История будущего и её автор

№ 2012 / 14, 23.02.2015

Роман Евгения Замятина «Мы», написанный в 1920–1921 гг., впервые напечатан в России по авторской рукописи и впервые опубликован с обширным комментарием и разнообразными материалами

Роман Евгения Замятина «Мы», написанный в 1920–1921 гг., впервые напечатан в России по авторской рукописи и впервые опубликован с обширным комментарием и разнообразными материалами к творческой истории романа, позволяющими увидеть его место на оси литературной эволюции, в контексте мировой философской мысли. Издание подготовили Марина Любимова и Джулия Куртис (Оксфорд), выпустил издательский дом «Мiръ». Получилась почти энциклопедия романа «Мы».

Хотя роману почти 90 лет, в политическом контексте первого десятилетия XXI века он воспринимается как злободневный комментарий.

ГЕНЕТИКА РОМАНА

Вместе с «Дивным новым миром» (1932) Олдоса Хаксли и «1984» (1948) Джорджа Оруэлла роман Замятина составил антиутопический канон художественного описания коммунистического тоталитарного режима. Однако Замятин был первым, он сделал выводы ещё по первым признакам, которые, впрочем, исключительно полно и системно проявились в период так называемого «военного коммунизма» (когда появился и первый эскиз будущего ГУЛАГа, и полностью были ликвидированы свобода мысли и печати), и в этом его, Замятина, историческая роль. Именно это имел в виду Ю.Тынянов, когда в 1924 г. писал, что не Замятин шёл к фантастике, а она к нему. А он к ней – со своим стилем, который Тынянов именовал «экономным».

Михаил ЗОЛОТОНОСОВ

Если попытаться ещё точнее определить историко-литературную роль Замятина, то необходимо напомнить о том, что в не-сразу-закрытых дореволюционных («буржуазных») газетах появился особый жанр – антиутопический антибольшевистский, антисоциалистический фельетон. Таков, например, «Отрывок будущего романа» (1919) А.Аверченко, действие которого перенесено в 1950 г., когда люди одичали («Иногда стадо диких свиней смело перебегало заброшенный, запорошенный многолетней пылью, заросший маками и кашкой, ржавый рельсовый путь…»), а Совдепией правил Миша I, сын покойного неограниченного правителя Льва I из рода Троцких: «Монархический принцип вводился постепенно и так незаметно, что никто даже не почухался, когда Льва I похоронили в усыпальнице московских государей».

Другой пример – фельетон А.Кальницкого «В «Утопии» Томаса Мора» (Эпоха. 1918. 21 марта). «Президент штатов Утопия, гражданин № 5723, чувствовал себя всё хуже и хуже. Раньше, когда ещё не всё успели упразднить, и гидра утопийской буржуазии занималась тем, что ото времени до времени поднимала голову, было молодо и шумно: университетского дворника производили в ординарные профессора и, по выдаче ему учёной степени, предлагали кафедру богословия или прикладных наук; <…> издавали декреты о свободе печати, выражавшейся в том, что газеты закрывались, редакторов сажали в тюрьму, а типографии и бумага конфисковывались. Теперь, когда стёрлись все грани между грамотным и неграмотным населением и, значит, всё было социализировано, президенту стало скучно».

Фельетон примечателен – в нём действовали нумерованные люди, которые есть и у Замятина, а также упоминается та самая большевистская «свобода печати», из-за которой Замятин не смог опубликовать роман «Мы» в Советской России, несмотря на многократные попытки.

Как известно, Замятин позаимствовал некоторые идеи из рассказа «Новая утопия» Джером Джерома (1891, рус. пер. 1895), на что указал ещё в 1920-е гг. Виктор Шкловский. В этом произведении тоже действовали нумерованные люди. По сути, это тот же газетный фельетон. Очевидно, читал этот текст и А.Кальницкий, «нумера» уже стали в антисоциалистических фельетонах общим местом.

Именно из жанра антибольшевистского фельетона 1918–1919 гг. роман Замятина и вырос, генетическую связь ощутить нетрудно, да и сам Замятин в «Автобиографии» 1922 г. заметил: «самая моя шуточная и самая серьёзная вещь». Замятин развернул фельетон в большую форму – в роман, который символично называется «Мы», потому что «мы наш, мы новый мир построим». Этот новый мир роман и изобразил.

