Россия без классики, или Пушкинистика как папирология

№ 2012 / 26, 23.02.2015

В рамках 7-го Московского книжного фестиваля прошёл круглый стол, посвящённый причинам отсутствия в России доступных, комментированных изданий литературы XIX–XX веков.

В рамках 7-го Московского книжного фестиваля прошёл круглый стол, посвящённый причинам отсутствия в России доступных, комментированных изданий литературы XIX–XX веков. По мнению организаторов, «в России, в отличие от других европейских стран, классика издаётся выборочно, неполно, и часто без какого-либо сопроводительного аппарата. Фактически, издательства, за редким исключением, удовлетворяют запросы школьников на «одноразовые» книжки по учебной программе. Только отдельные тексты издаются качественно полиграфически и содержательно, силами небольших издательств. Русская классика не представлена в полноте. Важнейшие произведения таких писателей, как Лесков, Короленко, могут быть не представлены вовсе даже в московских книжных магазинах, не говоря уж о провинции».

Каким должно быть издание классики, какой комментарий актуален и приемлем сегодня, обсудили известные филологи и педагоги – Александр Осповат и Дмитрий Бак.

Дмитрий БАК и Александр ОСПОВАТ

Александр Осповат. Издание классической литературы с необходимым познавательно-ознакомительным комментарием – это предмет, имеющий несколько сторон. С одной стороны, разумеется, издательству не выгодно заказывать книги со сколько-нибудь подробным комментарием, это чистая коммерция. Второе (что меня более интересует) – создание облегчённого комментария (в слово «облегчённый» я не вкладываю никакого императивного оттенка) неизбежно упирается в то, что оно должно восходить к некоторому серьёзному, большому академическому комментарию, без которого создать облегчённый вариант просто невозможно. А подавляющее большинство текстов русской классической литературы не имеют сколько-нибудь основательного пояснительного сопровождения. И поэтому возникает такой парадокс: чтобы издать «Войну и мир» с комментарием для читателя, нужно иметь академический комментарий к «Войне и миру». То же самое и с «Капитанской дочкой», с Салтыковым-Щедриным и т.д. В большинстве же случаев мы его не имеем. Вот в этом и состоит главная проблема.

Ещё одна, может быть, более специальная, но довольно любопытная особенность этой темы заключается в том, что никто никогда не может определить ни заранее, ни постфактум, что собственно нужно в таком «обычном» издании. Выражение «простой читатель», к счастью, уже вышло из моды и из обихода, но вопрос «Что именно нужно объяснять читателю?» остаётся. И мы сталкиваемся с тем, что обычному читателю надо объяснять примерно то же самое и в таком же объёме, что и специализированному читателю. Вот, например, в «Капитанской дочке» Зурин говорит Гринёву, что надо, мол, учиться «играть на биллиарде», «ведь не всё же бить жидов». Но дело в том, что в 1772 году никаких жидов Зурин в России видеть не мог. Это своеобразная, довольно любопытная, отсылка к русско-прусской войне, где русская армия впервые увидела жидов и весело с ними расправлялась (там же был и Пугачёв). Но если этого не объяснить, то получается, что Зурин непонятно в каких походах должен был бить непонятно каких жидов… И таких случаев огромное количество. Другой пример: «Рассеянные жители столицы» в пушкинской прозе. Всегда ли читатель поймёт, что «рассеянный» – это не тот, что «с улицы Бассейной»? Всегда ли читатель понимает, что выразительно-неграмотные пушкинские обороты (а их довольно много) – это галлицизмы? Вот так задача составления элементарного познавательного комментария расширяется до пределов комментария академического.

