Я ОДНОЗНАЧНО МОГУ НАЗВАТЬ СЕБЯ РЕВОЛЮЦИОНЕРОМ

№ 2012 / 17, 23.02.2015

Мы созваниваемся с Аркадием три вечера подряд, прежде чем он находит возможность увидеться.
«Может быть, я направлю вам вопросы по почте

Аркадий БАБЧЕНКО

Мы созваниваемся с Аркадием три вечера подряд, прежде чем он находит возможность увидеться.

«Может быть, я направлю вам вопросы по почте, – почти потеряв терпение, спрашиваю я, – и вы ответите, когда вам будет удобно?» «Нет, – отвечает он, и почти одновременно с его «нет» я слышу в трубке его тяжёлый вздох. – Всё-таки лучше увидеться с глазу на глаз и поговорить».

Договариваемся встретиться тем же вечером в одном из литературных клубов столицы.

Быть может, слишком пунктуальный для мегаполиса, я появляюсь в заведении чуть раньше положенного. Обсудив с менеджером зала возможность занять ненадолго один из уже забронированных столиков, сажусь у большого, в полстены, окна.

Я пью зелёный чай и, в ожидании Аркадия, вожу взглядом по деревянной горизонтали стола.

Перед глазами всплывает короткий сюжет: населённая джиннами квартира в центре современного Грозного, и я, вслух читающий им «Десять серий о войне» Бабченко. Была ещё прочитанная позже повесть «Алхан-юрт», другие рассказы. Постепенно человек этот, лицо которого порой мелькало в СМИ, чаще – во френд-ленте (ленте друзей) в ЖЖ и митингах «несогласных», стал мне своего рода родственником, старшим товарищем (ему без недели 35).

При всём при этом, мы не были знакомы с ним лично – не было повода.

«Он, наверное, не придёт, – глядя на часы, возвращает меня к реальности моя подруга, согласившаяся пофотографировать нашу встречу, – иначе бы он отзвонился – сказал, что опаздывает».

Как бы там ни было, он, наконец, появляется – сначала за стеклом кафе лавирует между припаркованными на тротуаре автомобилями, потом – по ту сторону стола.

«Есть сигареты?» – спрашивает коротко после рукопожатий и, получив отрицательный ответ, вновь уходит.

Первое впечатление – он напряжён и недоверчив, и разговор наш, ожидаю я, вряд ли склеится. Тем не менее, закурив сигарету и в два глотка выпив принесённую с собой газировку, он отрывисто произносит: «Погнали». Я открываю свой блокнот и просматриваю список тем, которые хотел бы обсудить. Начать решаю с тем литературных.

Арслан ХАСАВОВ

---

– Известно, что вы начали свою литературную карьеру с «Десяти серий о войне» – с этими короткими рассказами вы впервые опубликовались, за них же, в 2001-м, получили спецприз премии «Дебют». Позднее сборник вашей прозы был переведён на полтора десятка языков и издан, если я не ошибаюсь, аж в 22 странах мира. Скажите, кем вы себя в первую очередь ощущаете, кем позиционируете: солдатом, писателем, журналистом или, быть может, просто гражданином?

Аркадий почти не смотрит в глаза – совсем чуть-чуть задержав на мне взгляд, дальше всматривается то в стол, то в виды за окном. Дымя сигаретой, отвечает:

– У меня в жизни всё пошло по стадиям, и позиционирую я себя – по этим стадиям. Я был солдатом, потом писателем, потом журналистом. Сейчас же я однозначно могу назвать себя революционером. У меня как-то никогда не получалось и не получается переплетать эти роды деятельности вместе, но, вообще, сказать про себя, что я – писатель, мне кажется, было бы слишком самоуверенно. Я, безусловно, журналист, я – военный журналист, военный корреспондент, и всё, что у меня написано на данный момент – это пока лишь проба пера, на самом деле, потому что все более или менее значительное, я думаю, если и будет написано, то будет написано позже. Поэтому писателем я себя, в принципе, никогда не называл – писатель это не профессия. Писатель, на мой взгляд – это звание. Это люди могут сказать – он писатель…

– Всем бы такую «пробу пера» – начать c публикации в «Октябре» и «Дебюта», а продолжить «Новым миром».