Предельно рациональным и упорядоченным Единым Государством, отрезанным от внешнего дикого мира Зелёной Стеной, управляет Благодетель. Счастливые люди, то есть нумера (вместо имён – у них нечто вроде ИНН, например, Д – 503, это герой-рассказчик) относятся к Благодетелю с восторгом и почитают как Бога. Жизнь нумеров (в Едином Государстве их 10 млн) проходит в стеклянных прозрачных домах и полностью упорядочена Часовой Скрижалью. Все нумера одеты в одинаковые унисексуальные юнифы, сексуальные отношения нормированы Сексуальной Табелью и осуществляются по талонам («розовым билетикам»), любой может выбрать любую, однако зачать ребёнка могут только те, кто соответствует по своим параметрам Материнской и Отцовской Нормам. Любимое занятие нумеров – маршировать строем по проспектам, демонстрируя порядок и единство. Есть точные часы для прогулок, приёма пищи, работы, сна. Порядок поддерживают Хранители – вездесущая тайная полиция. Порядок – ключевое слово. Отсюда и одна Государственная Газета, и праздник – День Единогласия.

Особый ритуал в государстве неизменного счастья – публичная казнь диссидентов, которую осуществляет Благодетель. Казнь обставлена как праздник, и перед тем, как диссидент, с которого уже снята золотая бляха с нумером, превратится в электрифицированной Машине Благодетеля в облачко пара (диссидент написал кощунственные стихи о вожде), Государственные Поэты читают стихи во славу Благодетеля.

Замятин быстро ощутил не только античеловечность русского коммунизма, но и его теологическую природу, и спародировал её. Машина Благодетеля – технически совершенное орудие казни – это пародия на Крест, орудие казни у древних римлян. Благодетель казнит лично, пародируя стихи 30–31 из гл. 10 «Послания к евреям Св. Апостола Павла»: «Мы знаем Того, Кто сказал: у Меня отмщение, Я воздам, говорит Господь. И ещё: Господь будет судить народ Свой. Страшно впасть в руки Бога живаго!» Восторг вызывает именно личное участие Благодетеля в казни, в этом скрыт секрет его авторитета.

ИСТОРИЯ ПУБЛИКАЦИИ

В России роман не прошёл цензуру, попытки опубликовать его в «Алконосте» и издательстве З.И. Гржебина ни к чему не привели. При жизни автора (Замятин умер в 1937 г. в Париже) роман на русском языке в полном объёме вообще опубликован не был, было сокращённое издание, были переводы на английский, немецкий, французский, чешский языки (в рецензируемой книге переводам посвящена отдельная статья Дж. Куртис). Полностью на русском языке роман был издан 60 лет назад в Нью-Йорке в издательстве им. Чехова. На основе этой публикации роман был напечатан в 1988 г., на втором году перестройки, в журнале «Знамя» (№ 4–5), а также в книгах, из которых особо выделю одну – «Сочинения» Замятина, издательство «Книга», 1988, серия «Из литературного наследия», со статьёй Мариэтты Чудаковой «Еретик, или Матрос на мачте».

И вот роман впервые издан по авторской рукописи. В рецензируемой книге дан свод разночтений – он занимает 20 страниц.

ДОПОЛНЕНИЯ К КОММЕНТАРИЮ

Те, кто практически занимались подробным комментированием художественных текстов, всегда замечают, что комментировать, внедряясь в текст, можно бесконечно, поскольку литературное произведение на 50% делается из литературы же, и важно это показать. Поэтому мои указания на пропуски отнюдь не означают, что комментарий плох. Просто мы имеем дело с первой фазой процесса, а такое произведение, как роман «Мы», насыщенное интертекстуальными связями, комментатору очень трудно охватить с первого раза. Необходимо второе издание – к идеальному комментарию можно приближаться только последовательно. Первый же опыт местами оказался робким.

Хотя несомненная заслуга Марины Любимовой, комментировавшей роман, – указание на многочисленные связи с текстами Ницше и русского мистика Петра Успенского, оказавшего влияние, между прочим, на мировую мысль, а также с идеями А.Богданова, Ф.Достоевского, А.Эйнштейна. Впрочем, есть и очевидные пропуски – скажем, сцена казни Благодетелем поэта-диссидента напоминает об одной идее Ницше из книги «К генеалогии морали» («Рассмотрение второе», гл. 13). Там дана классификация наказаний, и среди многих пунктов есть два таких: «наказание как устрашение» (это тривиально) и «наказание как праздник, именно, как акт насилия и надругательства над поверженным наконец врагом» (Ницше Ф. Избр. произв. М., 1993. С. 435).

