Глаза и уши партийной разведки

№ 2012 / 16, 23.02.2015

– Алек­сандр Ин­но­кен­ть­е­вич, ра­бо­тая в ар­хи­вах, я на­шёл ва­шу ста­тью о тен­ден­ци­ях в со­вет­ском ки­но, ко­то­рую в 1960 го­ду со­би­рал­ся на­пе­ча­тать в пред­ше­ст­вен­ни­це «ЛР» – га­зе­те «Ли­те­ра­ту­ра и жизнь» Вик­тор Пол­то­рац­кий.

Александр БАЙГУШЕВ

– Александр Иннокентьевич, работая в архивах, я нашёл вашу статью о тенденциях в советском кино, которую в 1960 году собирался напечатать в предшественнице «ЛР» – газете «Литература и жизнь» Виктор Полторацкий. Но на газетной полосе она так и не появилась. Почему?

– Полторацкий, зная о моём статусе – я был неофициальным помощником одного из партийных руководителей Михаила Суслова, решил показать мою рукопись в ЦК. И Суслов наложил вето. Он решил, что другие главные редакторы, догадывавшиеся о моей причастности к стратегической партийной разведке, воспримут мои личные суждения о кино как установочную статью.

– А как вы попали в окружение Суслова? Кто вас рекомендовал?

– Я в своё время окончил романо-германское отделение филфака МГУ, которое готовило в том числе профессионалов по контактам с западной интеллигенцией, сочувствующей коммунистическим идеям. Тут как раз случился двадцатый съезд партии, осудивший культ личности Сталина. И сразу отовсюду полетел Эренбург, который имел репутацию верного сталиниста. Кроме того, в узких кругах знали, что Эренбург выполнял некоторые деликатные поручения Суслова на Западе, был, можно сказать, агентом влияния. Правда, Эренбург попытался после съезда всех переиграть, срочно написав повесть «Оттепель». Но прежней веры ему уже не было. И Суслову понадобился новый неофициальный помощник.

– Из ваших слов получается, что Суслов был крупным партийным разведчиком?

– Суслов много лет курировал «красную паутину». Эта паутина, по сути, являлась бывшей партийной разведкой Коминтерна, во главе которой стоял Куусинен. Хочу сказать, что в тридцатые годы прошлого века жёстко схлестнулись две силы. Формально у нас всем должен был заправлять Коминтерн, где были сильны позиции Бухарина и Зиновьева. Но Сталин допустить такого не мог. Он противопоставил Коминтерну свою мощную группировку и в итоге победил. В общем, из руководства Коминтерна уцелели лишь единицы и прежде всего Куусинен. Почему, за какие заслуги, пока неизвестно. Позже Куусинен нелегально руководил партийной разведкой, при нём началось выдвижение Андропова и резкое усиление Хрущёва (кстати, не случайно падение Хрущёва случилось лишь после смерти Куусинена; проживи Куусинен подольше, и никто бы против Хрущёва даже пикнуть бы не смел).

Судя по всему, вскоре после войны Сталин передал в ведение Суслова всю «красную паутину». Вообще Суслов не был таким догматиком и серостью, как его теперь рисуют. Это была фигура покрупней Хрущёва и Брежнева.

Кстати, до сих пор точно неизвестно, при каких обстоятельствах Суслов в начале 1982 года умер. Родные были убеждены, что его отравили. Во всяком случае, загадочная смерть Суслова оказалась на руку Андропову. Брежнев, как только лишился руководителя своей разведки, подозрительно быстро начал угасать. Повторилась один в один ситуация с Куусиненом и Хрущёвым. Удивительно ещё и то, что сразу после смерти Суслова из его личного сейфа исчезли практически все документы о партийной разведке.

– Каковы были цели «красной паутины»?

– В задачи «красной паутины», помимо всего прочего, входила внутренняя контрразведка. Она должна была в том числе отслеживать настроения в кругах левой художественной интеллигенции Запада, которая, к слову, составляла костяк многих иностранных компартий.

Кроме того, «красная паутина» занималась и нашими диссидентами. Там тоже не всё обстояло так просто. Часть диссидентов сотрудничала с партийной разведкой, другая часть была завербована КГБ. Сколько раз Андропов просил не трогать то одного, то другого, и только потому, что они, как оказалось, были его информаторами.

Я тоже работал с некоторыми диссидентами. Была такая поэтесса Наталья Горбаневская. Мы приятельствовали. Но однажды её хотели исключить из университета. Я в её защиту написал в многотиражку статью и тем самым всё уладил.

– Кто вас привёл к Суслову?