– Я писал для себя и даже не думал, что это будет опубликовано. Честно сказать, я палец о палец не ударил, чтобы это было опубликовано, за исключением того, что отослал несколько рассказов на премию «Дебют». Дальше всё это уже само завертелось, а я никаких усилий не прикладывал к этому – всё само собой получилось. То есть, не само, конечно, а усилиями других людей. В частности, усилиями Ольги Славниковой, усилиями организаторов премии «Дебют», а дальше стали находиться какие-то люди, и это они, собственно, продвигали все мои рассказы, а не я.

– Любопытно узнать, что вы думаете о произведениях других авторов, писавших о чеченской кампании – назову снискавших наибольшую известность: мироновской «Я был на этой войне» и «Патологиях» Прилепина. Как вы их оцениваете и читаете ли вообще современных авторов?

– Современную литературу я читаю мало – честно говоря, практически не читаю. Всё, что я читаю из современной прозы – книги, написанные на военную тематику. Со Славой Мироновым мы хорошо знакомы, с Захаром Прилепиным мы очень хорошие товарищи, но я воздержусь от того, чтобы оценивать их творчество – это моветон.

Но я, пожалуй, скажу, что плеяда современных военных писателей уже сложилась – сейчас просто на слуху эти несколько фамилий: Прилепин, Миронов, Карасёв, – а есть (закуривает ещё одну сигарету) ещё люди, которые создали всего несколько произведений, но произведения эти оказались просто ярчайшими. Тот же Денис Бутов – он написал, по-моему, пять рассказов, но это просто (подбирает слово) взрыв. Это наверняка останется в литературе. Тот же Глеб Бобров – его повесть «Порванные души» просто выше всяких похвал. И вот человек десять таких авторов уже есть. Проблема в том, что в постоянно воюющей стране военная литература оказалась не востребована. Может быть, время ещё не прошло. Может быть, людям не хочется читать о том, чем они живут на данный момент. Может быть, нужно ещё лет двадцать, чтобы как-то всё утряслось и пришла необходимость осмысления произошедшего. Все эти авторы есть, но они известны лишь в нашем узком кругу, а широкой публике абсолютно неизвестны. На самом деле, не литературных (вымышленных), а жизненных, на жизни основанных произведений пока не «вырывается» почему-то. Несмотря на то, что Саша Гегель из нашего альманаха (речь идёт об альманахе «Искусство войны», в редакционный совет которого входит А.Бабченко. – А.Х.) получил премию Артёма Боровика за свой рассказ про Афган, там ещё какие-то премии есть, но как-то всё это отчего-то не выходит в широкое информационное поле.

– Известно, что вы принимали участие в обеих чеченских кампаниях – на этом базируется ваше литературное творчество. Темой Кавказа вы, наверняка, продолжаете интересоваться и как журналист. Как вы оцениваете то противостояние последователей идеи «чистого Ислама» и светской власти, которое тлеет в республиках Северного Кавказа, и те изменения, которые уже произошли и еще происходят в этом регионе в целом и в Чеченской Республике в частности?

– Я не специалист по Кавказу, поэтому я довольно опосредованно за этим слежу. То, что там происходит, мне, безусловно, не нравится. Я вообще не понимаю, для чего тогда нужна была вся эта война, для чего там люди убивали людей, если в итоге пришли к тому же самому, с чего, по большому счёту, и начинали. Там сидит прямой наместник Путина, а Чечня отдана ему практически в полное пользование, и – человек там делает что хочет – это (подбирает слово) неправильно, мягко говоря.