К сожалению, не повезло математическим образам, которые Замятин, выпускник Политехнического института, где курс высшей математики был обязателен на всех факультетах, использовал непрерывно и обильно, шифруя ими иной раз свои мысли, превращая математические понятия в метафоры.

Скажем, в комментарии к фразе: «Знаменатель дроби счастья приведён к нулю – дробь превращается в великолепную бесконечность» – дан комментарий: это аллюзия на идею Богданова, довольно туманно изложенную. В то время как это просто частное от деления на ноль, равное бесконечности. Т.е. речь идёт о том, что если в знаменателе формулы мера беспорядка стремится к нулю, то частное от деления, которым измеряется счастье, стремится к бесконечности. Бесконечное счастье – это следствие самого жёсткого порядка.

Осталось не прокомментированным мнимое число корень из минус единицы, хотя этот образ встречается у Замятина многократно и связан со смутным ощущением хаоса, неупорядоченности, волнующим рассказчика. Тут надо было ссылаться на Лейбница, который назвал комплексные числа амфибией бытия с небытием. В романе мнимое число связано с ужасом нарушения рационализма и порядка.

И совсем плохо, что неадекватно прокомментирован один из самых главных образов романа – образ «Интеграла», некой ракеты, которую запускают то ли во Вселенную, то ли в будущее для того, чтобы «проинтегрировать грандиозное вселенское уравнение». Это уравнение представляет собой кривую, и её надо проинтегрировать, чтобы выпрямить, получить прямую, т.е. линейную функцию вида y = kx + c. Но если интеграл представляет собой линейную функцию, то само вселенское выражение, так называемая подинтегральная функция окажется константой «k», потому что именно интеграл константы есть линейная функция.

Т.е. речь идёт о том, чтобы добиться постоянства Вселенной, её, говоря современным политическим языком, стабильности. Единое Государство совершенно и вечно, оно – стабильно, оно – константа, и хочет всю Вселенную сделать стабильной.

Роман эту философию отрицал. Замятин спорил с основополагающей догмой марксистов, которые «верят, что грядущая победа социализма есть последний этап человеческого развития, что мораль пролетариата есть последнее достижение человеческого духа» (Шрейдер А. Очерки философии народничества. Берлин, 1923. С. 51), после чего развитию приходит конец.

О ЧЁМ РОМАН «МЫ» СЕГОДНЯ?

Когда в самом начале статьи я упомянул о политической злободневности 90-летнего романа, я совсем не преувеличил его достоинств. Роман читается как удивительное прозрение в суть власти в России, причём власти, приходящей не только сверху, но и снизу (плодотворная идея Мишеля Фуко из его «Истории сексуальности»). Конечно, всё это закручено вокруг фигуры Благодетеля. Как ни странно, но сейчас, в начале XXI века, мы даже знаем его фамилию, знаем, что главные его лозунги, как и в романе, это порядок (в обмен на урезание свободы) и стабильность, понимаемая на практике как отсутствие изменений. Тайна нашего Благодетеля состоит в том, что тот порядок, который он выстроил («вертикаль», суверенная демократия, монополизм, тотальный контроль государства, мощная коррупция, воровство) – это и есть с трудом и на благо Единого Государства достигнутый идеал.

Иллюстрация к роману Е. Замятина «Мы». О. К. Вуколов, 1989 г.

Однако самым злободневным в марте 2012 года оказывается так называемый День Единогласия, великий праздник, который рассказчик Д – 503 сравнил с древней Пасхой.

«Завтра, – с пафосом и энтузиазмом пишет Д – 503, – я увижу всё то же, из года в год повторяющееся и каждый раз по-новому волнующее зрелище: могучую чашу согласия благоговейно поднятых рук. Завтра – день ежегодных выборов Благодетеля. Завтра мы снова вручим Благодетелю ключи от незыблемой твердыни нашего счастья. Разумеется, это непохоже на беспорядочные, неорганизованные выборы у древних, когда – смешно сказать – даже неизвестен был заранее самый результат выборов. Строить государство на совершенно неучитываемых случайностях, вслепую – что может быть бессмысленней? И вот всё же нужны были века, чтобы понять это. Нужно ли говорить, что у нас и здесь, как во всём, – ни для никаких случайностей нет места <…> И самые выборы имеют значение скорее символическое: напомнить, что мы единый, могучий миллионоклеточный организм <…> Потому что история Единого Государства не знает случая, чтобы в этот торжественный день хотя бы один голос осмелился нарушить величественный унисон».

