Я рассчитываю на непредсказуемый ход истории

№ 2012 / 28, 23.02.2015

Валерия Пустовая дебютировала как литературный критик в 2003 году. Вроде бы, недавно, но с тех пор случилось немало, наша словесность заметно изменилась


Валерия Пустовая дебютировала как литературный критик в 2003 году. Вроде бы, недавно, но с тех пор случилось немало, наша словесность заметно изменилась, да и так называемая общественно-политическая жизнь страны не стояла на месте. Что же именно изменилось, в какую сторону? Это мы и попытались выяснить с Валерией Пустовой.







Рис. Евгения ТОНКОНОГОГО
Рис. Евгения ТОНКОНОГОГО

– В середине нулевых ты буквально ворвалась в литературу с желанием переоценить ценности того времени, встряхнуть вялотекущий литпроцесс. Как считаешь, что-то удалось?


– Как здорово, я уже и не помню тогдашних своих целей, а оказывается, переоценить и встряхнуть. Точно, встряхнуть удалось. Молодому, новому автору вообще это легче сделать, чем уже признанному или давно пишущему. Труднее оставаться новостью всю жизнь – говорят, даже Пелевин не справляется.


Да и встряхнуть легче, чем убедить. Со временем даже оставляешь эту утопическую задачу – убеждать, начинает казаться, что достаточно задеть, спровоцировать читателя и дело можно считать сделанным. Так, помню, что самой читаемой и обсуждаемой моей статьёй стало эссе о «новом реализме», написанное на волне вдохновения за пару дней. Серьёзные статьи, к которым долго готовишься, скупаешь и прочитываешь стопки книг, – раньше я ещё и выписки делала, есть у меня где-то фотка: весь стол усыпан кусочками исписанной бумаги, – не получают такого отклика.


В блогах это стало совсем очевидным: напишешь хорошо и основательно – ну что тебе скажут, кроме «плюс один»? А какую-нибудь глупость черкнёшь – сразу набегут общаться.


Что касается переоценки ценностей, то она скорее происходила внутри. Для меня ценностный аспект в литературе, вообще в искусстве, очень важен. Я люблю книги, которые переворачивают восприятие мира, такие, после которых нельзя жить по-прежнему, будто их не читал.


– Настоящие критики имеют дар очаровываться. Ты этому тоже подвержена. А разочарования есть?


– Разочарования всегда следствие очарований. Никак иначе. Если бы я не считала, что Захар Прилепин крутой эссеист, вряд ли бы меня задело, что его роман «Чёрная обезьяна», многообещающий в языковом отношении, разваливается на куски и сам не знает, чему посвящён и что ему делать с выведенной автором оравой детей. И если бы не считала Льва Данилкина виртуозным критиком, вряд ли бы мне показалось недобросовестным его замечание, что Прилепин, мол, «оправдал все восторженные авансы в «Чёрной обезьяне». И если бы не влюбилась в умный блог Сергея Кузнецова, разве была бы огорчена тем, как он в романе для подростков «Живые и взрослые» спекулирует на идеях, выраженных куда более тонко и художественно в его семейной саге «Хоровод воды»? Наконец, моя и вовсе любимая писательница Анна Старобинец, которая первые свои мистические вещи создала на таком раздражённом нерве, почти инстинкте ужасного, в романе «Живущий» вдруг взялась хладнокровно, логически сводить концы с концами, провалив, как мне кажется, вторую половину. Этот её роман выстроен сложно – а звучит наивно. В более ранней повести «Домосед» было наоборот.


Разочарование – потому что понимаешь: автор обещал большее. С другой стороны, потому и литература – процесс, что жизнь идёт, автор меняется. Если оглядываться всё время на то, какие ты там раздал в дебютной вещи авансы и чего от тебя ожидают, лучше вообще бросить писать. Поэтому я к своим и чужим разочарованиям отношусь снисходительно. Главное – почувствовать, что в человеке искра, свечение, тогда можно преспокойно ждать вещей, достойных его таланта.