– Хотелось бы также узнать ваше мнение о протестной активности здесь – в крупнейших городах страны и, в первую очередь, в столице. В начале нашей беседы вы заявили, что считаете себя революционером – на сегодняшний день очевиден определённый спад этой протестной активности – что, по-вашему, должны дальше делать «несогласные»?

– Это надо у Немцова спрашивать, у Пархоменко, кто там ещё… Это они водили людей с площади на площадь, от метро к метро и довели всё до того, что теперь все задаются вопросом – что дальше-то делать? Надо было действовать 10 декабря, когда власть была растеряна, когда пошёл народный подъём. Вопроса согласованности или несогласованности митингов поначалу не стояло вообще. Люди сказали: «Мы выходим на Площадь Революции – мы готовы, мы выходим». Тогда надо было выходить, тогда надо было действовать. Договорились на Болотную: один раз, другой раз, третий раз, – а сейчас, после 4-го марта, уже далеко не та численность и не тот накал протеста, который мог бы быть. Сейчас у нас остаётся последний шанс – это шестое мая. Это то, что хочет делать Сергей Удальцов – это «Марш Миллионов». Надо туда выходить обязательно и надо действительно власти показать, что это – наш город. Нужно требовать от власти выполнения и старых требований, и какие-то новые требования тоже пора выдвигать. Сейчас всё это в процессе, всё это обговаривается… Протест пошёл на спад (у людей просто руки опустились), но власть сейчас делает всё, чтобы этот протест начал набирать новую силу. Вот на днях они перекрыли Красную площадь (имеется в виду перекрытие площади 1 апреля, когда там должна была состояться акция движения «За честные выборы». – А.Х.) – ну просто абсолютно идиотский поступок – там пришли двести-триста, максимум пятьсот человек, и власть со страху перекрыла Красную площадь. Они что, боятся, что там люди будут просто гулять?! Митинга же никакого не было…

– Давайте в этой ситуации я выступлю своего рода защитником действующей власти, если позволите – на Красной площади располагаются важные символы Российской Федерации, и неуправляемая группа людей, которая в Интернете заявила о своём намерении собраться там – это, в том числе, и угроза могилам великих людей, которые там находятся. Невозможно ведь спрогнозировать действия толпы, даже если она и состоит всего из пятиста человек.

– Вы знаете, мне на их внутриведомственные инструкции глубоко плевать: есть Конституция, есть законы и подзаконные акты и есть какие-то ведомственные инструкции, что это территория ФСО. Вот они этими инструкциями и руководствуются. Да плевать! Это главная площадь столицы нашей Родины – она открыта для всех людей. У нас в Конституции записано, что мы имеем право собираться мирно и без оружия – вот мы и собираемся мирно и без оружия: с белыми ленточками, без белых ленточек, в водолазных костюмах, с палатками, с чем угодно – это наше право – обеспечивайте нам наше право собираться.

– А как же обеспечение безопасности участников митинга, не митинга даже, а сбора этого? Это же тоже сфера ответственности властей.

– Пока не было дано ни одного повода думать, что могут быть какие-то эксцессы… Вы посмотрите – люди выходят на митинг, так они даже мусор за собой уносят. Это выходят люди, действительно активные граждане – не быдло, не масса, а именно граждане. Никаких беспорядков там не будет. Власть боится исключительно за себя, и сейчас она начинает «втирать», что власть – это государство и что если не будет этой коррупционной, насквозь лживой, насквозь воровской власти, то Россия рухнет и России не будет, но что это за бред?! У нас полно нормальных людей, которые совершенно спокойно могут руководить страной. Они, в первую очередь, боятся за себя – они держат свои кресла, чтобы как можно больше чего успеть понаворовать. (Выходя из себя) Понимаете, это не мы оппозиция, это они оппозиция. Мы – нормальные граждане своей страны. Никто из нас не нарушил ни одного закона, никто из нас ничего не разжигает… Даже тот пост, из-за которого Якеменко подал на меня «заяву» в прокуратуру – он ведь был совсем о другом. Он был как раз о том, что не надо драться с полицией, не надо ничего провоцировать – давайте действовать мирно. А он просто понадёргал оттуда цитат. Я повторюсь – это не мы оппозиция, это они оппозиция: своим законам, своей стране, своему народу, бюджету. Они – оппозиция банальному здравому смыслу! Это они оппозиция, они маргиналы, а мы – граждане своей страны.