Дмитрий Бак. Мне кажется, что не все ещё даже в академическом сообществе осознали тот факт, что XIX век уже не прошлый, а – позапрошлый. Буквально на моих глазах (я преподаю двадцать шесть лет) коренным образом изменилось отношение студентов и вообще современников не то что к реалиям текста, не то что к каким-то вещам, требующим специального комментария, но просто к языку и к референтным областям языка. Никогда не забуду, как обсуждал со своими студентами строку «Нет, легче посох и сума…». Ни один в аудитории семинарской группы не заподозрил в «суме» что-то, связанное с сумкой. Был даже такой экзотический вариант: «Это, может быть, «сумма»?» Что такое «немые стогны града» – тоже оказалось совершенно непонятным. Я думаю, что это факт очень серьёзный. Сейчас произошло нечто похожее на то, что было в начале XIX века (в пору организации Пушкинского Дома и начала аккумулирования рукописей): писатели, бывшие ещё двадцать-тридцать лет назад современниками (Тургенев и Достоевский; уже не Пушкин, конечно), вдруг превратились в классических персонажей, которых нужно специально изучать. Сейчас мы переживаем момент, когда в таких персонажей превратились уже Набоков, Булгаков, Платонов и т.д. Действительно, XX век как-то застит XIX, XIX век стал, условно говоря, тем, чем когда-то был XVIII, и т.д. Я думаю, есть и текстологические исследования, которые об этом говорят. Само письмо, пунктуация, грамматика – всё это отодвинулось очень и очень далеко. Я со студенческих лет не испытывал никаких сложностей со старой орфографией. Даже тогда, когда ещё не знал, что буду филологом. Для меня это было ещё не так далеко. Сейчас же всё вокруг нас толкает к тому, чтобы высказываться просто, унифицированно. Компьютерная «мышка» – идеальный пример: даже нажимать ни на что уже не нужно, достаточно недискретно её поглаживать. И нынешние студенты, когда я пытаюсь им втолковать, зачем нужна буква «ять», не только её не знают и не помнят (можно и выучить), но просто не понимают, зачем усложнять. Когда я пытаюсь объяснить, что за буквой «ять» существует какая-то реальность, на меня смотрят большими глазами. Это самое стремление к простоте и унификации толкает студента и вообще любого человека к тому, чтобы вкачать в голову программу – «как правильно», «как легко». Но с классикой этого не получается. Современный человек, как это ни парадоксально, привыкнув к кнопкам «enter», «exit» и прочее, утратил навык восприятия сложных текстов, длинных текстов. Поголовье населения, которое просто способно прочитать от корки до корки «Войну и мир», неуклонно снижается. Не говоря уже о том, что сейчас никто не обращает внимания на то, что нельзя «работать» – можно только «служить», нельзя «накормить» человека – можно только скотину и т.д. Всё это уже за пределами компьютерного века, который ничего общего не имеет с классической литературой. Последняя отодвинута уже в сферу своего рода «папирологии». Человек, профессионально разбирающийся в классике, сейчас подобен специалисту по клинописи.

Второе обстоятельство, о котором я хотел сказать, состоит в том, что во многом подорван престиж профессии. Профессия филолога в исконном смысле слова исчезает. Поэтому очень важно на филологических факультетах преодолевать инерцию, настроенность поступающих на то, чтобы всё было быстро, немедленно и сразу. Поди-ка посиди лет двадцать или более, как Александр Осповат, над комментариями одного из произведений Пушкина (той же «Капитанской дочки»)! Ведь некоторые смыслы и некоторые факты могут придти только через десять, двадцать или тридцать лет. Непонятно вообще, как всё это сейчас поддерживать. Ведь в советское время (хотя я не собираюсь по нему ностальгировать) целые институты работали на то, чтобы выходили большие собрания сочинений. Не будем сейчас поднимать вопрос об их качестве – оно очень разное, это понятно. Понятно и то, что некоторые авторы совсем не комментировались, потому что не принадлежали к сонму избранных, а некоторые, как Герцен, комментировались подробно (и слава богу, что это было, потому что, если отбросить всю идеологическую подоплёку, всё равно многое останется). Но трудно не понимать и то, что сейчас буксуют практически все полные собрания сочинений.