– Ты сразу начинала как толстожурнальный критик. Что сегодня для тебя толстые журналы?


– Отличная площадка для дебюта, прежде всего. В журнале в самом деле легче дебютировать, поскольку к авторам там относятся достаточно бескорыстно, не ожидая от них прибыли. К тому же никакая другая литературная среда так ревностно не следит за новыми именами. Ну и если говорить об отделе, где я сейчас подвизаюсь, – ни в каком другом месте так работать с молодым критиком, идя навстречу его интересам и угадывая скрытый потенциал, не будут.


Что касается моей ориентации на толстые журналы – в какой-то момент я почувствовала её как ограничение. Нормально ведь как? Пишет критик рецензии в газету, колонки на сайт – тут приходит редактор толстого журнала и говорит: а напиши всё это обобщённо, расскажи про картину в целом. У меня всё наоборот было. Я такая была девочка с длинными статьями, длинными мыслями, сочинения в школе писала на тетрадку, диплом в университете – на диссертацию, статьи – в среднем полос на двадцать. И вот однажды случился, прям как у писателей, раньше бы не поверила – кризис языка. До немоты, не могла фразы выдавить. Стала с этим работать, училась писать мобильнее, легче, ёмче. ЖЖ на этой волне завела. И постепенно вернулось забытое уже удовольствие от самого процесса письма, ощущение высказывания как творчества. Самой веселее стало.


Поэтому теперь я стараюсь не только в журналы, но и в газету и на сайты писать. Чтобы более жёсткие рамки чувствовать. И что удивительно – длинно писать даже разучилась. Не могу представить, как раньше получалось.


Кстати, у меня же только что книжка вышла! В издательстве РГГУ. Так и называется: «Толстая критика». В ней собраны статьи, написанные для толстых журналов. Каждая статья как маленькая повесть про литературу. Про войну, сказки, антиутопию, героя и на другие популярные у писателей сюжеты. С главками. На сайте из каждой такой журнальной статьи сделали бы пять.


– Есть ли сегодня пища для литературной критики?


– Больше, чем когда-либо. Самые разные направления уживаются, смешиваются и на книжных полках, и в произведениях. Литературу оживила и эта новая её ориентация на злобу дня. Новый, более прикладной статус литературы, да и искусства в целом. Служа обществу, откликаясь на его интересы, литература посбавила самодовольства, озаботилась чем-то помимо себя. Это, я считаю, на пользу. Слову лучше быть проводником, а не идолом. В то же время мгновенная реакция искусства на события: появление художественных книг об актуальной ситуации на Кавказе, расцвет гражданской лирики, рост драматургии на политические темы – укрепила авторитет литературы в глазах публики.


– Как поживает «Попуган»?


– Спасибо, здоровы. Проект развивается. Вот впервые с Алисой Ганиевой (третья участница группы, Елена Погорелая, поехать не смогла) провели вечер наших литературно-критических игр и загадок на английском языке. Это было в Нью-Йорке, в рамках дней русских искусств, подготовленных некоммерческой организацией «Causa Artium». На вечере присутствовали прозаики Сергей Шаргунов и Александр Снегирёв – они тоже участвовали в нью-йоркской программе – так они сначала отсели от нас на самый дальний стол (дело было в университетской аудитории), ноги свесили даже в противоположную сторону. Типа они с этими двумя чудачками – в пёстрых платьях, с плюшевым медведем в руках – не знакомы. А в течение вечера – ничего, развернулись, включились в процесс.


Но формат игровых вечеров нам уже немного приелся. Сейчас мы захвачены новой идеей, результаты надеемся представить осенью.


– Я встречал тебя на протестных шествиях и митингах. Зачем ты их посещаешь?


– А ты зачем?.. Ну, чтобы создать у власти устойчивое ощущение, что её решения в обществе воспринимаются неоднозначно и с этим ей нужно считаться. Показать своё неравнодушие.


Главным же образом хочется побыть среди честных, думающих, инициативных и изобретательных людей. Это окрыляет.