– Чтобы развить эту тему, я бы хотел спросить ваше мнение касательно прошедших президентских выборов – какой, по-вашему, процент населения действительно проголосовал за Путина и не является ли та среда, о которой вы говорите и в которой существуете, меньшинством, о котором сейчас принято говорить?!

– У нас абсолютно невозможно сказать, какой процент населения проголосовал за Путина, потому что выборов Путина не было. Выборы состоят из семи или десяти пунктов, и голосование – это только последний пункт. До этого есть: равные возможности доступа кандидатов на выборы, равные возможности выступления по телевизору, «пятое-десятое». Смотрите сами, семь кандидатов сняты незаконно, три из них – довольно весомые личности: Лимонов, Явлинский и генерал Ивашов. Если бы они участвовали в этих выборах на равных с Владимиром Владимировичем основаниях и у них был бы равный доступ к телевидению, результаты были бы абсолютно другими… Я согласен, что 30–35 процентов – это средний рейтинг и «Единой России», и Путина по стране, такой рейтинг у них имеется. Пусть он участвует в выборах, пускай набирает эти свои голоса – если победит, так победит, ради Бога, но пускай победит честно. Вопрос не в Путине, не в Пупкине, не в Немцове и не в Лимонове – вопрос в самой системе выборов. Пускай победит тот, кто победит, но пускай победит честно. Если честно победит Путин, ну что поделать – это выбор России тогда. Мы же не против Путина, мы против нечестных выборов, понимаете?!

– Аркадий, с чем вы связываете череду уголовных процессов: возбуждение уголовного дела за призывы к массовым беспорядкам в отношении вас, обыски у председателя «Исламского комитета России» Гейдара Джемаля…

– Это реакция… Это обратная реакция власти, которая действительно испугалась, которая 4 декабря испугалась, а больше всего она испугалась 10 декабря. Четыре месяца она жила в страхе, что Россия действительно будет свободной страной, что у них больше не будет возможности заниматься жульничеством и воровством. Ещё в декабре было понятно, что если эта клептократическая власть устоит (а она устояла), то начнутся, не скажу репрессии, но реакция. Всё это дела одного ряда: дело Сурена Газаряна, дело Pussy Riot, дело Гейдара Джемаля – это всё ответная реакция. Она была ожидаема и оттого сейчас выглядит вполне естественно.

– Как вы думаете, чем окончатся все эти процессы, ведь Борис Якеменко писал о вас в своём блоге, что «перспектив у воинственного маргинала две: временно быть разлучённым со своими приятелями на пару лет, либо предложение потрудиться на благо Родины те же пару лет». На какие решения вы рассчитываете в череде этих дел в общем и в вашем деле в частности?

– Сложно спрогнозировать, сложно предугадать. То, что они могут посадить любого – далеко не новость. У нас независимого суда нет – это тоже не новость. Если захотят посадить – не вопрос. Я думаю, что для того, чтобы не обострять ситуацию по всем этим делам, они ждут седьмого мая – инаугурации. В принципе, есть всего два варианта: либо дело тихо-мирно заглохнет (я имею в виду моё лично дело), либо, если эти люди упрутся рогом и будут идти напролом, закончится моим осуждением. Я не исключаю для себя ни одного из этих вариантов.

– Насколько я понимаю, ни один из этих сценариев вас, по большому счёту, не пугает?