– В мою пользу сыграло несколько обстоятельств. Во-первых, меня ещё со школьной скамьи вёл академик Борис Александрович Рыбаков, который одно время открывал дверь в кабинет Суслова ногой. Во-вторых, в университете я получил доступ в спецхран, благодаря чему смог подготовить закрытый диплом об авангарде. (Моим научным руководителем был тогда Самарин, который оказался сотрудником партийной разведки.) В-третьих, в университете я приятельствовал с Аджубеем, который стал зятем Хрущёва. В-четвёртых, во время одной из студенческих поездок на целину я был представлен лично Брежневу, возглавлявшему тогда компартию Казахстана (он, к слову, в последние годы жизни Сталина вошёл в руководство партийной разведки и курировал по этой линии охрану вождя), а затем сдружился с его дочерью Галиной. Всё это в совокупности повлияло на то, что я в 1956 году попал в окружение Суслова.

– А формально вы где числились?

– Долгое время моей «крышей» было Агентство печати «Новости». Но очень часто Суслов перебрасывал меня и в другие места. Помню, например, как было решено устроить меня в редакцию газеты «Московский комсомолец». Там существовало мощное литобъединение, в которое нередко захаживали Евтушенко, Ахмадулина и другие стихотворцы, писавшие исповедальные стихи. Суслов это поэтическое направление не то чтобы не ценил. Он не хотел, чтобы оно доминировало в культурной жизни страны. И я должен был пустить это литобъединение в русло, отвечавшее партийным интересам, и как-то оттеснить Евтушенко. Кто-то из аппарата Суслова позвонил в газету, и меня назначили заместителем в отдел к Владимиру Амлинскому, после чего я начал всячески в противовес Евтушенко продвигать Егора Исаева.

– А что – другой фигуры не нашлось? Исаев – это ведь не поэт, а просто болтун. Ахмадулина, да, это была фигура.

– А у нас другого выбора не было. Валентин Сорокин? Но он откровенно не тянул. Цыбин? Слишком мягкий характер у него был. Юрий Кузнецов? Так он появился намного позже. Кроме того, Исаев своими поэмами произвёл впечатление на Суслова. Тот потом всё время говорил: надо бы отметить Исаева Ленинской премией. И ведь добился своего. Хотя, согласен, это не поэт.

Тут ведь что ещё надо сказать. Брежнев и Суслов исповедовали принцип: разделяй и властвуй. Писатели постоянно меж собой грызлись и писали друг на друга доносы. Чуть что – они бежали в ЦК. Суслова это вполне устраивало. Кого-то он поддерживал, кого-то тормозил.

Все прикрывались идеями. Но чаще всего все боролись за кормушки. Когда Советский Союз рухнул, выяснилось, что у бывшего главного редактора «Литгазеты» Чаковского сгорело, кажется, 13 миллионов рублей, а у Анатолия Иванова, возглавлявшего «Молодую гвардию», – то ли 14, то ли 15 миллионов. Это к вопросу о борцах за идеи.

– Вы только с писателями работали?

– Не только. Когда начались шевеления среди художников, Суслов приказал срочно перевести меня в редакцию газеты «Советская культура» и включиться в подготовку выставок по линии МОСХ. Я должен был одновременно поддерживать Илью Глазунова (который ещё ходил в запрещённых художниках) и Эрнста Неизвестного. Мне была поставлена задача – помочь художникам выпустить пары недовольства. Но главное – мои шефы хотели спровоцировать конфликт, чтобы выставить Хрущёва на весь мир мудаком. Я, кстати, был на скандальной выставке (меня приставили к Фурцевой, и я на приёмах с иностранцами какие-то вещи переводил ей и комментировал, а она, кстати, сразу всё просекала, у неё, к слову, была развита интуиция).

– А как вы оказались в издательстве «Современник»?

– Так тоже Суслов распорядился. В ЦК пришла телеграмма от Шолохова: мол, издательство «Современник» наполовину спилось и проворовалось. И Суслов тут же из АПН перекинул меня в это издательство, чтобы понять, правду ли сообщил Шолохов, и подготовить последующую кадровую чистку. А потом ещё два сотрудника издательства – Панкратов (он когда-то отрёкся от Пастернака, а тут Симонов пообещал ему в случае удачи кресло главного редактора) и Целищев написали жалобу в Комитет партийного контроля.

– Факты подтвердились?

– Насколько я знаю, партконтроль наказал руководителей издательства за солидную неуплату партийных взносов. Ещё им вменили в вину «перекрёстное опыление» (издание в «Современнике» книг приятелей в обмен на выпуск своих книг уже у этих приятелей). Но фактов масштабной коррупции или сумасшедших хищений, по-моему, не нашли.

– Насколько в той ситуации был виноват тогдашний главный редактор издательства Валентин Сорокин?

