Ответ на розыгрыши

№ 2012 / 16, 23.02.2015

«Литературные мистификации существуют столько же, сколько и сама литература». Этой фразой начинается чуть ли не каждая статья о литературных мистификациях, и с ней невозможно не согласиться.

Литературная мистификация как жанр



«Литературные мистификации существуют столько же, сколько и сама литература». Этой фразой начинается чуть ли не каждая статья о литературных мистификациях, и с ней невозможно не согласиться. Как только Слово стало тиражируемым и потому сказанное одним становилось достоянием многих, неизбежно должны были появиться и литераторы, которые, в силу характера, предрасположенного к розыгрышам (черта редкая, но не до такой степени, чтобы обладающих ею не было в каждом поколении писателей), – которые не пожелали бы разыграть современников, а чаще – и потомков: в том, чтобы «одурачить» одновременно как можно большее количество людей, видимо, есть какая-то притягательная сила. «Читатель, …смейся: верх земных утех из-за угла смеяться надо всеми», – откровенно писал Пушкин.


За последние 15–20 лет были переосмыслены несколько известнейших произведений мировой литературы и важные факты биографий их авторов. И вот что интересно: оказалось, что все высочайшие вершины художественной словесности в той или иной степени являются литературными мистификациями. Это заставляет задуматься над самим жанром и попытаться выявить его характерные черты: ведь литературная мистификация до сих пор не описана как самостоятельный вид искусства. Между тем, у неё есть свои общие ограничения и особенные возможности, свои правила и свои приёмы, – свои законы жанра.



1.





Начнём с того, что литературная мистификация является синтетическим видом искусства. В самом деле, если для того, чтобы написать значительное литературное произведение, достаточно таланта и ручки (гусиного пера, карандаша, пишущей машинки, клавиатуры компьютера), то мистификатор должен обладать ещё и умением вводить в заблуждение большое количество людей вне самого процесса создания литературного произведения. Если писатель владеет искусством игры в Слове, то мистификатор должен обладать ещё и искусством игры в Жизни, поскольку литературная мистификация – коллективная игра, ведущаяся сразу и в жизни, и в литературе. Причём в игре невольно принимают участие не только те, кто предлагаемую им мистификацию принимают за чистую монету, но и те, что «на стороне» мистификатора, посвящённые в мистификацию. Их может быть мало, один-два человека, или, как в шекспировской мистификации, – десятки, но, за редкими исключениями, они всегда имеют место.


Так, в пушкинской мистификации со сказкой «Конёк-Горбунок» прямое участие принимал П.А. Плетнёв, который не только привёл 18-летнего Ершова к Пушкину, но и с его подачи объяснил студенту, что Пушкин, дескать, не хочет ставить своего имени под «Горбунком» из-за недоброжелательного отношения литературной критики к самому жанру литературной сказки – что в действительности имело место; Белинский писал: «…судя по его сказкам мы должны оплакивать горькую, невозвратную потерю».


Мало того, мистификаторы могут разыгрывать даже посвящённых в мистификацию. Плетнёв и сам был Пушкиным «обманут»: разгляди он мощный политический подтекст «Конька-Горбунка», из-за которого сказку через 13 лет после выхода первого издания запретили, он ни за что не принял бы участия в этом деле обхода царской цензуры, так как был трусоват. Вероятно, вместе с ближайшими друзьями Пушкина не набралось бы и десятка узнавших о его авторстве сказки, а введёнными в заблуждение, кроме остальных современников, оказались все последующие поколения русских читателей, вплоть до нашего времени, – счёт идёт на сотни миллионов.



2.


Разумеется, причины, толкавшие писателей на мистификации, могли быть не только политическими – самыми разными. Например, причиной сокрытия имён истинных авторов, писавших под псевдонимом Шекспир, была забота о государственной безопасности, поскольку участниками псевдонима были тайные дети королевы Елизаветы. Её сакральная власть держалась на авторитете «королевы-девственницы», у которой по определению не могло быть потомства, и за любые разговоры о детях королевы следовало беспощадное наказание, от позорного столба до смертной казни. Между тем у неё было шесть детей: один сын, Эдуард де Вер, граф Оксфорд, – от Томаса Сеймура, мужа правившей королевы Екатерины Парр (Елизавета родила его в 17 лет), и пять – от Роберта Дадли. Причём относительно каждого из них существуют свидетельства об их родстве с королевой, а относительно как минимум троих из них – Оксфорда, Бэкона и Марло – не менее достоверная информация об их причастности к созданию шекспировских произведений.