– Знаете, мне вчера или позавчера только написал один товарищ, что опасения того, что посадят, ушли уже совсем – уже плевать, просто плевать. Ну, хотите сажать – ну и чёрт с вами, сажайте! Так дальше жить уже нельзя – всё больше и больше народу приходит к этому пониманию. Ну, надо будет отсидеть два года – сажайте! Всё равно Россия будет свободной – от этого всё равно никуда не деться.

– Предлагаю отойти от вопросов политики и вернуться к вопросам частным. Скажите, пожалуйста, как обычно проходит день Аркадия Бабченко, ваш день?

– Сейчас, поскольку я оказался втянутым в эту оппозиционную деятельность, я безработный вот уже около полугода. С работой у меня что-то никак не складывается. Я вот съездил в Цхинвал на выборы, но опять что-то не сложилось, опять я написал текст, который как-то ни туда, ни сюда, в общем-то. Ну, как проходит день?! Просыпаюсь, занимаюсь с ребёнком (делаем сейчас скворечник с дочкой), пишу, потом еду, занимаюсь какими-то делами… Как-то так… Сижу, жду повестки из прокуратуры – готовлюсь к приходу граждан в погонах.

– Касательно вашей временной безработицы и литературных доходов – получаете ли вы что-нибудь со своих изданий за границей?

– Книга вышла уже довольно давно – все те доходы, которые были, я уже давно получил. Сейчас литературной деятельностью я практически не занимаюсь. Как говорится – «можешь не писать, не пиши». Вот я сейчас могу не писать. И садиться начинать писать заново… Писательство – это заболевание, всё-таки, я пишу очень тяжело, мне всё это нужно пропускать через себя. Это опять нужно вернуться туда, опять погрузиться в это, это опять уходишь в запои, это опять по три пачки сигарет в день выкуриваешь, это опять об стенку биться. Пока есть возможность не заниматься этим, я стараюсь как можно дольше оттянуть этот момент, чтобы сесть за стол и начать писать. Но я чувствую, что я уже дозреваю до какой-то новой книги, у меня есть много что дописать из старого, потому что из того, что я хотел написать про войну, написано, наверное, процентов двадцать-тридцать, то есть там ещё писать и писать. Сейчас литературных доходов у меня нет никаких – новых книг не выходит.

Меня сейчас, вообще, устраивает онлайн режим: у меня есть свой Живой Журнал, я туда выкладываю какие-то тексты и люди читают. Захар говорил, что ему важен не читатель, а покупатель, а мне ровно наоборот – меня покупатель совершенно не интересует, меня интересует читатель. В конце концов, ты пишешь для того, чтобы люди читали. Вот ЖЖ мне пока даёт возможность доносить свои тексты, свои воспоминания и переживания до людей – пока я этой возможностью пользуюсь. При всём при этом конечный итог писательской деятельности это, безусловно, бумажная книга. В ближайшем будущем я уже сяду и буду писать…

– Ваша следующая книга тоже будет о Чечне?

– Я хочу многое написать и многое из того, что уже написано, как-то отредактировать, потому что, на самом-то деле, это всё черновики. Я книгу как таковую и не писал – это была просто реабилитация. Я вообще не отношусь к этому как к литературе – я просто не мог больше таскать войну в себе и вылил это всё на бумагу. «Десять серий» были написаны всего за четыре часа в электричке, когда я ехал по журналистскому заданию к парню, который был в плену. И вот в электричке между Москвой и Рязанью я сел и за четыре часа её написал. Хочу закончить эту тему и потом писать уже о жизни – жизнь, как известно, лучший сценарист – подбрасывает такие идеи, только бери и записывай. Нам с вами крупно повезло – мы живём в оживших произведениях Кафки – сюр, который происходит кругом – только садись и записывай.

– Вы сказали о творчестве как о реабилитации… Существует устойчивое мнение, что в России нет нормальной системы реабилитации людей, побывавших на войне. Им, говорят, потом крайне сложно вписаться в мирную жизнь, они испытывают колоссальные проблемы. Правда ли это? И другой вопрос – если бы у вас был выбор с вашим нынешним мышлением и опытом, что бы вы выбрали в юности – ехать на войну или всё же нет? Ведь побывать на войне всегда было особым признаком мужества, в том числе и для писателей.