Вообще я своё политическое неравнодушие не переоцениваю. Есть настоящие гражданские активисты, которые политику, борьбу за права, отслеживание несправедливости сделали второй профессией. Я бесконечно уважаю этих людей, но саму меня больше воодушевляет искусство, чем право. К тому же я вообще не верю ни в революцию, ни в возможность кардинально и надолго улучшить тутошнее существование. Потому что тут земля, мир во зле, волки зайчика грызут, ну и подобные уже банальности, которые я, однако, живо чувствую на опыте. На земле всё не навсегда, всё вытекает из рук, и действительный итог любого поступка никогда не просчитать. Иначе как бы так получилось, что в прошлом веке победа над неравенством окончилась закабалением народов?


Ну и да, я тот жалкий, своей душой озабоченный объект сатиры Прилепина. Блестящий у него, риторически безупречный ролик на «Дожде» – про то, что надо наказывать подонка, а не себя. Это прямо в мой огород, и, ясно, таких, как я, – которые думают, что, меняя себя, можно что-то изменить в России.


Проблема в том, что ролик Прилепина имеет и обратную логику. Он говорит, что не обязательно становиться счастливым, чтобы сделать счастливой страну. Верно и обратное: в счастливой стране ты не обязательно будешь доволен собой и миром.


В частной, обыденной жизни правило «начни с себя» работает, как я много раз убеждалась. В частной жизни, чтобы одолеть подонка – бывает достаточно его простить. И никогда ничего никому нельзя доказать, внушить, вменить – только себе, поэтому решение всякой ситуации и приходится начинать с себя, что ты – единственная реальность, по-настоящему находящаяся в твоей воле.


Работает ли это в больших масштабах государства – вопрос. И Прилепин не напрасно его ставит, он молодец. И всё же я продолжаю верить, что любой отдельный счастливый, реализовавшийся, честный человек уже спасает мир.


– Меня в последнее время волнует такой вопрос: чем конкретно можно объяснить нелюбовь немалой части литераторов к существующей власти? Ведь, судя по их художественным произведениям, причин-то особых нет…


– По каким именно художественным произведениям судя? Дмитрий Быков давно ведёт борьбу с режимом стабильности и теплохладного нуля, подкладывая под него замедленные бомбы «Эвакуатор» и «ЖД». Ильдар Абузяров что ни роман напишет, то о революционерах, бросивших вызов глобальному обществу сытых, – «ХУШ», «Агробление по-олбански». Алексей Иванов в «Блуде и МУДО», Павел Крусанов в «Вороне белом», Ирина Богатырёва в «Сектантах» ищут альтернативные формы социального устройства. Твои вот произведения почитаешь – вообще хочется российские города и деревни сбрызнуть вторым Потопом.


Недовольство, неблагополучие, удушающая, не творческая, не свободная жизнь – главная тема литературы «нулевых». Предощущение или грозы, или коллапса. Другое дело, что недовольство для писателя – вообще главный творческий импульс. И для человека, причастного к искусству, очень это характерно – отозваться на протестные настроения в обществе.


Просто не писательское это дело – режим поддерживать. Писатель, как, кстати, и интеллигент, должен быть немного в стороне, чтобы объёмно и остро воспринимать ситуацию. Чтобы не знать заранее, что он хочет сказать.


– Нынешние первые лица государства в конце концов состарятся, не смогут рулить или вовсе уйдут в мир иной. Что, по твоим прогнозам, будет дальше, если нефть и газ не упадут в цене и не закончатся, – длинная вереница преемников или нечто иное?


– Я рассчитываю на непредсказуемый ход истории. Надеюсь, что этим ходом не станет мировая война, тогда нового расцвета цивилизации придётся ждать очень долго и больно. В любом случае многие мои друзья ощущают, что грядут перемены, на фоне которых смена российской власти – только деталь панорамы. Власть, так упорно сохраняющая прежние привычки, ориентированная на ржавые технологии, окаменелую культуру и устаревшие модели экономики, не удержится в новых условиях.

Беседовал Роман СЕНЧИН

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.