– Его, на мой взгляд, погубило непомерное тщеславие. Я, кстати, в «нулевые» годы написал о нём книгу. Но критики мою работу неверно истолковали. Я вовсе не утверждал, что Сорокин – гений. Сорокин – это политический поэт, и только. Он, конечно, не классик. Крупного поэта из него хотел сделать, кажется, бывший комсомольский вожак Тяжельников, благо они оба были из Челябинска. Но ему не хватило, что называется, дыхалки.

К сожалению, Сорокин, когда работал в «Современнике», был очень внушаем. Многие играли на его тщеславии. С годами это тщеславие, видимо, никуда не исчезло. Мой друг Семанов сколько раз ему говорил: что ты обижаешься на критику, ты что, и впрямь считаешь, что пишешь лучше Юрия Кузнецова? Но всё оказалось бесполезно.

– Говорят, вы одно время влияли даже на формирование кадрового резерва для высших партийных постов.

– Это верно.

– И кого вы продвигали?

– Сергея Семанова, например. Валерия Ганичева.

– И на какие должности они планировались?

– Семанов в перспективе должен был заменить Андропова в КГБ, а Ганичев планировался на место Суслова.

– Вы – серьёзно?

– Вполне. Вы думаете, Семанов случайно, когда возглавил серию «ЖЗЛ», взял к себе на работу дочь Андропова? Нет, это был ход с дальним прицелом. Потом его ведь не случайно поставили во главе журнала с миллионными тиражами «Человек и закон», который входил в систему Минюста. Я хорошо помню конец 70-х годов. Брежнев уже не доверял Андропову и искал ему замену. Со мной не раз на эту тему деликатно заводил разговоры один из давних и ближайших друзей Брежнева Семён Кузьмич Цвигун. Я вообще-то считал, что Цвигун и должен был заменить Андропова. Но Цвигун, ссылаясь на свой возраст, искал более молодого кандидата. Однако Андропов сработал на опережение, обвинил Семанова в хранении запрещённой литературы и даже один день продержал его под арестом. А вскоре не стало и самого Цвигуна. По одной из версий, он болел раком и, испытывая тяжкие боли, застрелился из пистолета своего водителя. Но я в это не верю. Скорей всего, Цвигуна просто убрали.

– А Ганичева-то за какие заслуги вы продвигали во власть?

– Его тянул Семанов. Кто ж думал, что он окажется таким тупым.

– И когда это стало ясно?

– Давно, но особенно ярко это проявилось, кажется, в середине 90-х годов. На моей совести есть один грех: это ведь я вместе с зятем Анатолия Софронова – Вячеславом Марченко, который был не только писателем, но и блестящим контрразведчиком, поспособствовал в 1994 году уходу в отставку из Союза писателей России Юрия Бондарева и возвышению Ганичева.

Мы с Марченко возглавляли тогда контрольно-ревизионную комиссию Союза писателей и обнаружили форменный беспредел. Партия загодя через аффилированные структуры вкачала в писательский союз огромные средства, а минобороны ещё до путча передало ему на баланс за гроши много новой автомобильной техники. Для отвода глаз литгенералы создали общество любителей российской словесности, через которое проходили сумасшедшие деньги. Формально общество возглавил Юрий Прокушев, но все деньги, насколько я знаю, пропускались через Игоря Ляпина (зятя другого литгенерала советской эпохи – Сергея Сартакова).

В общем, всё было разворовано, а руководители Союза потонули в пьянках. Мы подумали, что Бондарева надо срочно менять. А оказалось ещё хуже.

Причём Бондарев нас предупреждал. Помню, он позвонил мне глубокой ночью: мол, что мы задумали, у него хотя бы имя есть в литературе, а кто такой Ганичев. Я попытался объяснить ему, что Ганичев – временная фигура, он наведёт порядок, и Союз вновь возглавит крупный художник. Но мы все ошиблись. Ганичев сразу стал путать, где карман Союза писателей, а где кошелёк «Роман-газеты». Потом он привёл в Союз свою дочь. И далее – понеслось.

Сколько раз Семанов говорил Ганичеву: «Валера, уходи, пока не поздно». Но Ганичев, видимо, решил, что бессмертен. Ох, лучше об этом и не говорить.

– А кто-то теперь Ганичева может заменить?

– В Союзе остался, кажется, один Геннадий Иванов. Но он на место председателя не потянет. Да и кто допустит его к управлению общеписательским имуществом. Говорят, есть ещё какой-то Переверзин. Но это очень сомнительная фигура. За ним тянется шлейф странных историй. Такой человек, точно, всё лишь утопит. Середин? Такого вообще не знаю. Тёмная личность.

Вина Ганичева ещё в том, что он сознательно вытоптал всю поляну и никого не взрастил, а своей «крышей» сделал Валентина Распутина, который, безусловно, очень талантлив как публицист, но, по-моему, слаб как прозаик и уж совершенно беспомощен как политик (это ведь с его дурацкого выступления на съезде народных депутатов начался развал Советского Союза).