– Ремарк скотина! Вот если бы я не читал Ремарка, я, может быть, в Чечню бы и не поехал. Представьте, 17-летний мальчик, весь такой романтический – начитался этих книжек про войну… Нас, правда, никто не спрашивал – хочешь ты ехать или не хочешь, но тем не менее рапорт я написал добровольно.

Системы реабилитации ветеранов у нас в стране нет никакой вообще. У нас армия рабоче-крестьянская, у нас же сейчас, в основном, служат дети из каких-то маленьких городков, из деревни, из небогатых семей.

Вот берут этого парня из деревни, посылают его на войну, ему там руки-ноги поотрывало, потом 200 баксов тебе государство пенсии кинуло обратно в эту же деревню, в эту же безнадёгу, где работы нет… Всё, карабкайся сам, как знаешь. Из тех, с кем я был, из моего взвода, подавляющее большинство сейчас уже либо спилось, либо продолжает спиваться где-то там в охране или на стройках. Мне просто повезло – я сумел зацепиться за жизнь. У меня есть семья, у меня есть какая-никакая работа, хоть и временно, но есть, у меня есть писательство… Если бы я не писал, я бы спился совершенно точно – я бы сейчас уже валялся в канаве, как многие мои знакомые.

После войны в Грузии, где я побывал, я бухал год или два – буквально каждый божий день. Организму нужно время, чтобы он перестроился на эту мирную жизнь, чтобы он перестал вырабатывать это гигантское количество адреналина, которое тебе нужно переваривать, и помогает это переварить алкоголь.

Я, наверное, всё-таки ни о чём не жалею, хотя это может звучать кощунственно, но то, что есть у меня в моей жизни – есть только благодаря тому, что я был на войне: у меня семья, потому что я был на войне – меня жена ждала с войны; у меня дочь, потому что я был на войне; у меня работа, потому что в моей жизни была война – вся моя жизнь, весь мой круг общения есть только потому, что в моей жизни была война. При этом я, безусловно, пацифист – я считаю, что людей убивать нельзя. Эта, казалась бы, простейшая мысль почему-то никак не может дойти до сознания нашего общества, но людей убивать нельзя. Я не могу сказать, что я рад, что в моей жизни была война, но что было, то было. Если сейчас вернуть время назад, я не знаю – это очень сложный вопрос…

Существует проблема: чем больше ты ненавидишь войну, тем больше и лучше ты хочешь её описать. Чем лучше ты её описываешь, тем, зараза, какой-то заколдованный круг, тем больше ты её романтизируешь, почему-то так получается. И когда мне начинают писать какие-то семнадцатилетние парни, типа: «Аркадий, я вас прочитал, я хочу быть таким, как вы», – я, наоборот, хочу, чтобы ты не был таким, как я, чтобы у тебя в жизни всё по-другому сложилось – вот тоже вопрос, тоже не знаю, что с ним делать.

– А те места, которые вы описываете в своих книгах – у вас никогда не возникало желания вернуться туда, взглянуть на то, что там сейчас?

– Я обязательно туда вернусь, у меня есть желание туда поехать, но попозже – лет через десять-двадцать. Не сейчас. Чтобы это было совсем где-то в прошлом. Сейчас это всё-таки тяжеловато…

Окончив интервью, мы ещё какое-то время говорим уже с выключенным диктофоном. Довольно скоро он, попрощавшись, уходит. Я неспешно допиваю остывший чай и наблюдаю в окне его всё удаляющуюся долговязую фигуру, исчезающую за ближайшим поворотом.

Я знал, что он уходит навстречу своим новым битвам, новым книгам, к своим жене и дочке, а мне отчего-то хотелось надеяться на то, что всё в его дальнейшей жизни сложится именно так, как он того захочет.

Арслан ХАСАВОВ