Сервантес с помощью тайного масонского символического языка зашифровал в «Дон Кихоте» свою автобиографию, а Пушкин в сказках «О царе Салтане» и «О мёртвой царевне» теми же приёмами зашифровал историю масонского ордена в России (в XVIII и XIX вв. соответственно), в 1822 году запрещённого. Проспер Мериме, устроивший мистификации с «Гузлой» (в переводе Пушкина, попавшегося на этот розыгрыш, – «Песни западных славян») и «Театром Клары Газуль», затеял их с целью через некоторое время открыться, вызвав литературный скандал, и тем самым получить известность. Поль Верлен придумал и создал «поэта Артюра Рембо» только для того, чтобы удержать при себе молодого любовника (на французском существует целая литература об этой мистификации, которая у нас практически неизвестна). В целях личной безопасности Булгаков в «Мастере и Маргарите» и в «Белой гвардии», а Пушкин – в «Полтаве» пошли на мистификационный приём, передав роли повествователей персонажу произведения или лицу «за кадром».


Отсюда следует парадоксальный вывод: одна из главных задач литературной мистификации – скрыть её причину.



3.


Из приведённого и далеко не полного перечня следует, что мистификации всегда обращены в будущее, – что автоматически снимает вопрос об этической ответственности мистификатора. Да, мистификатор обманывает современников – или, мягче говоря, вводит их в заблуждение, – но ведь они об этом и не узнают, а следовательно, никто и не становится объектом насмешек. Смех раздаётся только в момент разгадки, но к этому времени заблуждающихся столько, что индивидуальное ощущение обмана растворяется в коллективном и только вызывает улыбку: «Над нами здорово подшутили!» А вот литературоведам, живущим в момент разгадки, приходится решать, что делать со своими трудами, которые мистификатор так или иначе «подставил».


Отсюда же следует и другой вывод: мистификации, как правило, предназначены для их разгадывания – в противном случае они лишены смысла (мистификация, предназначенная только для обмана, не имеет будущего). Именно поэтому мистификаторы, уничтожая любые документальные свидетельства мистификации, оставляют потомкам двусмысленные намёки и «ключи». Чем лучше организована мистификация, тем дольше она бывает не разгадана, тем больше современников и потомков оказываются введёнными в заблуждение – и тем сильнее оказывается эффект при её разгадывании. Другими словами, литературная мистификация становится тем значительнее, чем дольше остаётся неразгаданной.


Из всего сказанного выше нетрудно сделать и вывод, что предметом успешной литературной мистификации может быть только незаурядное художественное произведение. В самом деле, только такое произведение может вызывать длительный, на протяжении десятилетий и столетий, стойкий читательский интерес, который, собственно, и приводит к вспышке всеобщего внимания при его разгадке. Именно такими произведениями являются «Гамлет», «Дон Кихот», «Евгений Онегин», «Мастер и Маргарита», разгаданные в самое последнее время, буквально на наших глазах. Таким произведением является и пушкинский «Конёк-Горбунок» – бесспорно, самая любимая русская стихотворная сказка наших предков, нас и наших детей и внуков.


Отсюда же следует, что литературная мистификация считается состоявшейся, когда она разгадана.



4.


Всё же единственный аргумент пушкинистов («Доказать нельзя!») заслуживает того, чтобы на нём остановиться. Требуя документального подтверждения состоявшейся мистификации, они никак не могут взять в толк, что мистификаторы не оставляют документальных подтверждений – наоборот, какие бы то ни было документы, на основании которых можно было бы сделать вывод об авторстве мистификационного произведения, сознательно уничтожаются. Не случайно не сохранилось ни переписанного рукой Ершова беловика сказки с поправками Пушкина, ни цензурных рукописей первых трёх изданий сказки 1834, 1840 и 1843 гг.; и даже студенческий дневник, который вёл Ершов и в котором не могло не быть следов его общения с Пушкиным, он тоже уничтожил. (По той же причине не сохранилось ни одной рукописи Шекспира и даже нет ни одного его автографа, кроме нескольких подписей Шакспера под документами, вызывающих сомнение даже в его грамотности.) Ведь если бы остался хоть один документ, хоть одно письменное свидетельство – и проблемы бы не было, и мистификации были бы давным-давно разгаданы. Таким образом, с точки зрения ортодоксального литературоведения, настоящая мистификация не может быть разгадана до конца.