В романе, состоящем из 40 глав, это самая важная глава, 24-я, и не случайно она располагается в точке золотого сечения. И тут же в гл. 25 оказывается, что единогласное голосование неожиданно рухнуло, и тысячи рук оказались поднятыми против Благодетеля. «Неужели обвалились спасительные, вековые стены Единого Государства?»

А назавтра Единая Государственная Газета поместила отчёт: «В 48-й раз единогласно избран всё тот же, многократно доказавший свою непоколебимую мудрость Благодетель. Торжество омрачено было некоторым замешательством, вызванным врагами счастья, которые тем самым естественно лишили себя права стать кирпичами обновлённого вчера фундамента Единого Государства. Всякому ясно, что принять в расчёт их голоса было бы так же нелепо, как принять за часть великолепной героической симфонии – кашель случайно присутствующих в концертном зале больных…» Следует подчеркнуть: Замятину негде было это увидеть, это чистой воды экстраполяция.

Дальше – катастрофа. В гл. 27 оказывается, что есть оппозиция под названием «МЕФИ», находящаяся вне Единого Государства, по другую сторону от Зелёной Стены. Д – 503 оказывается среди оппозиционеров и с удивлением понимает, что они тоже люди, а хотят только одного: разрушить тоталитарный порядок Единого Государства. Однако вскоре – детали я опускаю – порядок восстанавливается, смутьянов арестовывают и делают то, что сейчас назвали бы лоботомией: вырезают фантазию. Этой операции подвергают и Д – 503.

В результате мощных полицейских мер Хранителей, обладающих над нумерами неограниченной властью, счастье в Едином Государстве, нарушенное было в День Единогласия, восстанавливается. И оказывается верной мысль, высказанная уже нашим Благодетелем на встрече с молодыми юристами: второй тур выборов – это дестабилизация. Стало быть, и первый тур – дестабилизация, и вообще выборы – дестабилизация, и если рассуждать логически, то идеалу стабильности отвечает только День Единогласия, который мы – несмотря на кашель отдельных больных людей – наблюдали 4 марта. Примечательно поведение Единого Государственного Телевидения: спустя неделю после выборов, 10–11 марта, оно продолжало восхищаться победой Благодетеля и как могло глумилось над «врагами счастья», ухмыляясь под поводу их нелепого поведения. В терминах романа «Мы» политическая реальность РФ образца 2012 г. описывается идеально.

Естественно, что в Едином Государстве для полноты ощущения нумерами счастья история переписана – по отдельным замечаниям Д – 503 об этом догадаться нетрудно. Гораздо более полно эту идею развернёт в 1948 г. Дж. Оруэлл, подробно описавший деятельность министерства правды. Но и в романе «Мы» цензурирование истории и подмена её обрывочными, нужными Единому Государству ложными образами уже описаны. Создана новая коллективная память и начисто выброшены воспоминания о том, что происходило в действительности. Для формирования мифологии, окружающей любого Благодетеля, очистка, а затем перезагрузка коллективной памяти необходимы и неизбежны. Читателю романа «Мы» 2012 года повезло: для лучшего понимания романа он может наблюдать воочию, что государство считает политическую целесообразность более важной, чем историческая правда. Это свойство Единого Государства описал Замятин в 1920 г., когда не было ни КПСС, ни «Единой России», так было во времена КПСС (см. доказательства в книге: Некрич А. 1941, 22 июня. 2-е изд. М., 1995. С. 263–264), так и ныне.

Честно говоря, не думал я, прочитав «Мы» в 1988 г. в журнале «Знамя», что менее чем через 25 лет мы опять придём к чему-то подобному. Не думал, что пророчества Замятина окажутся столь фатальными. А всё по одной причине: не все прочитали Замятина и Оруэлла, и потому не у всех людей возник иммунитет, наоборот, укрепилась вера в возможность счастья и порядка, но только как антитез свободы. Люди по-прежнему хотят быть «нумерами», восторженным электоратом в День Единогласия, и уверены, что свобода – это хаос и беспорядок, а источником счастья может быть только Благодетель. Это и есть Его власть, приходящая снизу, от нумеров.

Впрочем, сильнее всего угнетает даже не это, угнетает, что 90 лет назад Замятин предвидел патологический и фатальный возврат к этому состоянию, после того, как мы на короткое время из него вышли. Словно это на роду написано.

Михаил ЗОЛОТОНОСОВ,
г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