А.Осповат. Действительно, язык, на котором говорил Пушкин, стал уже – как древнекитайский, его не понимают зачастую даже специалисты (это нормально – прошло много времени). Но для того, чтобы понять его, важно переиздать те замечательные словари, которые были раньше. Я, например, не могу, готовя популярный комментарий, ссылаться на словарь, вышедший в 1811 году, его никто не видел. И я не могу даже ссылаться на замечательное издание словаря Даля, где воспроизведён весь запас русского языка без изъятий. Почему-то никто не переиздаёт его так, как надо, – со всеми вкраплениями ненормативной, скабрёзной лексики. Вот это является проблемой номер один. Надо начать с того, что учить этот русский язык так, как мы учим любой другой чужой язык.

Д.Бак. Кроме того необходимо выйти хотя бы на уровень издания текстов, каков он был в XIX веке: есть целые собрания сочинений, которые до сих пор не повторены и не воспроизведены. Я имею в виду не степень комментированности, а просто объём – семитомный Панаев, семитомный Дружинин, Аксаковы… Всё это до сих пор не издано. За сто лет, прошедшие с начала века, конечно, наука сильно приблизилась к каким-то высотам познания литературы XIX века, но в том, что касается простого, обычного читателя, который хочет узнать что-то, находящееся за первым рядом, – здесь полный провал. Издание писателей первого ряда тоже имеет ряд проблем, но дальше, за ними – абсолютная пустота! Кого ни возьми – графа Сологуба, Николая Филипповича Павлова, Николая Полевого… Это всё авторы, не скажу огромного масштаба, но огромного значения точно. И очень важные для времени. Отсюда появляется такая выхолощенная школьная картина: Пушкин-Гоголь-Лермонтов, где-то там Грибоедов, Баратынский и Жуковский… И всё. А посмотрите вокруг, например, сейчас! Нельзя же назвать пять писателей? Их – триста пять! Мне трудно сопоставлять количественные показатели, но писателей и в XIX веке было очень и очень много. Я не говорю, что всех их надо без разбора, немедленно переиздавать, но нужно обустраивать какой-то навигатор. Это очень важно (я всегда говорю об этом студентам) – увидеть масштаб чтения современника, при котором выходили те или иные книги. Мой любимый пример: люди, в 1846 году открывшие «Петербургский сборник», изданный Некрасовым, читали не тот роман «Бедные люди», который читаем мы. Там было много разных авторов под одной обложкой, и это был первый случай встречи их с Достоевским – они не знали, что это тот самый автор, который написал «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы», и они читали принципиально другой текст.

Вообще, я уверен, что пройдёт каких-нибудь тридцать лет и наши потомки окажутся в ещё более разреженном пространстве, так же как мы оказались (по моим подсчётам – лет пятнадцать назад) в другом пространстве по отношению к библиотекам. Помню, как закрывалась «Ленинка» на какую-то реконструкцию, а в это же время появился сравнительно дешёвый компьютер. Тогда я понял, что больше не могу, как это было из года в год, приводить студентов в библиотеку и рассказывать, где какой фонд, где какой каталог. Вырос абсолютный барьер. Я не хочу тут выступать в роли человека, бьющего в колокола, но ещё пару десятилетий и литература этого времени будет от нас отделена так же, как древнерусская.

А.Осповат. И не только древнерусская – восемнадцатый век уже простой читатель не понимает, потому что у Кантемира три четверти поэтических конструкций – латинизмы и инверсии. (И даже наличие замечательного комментария Юрия Константиновича Щеглова к Кантемиру прошло абсолютно незамеченным.) XVIII век для современного читателя столь же труден, как митрополит Илларион и клинопись. Пушкин скоро станет таким же. Поэтому надо готовить студентов (и мы действительно пытаемся это делать) к тому, чтобы они читали русских классиков, как написанных на чужом языке. Ведь когда ты не понимаешь языка, самое опасное в том, что ты не осознаёшь этого. Читая не задумываясь, ты проходишь мимо всего, что надстроено над первым смыслом.

Записал Евгений БОГАЧКОВ