Между тем достоверные способы разгадки литературных мистификаций существуют: анализ словаря и частотных характеристик словоупотребления, анализ стиля и др. Например, стилистический анализ произведений Шекспира и Кристофера Марло привёл Альфреда Баркова к выводу, что «основной составляющей» псевдонима «Шекспир» был именно Марло, – что подтверждается и сравнительным анализом частотных характеристик словоупотребления в текстах Шекспира и основных кандидатов на его «пост» по методу Менденхолла: совпадение имело место только в случае Марло.


Но есть универсальный метод, которым пользуется наука и который обоснован современной философией. Когда в какой-то области знаний имеется хотя бы один факт, противоречащий общепринятой теории, господствующей в этой области знаний, теория ставится под сомнение – до объяснения этого противоречия. Если же общепринятой теории противоречит некоторое множество фактов, неизбежно поднимается вопрос о пересмотре теории и выдвигается гипотеза, которая должна непротиворечиво объяснять все эти факты. И если такая гипотеза не противоречит и всем фактам общепринятой теории, не вызывающим сомнения, она становится новой общепринятой теорией.


Чтобы объяснить обнаруженные им противоречия, Александр Лацис выдвинул гипотезу, что имела место литературная мистификация и что автор сказки – Пушкин. Оказалось, что гипотеза Лациса снимает все противоречия, не противореча остальному, известному нам о сказке и истории её публикации, – что и делает его гипотезу требующей признания новой теорией.



5.


Исследование литературных мистификаций требует особого подхода не только из-за отсутствия их документального подтверждения, но и потому, что мистификаторы пользуются и особыми, необщепринятыми литературными – и не только – приёмами; вот наиболее употребляемые:


1. Издавая мистификационные произведения под псевдонимом, они могут подставить под авторство существующего, живого человека – будь то полуграмотный ростовщик Шакспер, 18-летний студент Ершов или 17-летний юнец Рембо, – что сначала вводит в заблуждение читателей, но со временем становится одним из ключей для разгадки мистификации.


2. Одним из распространённых приёмов мистификации является изменение даты написания произведения; так Пушкин ставил «отводящие» даты под некоторыми стихами, а изменение даты Честеровского сборника надолго отодвинуло его разгадку как посвящённого смерти истинного Шекспира.


3. Мистификаторы часто используют игру слов как мистификационный приём, играя двусмысленностями как в мистифицирующем публику литературном произведении, так и в жизни. Особенно это характерно для Шекспира и Пушкина.


4. Мистификаторы часто используют жанр мениппеи, передавая роль повествователя персонажам своих произведений и тем самым кардинально меняя их смысл, – что оказывается понятым только спустя многие годы.


5. Мистификаторы часто пользуются всевозможными шифрами; в той или иной мере прибегали к разного рода шифровкам в своих текстах Шекспир, Сервантес и Пушкин.


6. Наконец, мистификаторы используют всевозможные ухищрения, чтобы поддержать мистификацию и в жизни; такую мистификационную игру устроил Пушкин вокруг «Евгения Онегина». Но особенно мощным был розыгрыш вокруг шекспировского псевдонима, в котором, помимо стратфордца Уильяма Шакспера, приняли участие десятки поэтов и драматургов елизаветинской эпохи – что и привело к тому, что эта мистификация до сих пор полностью не разгадана.



6.


В заключение имеет смысл рассмотреть ещё один этический аспект литературных мистификаций, который ярко проявился как раз в самое последнее время, буквально в наши дни. Разгадка мистификации с «Коньком-Горбунком» вызвала к жизни сопротивление не только ершоведов, построивших на исследованиях этой сказки свои научные карьеры, и пушкинистов, которые эту пушкинскую сказку «проморгали», но и земляков Ершова, для которых он является «национальной гордостью». Как с ними-то быть – ведь они вроде бы ни в чём не виноваты?


Ещё более серьёзно стоит этот вопрос в случае ростовщика из Стратфорда: недавний выход на экраны фильма «Аноним», в котором Шекспир – граф Оксфорд, вызвал скандал и «резкую реакцию протеста шекспировского фонда Shakespeare Birthplace Trust, который обвинил создателей фильма в попытке «переписать английскую культуру и историю», своими акциями напоминая жителям Британии, что Уильям Шакспер «является самым известным экспортным продуктом» Великобритании».


Увы, местным патриотам «национальной гордости» придётся смириться с реальностью; впрочем, в каждом случае подставная фигура заслуживает своего персонального памятника, поскольку они принимали участие в грандиозной литературной мистификации, – надо только переименовать имеющиеся музеи их памяти в посвящённые соответствующей мистификации. На мой взгляд, это было бы достойным шуточным ответом человечества на розыгрыши национальных гениев.

Владимир КОЗАРОВЕЦКИЙ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.