– Ну развалил-то Советский Союз всё-таки не Распутин, а в первую очередь Ельцин.

– Это как сказать. Ельцин ведь начинал как патриот. Я помню то время, когда его избрали первым секретарём Свердловского обкома партии. Меня тогда сразу послали на Урал, присмотреться к нему. Потом, когда Горбачёв с унижениями выгнал его из политбюро, я и – был ещё такой крупный разведчик – Шахмагонов встречались с ним в ЦДЛ (в комнатке за сценой). И Ельцин очень сочувственно отнёсся к нашим идеям. Но затем он посмотрел на всё и, видимо, пришёл к выводу, что «русская партия» – это сплошь болтуны да склочники.

Кстати, позже я лично просил академика Лихачёва стать правой рукой Ельцина, чтобы иметь возможность как-то на того влиять.

– Что, и Лихачёв входил в партийную разведку?

– Не совсем точно. С Лихачёвым дело обстояло так. Он, как и многие из нас, ещё в 60-е годы яростно выступал в защиту старины. Мы все входили в общество охраны памятников. А Суслов в то время думал о том, что бы противопоставить Западу в идейной борьбе. Кто-то посоветовал ему поднять древнерусскую литературу. Лучше Лихачёва, на взгляд Суслова, с этой задачей вряд ли кто мог бы справиться. Хотя у него были свои недостатки и, в частности, связи с масонскими ложами. Одновременно Лихачёв должен был помочь нам справиться с ещё одной задачей.

В общем, после очередного собрания в обществе охраны памятников мы вышли с Лихачёвым на Покровский бульвар и стали пить водку. Лихачёв сразу понял, что я хочу, и тут же отрезал: мол, на партийную разведку работать не буду. Но я объяснил ему, что никому не интересны академические дрязги, кто с кем спит. От него требовался добросовестный анализ ленинградской ситуации (за это я был уполномочен пообещать ему получить, в частности, звание академика и Ленинскую премию).

Вообще в Ленинграде нас очень интересовало реальное соотношение политических и литературных сил. Знаете, в 70-е годы возникли слухи, будто первый секретарь обкома КПСС Романов хотел занять место Брежнева. Я должен был всё проверить. По линии АПН я взялся делать за Романова книгу для Швейцарии, стал часто летать в Ленинград собирать материалы, а в реальности мне вменили в задачу прощупать настроение Романова. Кончилось всё тем, что Романов, поняв, откуда растут ноги, дал твёрдое обещание, что Брежнева подсиживать не будет.

– Вы всегда действовали в одиночку или у вас была целая группа?

– По-разному, в зависимости от обстоятельств. Разумеется, в каких-то делах я опирался на своих соратников. Не скрою, у нас был свой кружок, в который, кроме меня, входили также Сергей Семанов, Святослав Котенко, Дмитрий Балашов и Лев Гумилёв. Котенко (он очень дружил ещё с академиком Рыбаковым) мы внедрили в общество охраны памятников и в «Молодую гвардию». Это в основном он пробивал в журнале скандальные статьи Чалмаева и Лобанова, на которые потом окрысился весь либеральный лагерь. Балашов и Гумилёв не раз обещали повлиять на Лихачёва. А собирались мы чаще всего у Шахмагонова – родственника одного из создателей СМЕРШа Абакумова. Он в разные годы очень помогал Шолохову. За это ему дали квартиру близ Нескучного сада. Там мы нередко и устраивали свои посиделки. Но иногда ездили и в Новогиреево, где жила жена Гумилёва.

– Удивительно, как в этот кружок не попал Вадим Кожинов?

– А мы ему не доверяли. Мы остерегались давать ему лишнюю информацию. Были опасения, что он всё сольёт своему тестю Ермилову, тот всё передаст Суслову, и всё – мы сгорели. Потом, не забывайте, где Кожинов работал – в отделе теории Института мировой литературы. Но мы-то знали, что тогда представлял этот отдел – выносной филиал КГБ, где разрабатывались многие акции по работе с нашей и западной интеллигенцией. По моим сведениям, Кожинов был тесно связан с Филиппом Бобковым. Бобков почему-то имел репутацию главного сторонника в КГБ «русской партии». Но всё было сложней. Бобков был единственным в руководстве КГБ человеком, которому безоговорочно доверял Андропов (когда как Цинев и Цвигун являлись давними приятелями Брежнева). При этом подчеркну, что Кожинов пытался использовать свои связи со спецслужбами во благо русского дела.

– Да, Александр Иннокентьевич, послушать вас, красная или другая паутина опутала чуть не всю страну. Осталось найти вашим словам документальные подтверждения.

– Ищите. Может, когда-либо что-то и найдёте.

Беседу вёл Вячеслав ОГРЫЗКО