Жизнь после прочтения

№ 2012 / 15, 23.02.2015

Российский читатель не первый год с большим вниманием встречает каждую новинку в сегменте современной интеллектуальной прозы от супергиганта отечественного книжного бизнеса, издательства «ЭКСМО».

Российский читатель не первый год с большим вниманием встречает каждую новинку в сегменте современной интеллектуальной прозы от супергиганта отечественного книжного бизнеса, издательства «ЭКСМО». Однако думается, что и при более широких финансовых возможностях задача «поддержания марки» всё-таки едва ли была бы исполнима каждый раз на высоком уровне, если бы за это дело не брались профессионалы, такие как ведущий редактор современной русской прозы Юлия Качалкина. Достаточно назвать только три фамилии, чтобы получить хотя бы приблизительное представление о масштабе решаемых ею задач: Пелевин, Буйда, Сенчин. Об этих и других авторах, а также о проблемах и перспективах книгоиздательской деятельности мы побеседовали с давним другом и автором «Литературной России».

Юлия КАЧАЛКИНА

– Юлия, начну с самого, пожалуй, естественного «горячего» вопроса: ну, что новенького? Что предлагает уже сейчас и готовит «ЭКСМО» на день грядущий нетерпеливому читателю?

– Максим, в нашем издательстве в 2012 году выйдут как новые книги уже хорошо известных публике авторов, так и новинки писателей, которые либо вообще раньше не издавались, либо не издавались у нас. Я, признаться, боюсь понятия «интеллектуальная проза». Мне более уместной кажется формулировка «интересная проза». Ведь интеллектуальная проза, она что? – она заставляет думать и размышлять, а делать всё это ты готов, если тебе элементарно интересно. Если читаешь и видишь волшебные картинки внутренним взглядом, совершаешь путешествие в свою страну Оз. Поэтому я бы сказала, что мы издаём (стараемся издавать) интересную прозу – а неинтересную вежливо игнорируем.

Выйдут новые книги Романа Сенчина, Марии Галиной, Валерия Панюшкина, Юрия Буйды, Григория Ряжского, Игоря Савельева, Марианны Гончаровой, Владимира Маканина и других. Тут ведь каждый день вырисовываются какие-то новые проекты и идеи возникают, – спроси вы меня о новинках через неделю, я бы, может, назвала ещё какие-то имена. С одной стороны, хочется поддерживать авторов, которыми мы уже давно занимаемся, а с другой – давать шанс тем, которые в будущем, возможно, прогремят.

– Кроме постоянных авторов и тех, кого вы находите сами, следя за литпроцессом, в издательство, как я понимаю, изрядное количество прозы приходит самотёком. Что она представляет собой в массе? Насколько велик шанс у неизвестного сочинителя быть замеченным? И кто, если не секрет, вышел на вас самостоятельно, а не будучи, так сказать, сосватан литагентами и редакторами «толстых» журналов?

– Самотёком ко мне каждый день приходит порядка 15–20 рукописей, совершенно разного содержания и направленности, – тут, как на блошином рынке, вы можете найти раритетную швейную машинку «Зингер», а можете – чужие рваные сапоги. Что-то не только совершенно бесперспективное в плане издания, но и элементарно вредное для употребления. Мы же – я и моя команда рецензентов – всё это читаем, так или иначе пропускаем через себя, и бывает очень непросто какое-то время после прочтения рукописи жить и знать, что где-то есть реальный человек, написавший со смаком, например, про групповое изнасилование, или про инопланетян (у нас до сих пор где-то хранится рукопись из села Михайловское – дневник женщины, которую посещали пришельцы на протяжении нескольких лет. Дневник написан от руки в обычных школьных тетрадках, отчего холодок бежит по спине всякий раз, когда берёшь эту рукопись в руки).

– Из Михайловского, говорите…

– Нет, не из пушкинского музея-усадьбы, конечно. Так вот. В случае самотёка мы имеем дело не с литературой, а с неким гораздо более глобальным явлением. Я бы назвала его… да тут даже существительное не подберёшь. Ну вот представьте себе постоянно обновляющееся самоописание огромного мыслящего организма, такой многоголовой гидры – одну голову заботит институт, вторую голову – политический процесс в России, третью голову – как раз инопланетяне… и когда читаешь непрерывным потоком эту летопись человеческих радостей и страданий, чувствуешь, что прикасаешься к чему-то совершенно запредельному. Я бы даже сказала – запретному. Потому что одному человеку очень сложно вместить в себя столько разных картин мира. Да – в нормальной практике – и не положено. Но работа с самотёком странным образом учит… смирению. И учит очень ценить слова в повседневном их употреблении, не разбрасываться ими.

Шанс у неизвестного автора есть всегда. Если рукопись интересная и толково написана, мы её не упустим – другое дело, что издание этой рукописи может занять довольно долгое время (пока соберём серию и придумаем, как и кому продавать эти книги). Но замеченным точно будет. Кто «вышел» на меня самостоятельно? – вот Игорь Савельев вышел на меня, прислал самотёком рукопись, Юрий Буйда вышел на меня (написал мне в ЖЖ сообщение и мы начали сотрудничать), я сама вышла, например, на Сергея Кобаха – на портале Проза.ру у него порядка 40 тысяч постоянных читателей, Серёжа живёт в городе Мирный и, несмотря на тамошний климат, пишет юмористические рассказы, которые очень популярны. Я ему написала в личку – так началась издательская история.

Редакторы «толстых» журналов очень редко кого-то нам «сватают», кстати. «Толстяки» в издательскую индустрию интегрированы, но не мотивированы материально – поэтому контакт есть, но он слабый. Вот литагент, он материально заинтересован всё же в своей работе – получает 10, 15, 20 процентов от гонорара автора, которого куда-то «пристраивает». А редактор журнала в лучшем случае получает деньги за редактуру (если издательство ею воспользовалось, например), и всё. А это очень разные суммы. Я, конечно, не хочу сводить всё к финансам, но я практик и говорю о том, что реально наблюдаю в книгоиздательском процессе.

Вот сегодня с утра, например, позвонил самотёчник, накричал в трубку, что кроме одного рассказа он ничего не пришлёт, потому что мы украдём и заработаем на нём миллионы. Ну что сказать. Мы не заработаем миллионы.

Он так и не прислал рукопись.

– А насколько сейчас вы сами обращаете внимание на журнальные публикации?

– Я читаю то, что выкладывают «толстяки» в Журнальном зале Русского журнала, – что-то пролистываю, что-то читаю плотно и беру на заметку. Но, как правило, если где-то у кого-то наросла хорошая прозаическая вещь, ты уже об этом знаешь задолго до публикации её в журнале, ты уже обаял автора и начинаешь потихоньку торговаться с журналом о сроке выхода. «Толстяки» по какой-то причине очень не любят, если издательство выпускает книгу вперёд их публикации (ревнуют). Но всегда можно пойти навстречу друг другу, чтобы и книга вышла, и публикация состоялась.

– В «длинном списке» «Нацбеста» этого года вполне закономерно присутствуют и ваши авторы. Я понимаю, что вопрос выглядит несколько провокационным, но всё же: что вы думаете о них – если и не лично о каждом, то, по крайней мере, об их столь разнящейся, как, допустим, у Буйды с Пелевиным, прозе?

– Да, верно, хотя мы номинировали только одного автора – Юрия Буйду с книгой «Жунгли» – наших авторов в списке много. Тут срабатывает логика – даже если я могу выдвинуть только одного автора, я точно знаю, что другие будут тоже выдвинуты, но не мной. Узок круг. Лично о многих писателях я думаю такое, что лучше это нигде никогда до пенсии не озвучивать. А о книгах думаю по-разному. Очень мне нравится Тихон Шевкунов, его книга. Питаю надежды однажды издать этого автора. Мы с моим другом начальником отдела фантастики Димой Малкиным – как читатели – «болеем» именно за Шевкунова. Михаил Тарковский мне нравится, в нём есть некая искренность, которой нынче мало у пишущих. И не тусовочный он, что делает ему честь (сугубо в моих глазах).

Есть в списке премии писатели (немного), которых, будь моя воля, я бы семь раз отрезала, один отмерив. Знаете, как говорят: можно книжки писать, а можно дома крестиком вышивать. И ещё не факт, что второе – хуже. Вот это про кое-кого из них. Вообще, я суровый человек, но поборю искушение адресно раздать всем сестрам по серьгам.

– Насколько, по-вашему, важен премиальный процесс для сегодняшней изящной словесности? Что он отражает, если отражает хоть что-нибудь? И не возникает ли у вас порою ощущения, что таким образом стимулируется не художественный поиск, а скорее формируется, скажем так, типовая литература особого – премиального – рода?

– Премиальный процесс в сегодняшней России – власть немногих. Олигархический он. Не в смысле Березовский–Абрамович, а в древнем смысле, греческом. Какое-то число экспертов (немногие), мигрируя из комитета в комитет, даёт или не даёт премии. По разным причинам. По личным, родственным, профессиональным. Но нельзя ни в коем случае думать, что премированные книжки – это лучшее, что пишется в России, и что читатель сходит по ним с ума. Вот спросите любого в книжном магазине, что такое Большая книга? Он скорее всего покажет на энциклопедический словарь. Нужно быть реалистами – читатель у нас отдельно, а премии отдельно. И это не значит, что читатель – тупой, просто у него иные интересы (зачастую более адекватные).

Литературу премиального рода, мне кажется, создать невозможно. Дело опять же в мотивации (я верю в неё как в бога): такого типа проект будет очень затратным (автор, редактор, команда людей, вхожих в премиальные комитеты), а вот прибыльным он вряд ли будет. Тиражи премиальных книг на нынешнем книжном рынке не превышают трёх тысяч экземпляров. Если вы эти три тысячи продадите даже рублей по четыреста в рознице, за год, то всё равно останетесь в минусе. Писать в выходных данных можно какие угодно цифры тиражей, но статистику отгрузок не обманешь. И я не могу себе представить мецената, который дал бы несколько миллионов рублей на создание – ради эксперимента – одной такой книги «премиального рода». Что доказал бы этот эксперимент? Что при известной ловкости и навыках можно обмануть систему? Что у кого-то в жюри плохой вкус? Нет, у таких экспериментов, если они возможны, должен быть социальный резонанс. А сегодня социальный резонанс не лежит в области литературы вообще. С этим нужно смириться на какое-то время.

– Наболевший вопрос. Почему, на ваш взгляд, крупными издательствами не востребована современная русская поэзия? Я понимаю мелких издателей – они вынуждены гнаться даже за копеечной прибылью, но разве гиганты не могут позволить себе финансировать серии поэтических книжек хотя бы по остаточному принципу, из меценатства и чистой любви к искусству? Что это вообще – объективная данность или, может быть, так выражает себя личная поколенческая либо иного рода неприязнь рулящих процессом к метризованной и зарифмованной речи?

– Издательства сегодня выпускают стихотворные сборники, но это чаще всего – классика. Современных поэтов выпускают гораздо реже и гораздо меньшими тиражами.

Причин, я думаю, несколько. Стихи хуже продаются, чем проза. Отечественный читатель – он в большинстве своём всё же читатель прозы. Проза кажется ему «гуще», солиднее, в ней (не смейтесь, мы проводили опросы) больше букв на страницу приходится.

А стихи создают впечатление чего-то ненадёжного – вроде тоже литература, но много пробелов. Ты прочёл, но – мало ясности, мало, и ответов ты для себя не нашёл. Очень маленький процент читателей читает из любви к слову. Читают из любви к хорошим историям. А много ли у нас поэтов, которые могут рассказать хорошие истории?

Потом, ещё одна причина – по стихам не снимают кино. А многие сегодня читают после того, как посмотрят экранизацию того или иного произведения. Более того: многие сериалы и фильмы превращаются в книги. Стихам тут совсем нет места.

Я бы не стала подводить под это сильную философскую базу – нет никакого «заговора» издателей против стихов. Стихи и проза – это на самом деле одно целое, один зверь. Просто в нашу эпоху он виден только со спины, например. Но однажды он повернётся мордой, и мы удивимся, что когда-то было по-другому.

Беседовал Максим ЛАВРЕНТЬЕВ