Каменная мечта

№ 2012 / 39, 23.02.2015

Он по­хо­ро­нен на Ал­лее Сла­вы Ко­мин­тер­нов­ско­го клад­би­ща. Его мо­ги­ла при­бра­на. Зна­чит, кто-то при­хо­дил. По­мнят. За­ду­мы­ва­юсь: по­че­му не за­бы­ваю его? Хо­тя сколь­ко ещё ду­мать-то? Всё дав­но ре­ше­но без воз­вра­та.

Посвящается Вячеславу Ивановичу Дёгтеву

Он похоронен на Аллее Славы Коминтерновского кладбища. Его могила прибрана. Значит, кто-то приходил. Помнят. Задумываюсь: почему не забываю его? Хотя сколько ещё думать-то? Всё давно решено без возврата. Однако, бывало, сверкнёт предательская мысль: забудь и станет проще! Ведь идти его дорогой оказалось намного больней, чем я рассчитывал поначалу. Почему же не сворачиваю? Неужели так восхищает его искусство? Да, восхищает. Кое-что перечитываю. Есть у него своё особенное, что не выкинешь в могилу забвения. Но дело не в искусстве. Будь он только лётчиком, то и я бы заинтересовался штурвалом. До встречи с ним не писал. Лишь пробовал. Итого получается, что вдохновился его не книжной личностью.

Вячеслав ДЁГТЕВ

После знакомства с ним заметил: он рассказывает то, во что верит. Честность, как я понял со временем, и оказалась важнейшим талантом писателя. Даже главнее, чем чувство гармонии букв. Честность. Мне такого душевного имущества не хватало. Его другой «козырь» – воля к победе. Само не придёт. Геракл тоже был младенцем с ручонками. Но и одними взрослыми мускулами подвиг не сделаешь. Его достигает сердце. А сердце делаешь сам. И тут Дёгтев справился. На его успехе могли быть многие. Но сколько способных (орудуешь словом – значит, способный) побаловались рассказиком-другим и свернули в газету преждевременно. Гелевая ручка легче, стерильней, почётнее, чем проклятый кирпич. Но не даром же одна из книг Дёгтева называется «Тесные врата». Он решил, что будет писать лишь так, как хочется ему. Не иначе. На двух стульях, считал, не усидишь. И поэтому остался самим собой, с неосёдланно-диким пером. А это и есть подвиг – остаться самим собой! Вообще-то за такие убеждения придётся поплатиться. Да, запоёшь по-своему. Но вначале продашь свои мускулы на стройке и тому подобное – без карьеры. Дёгтев был не только лётчиком, но и разнорабочим. Хотя последнего мог избежать… И лишь потом, когда-нибудь продашь своё искусство. Порой спотыкаешься об удачу сразу. И даже без стройки. Другим – пару-тройку десятилетий. Некоторые ждали веками. А также вообще не дождавшиеся. И ещё неизвестно, чем оплатят писательский труд. Как бы не ссылкой и пулями. Так что искусство – это, чёрт побери, очень даже великое побоище!

И Дёгтев побеждал. За что и был награждён врагами. Больше – среди бывших друзей. Особенно – экс-литераторов. Чужой успех не всякому по силам простить. Так что всё это враньё о его будто бы скверном характере. Он всего лишь был честным и прямолинейным. На удар отвечал ударом. И это, конечно, прибавляло дров в пламя раздоров. «Шагай по жизни широко и не бойся порвать штаны». Так писал, говорил, делал Дёгтев. Ну разве человек этих убеждений может иметь скверный характер?

После полутора лет знакомства с ним я ушёл (выпроводили) с журфака. И не жалею. Там о камикадзе и гладиаторах, как Дёгтев, не разговаривали. При желании бумажного диплома уже поступил бы куда-нибудь. Ну не при первой, так с пятой попытки. Но хочется побеждать, как Дёгтев, творчеством, а не дипломами. Тогда мне стоило уйти. И не только оттуда. Иначе как ещё найти себя? Предстояли часовые пояса стран и надежд.

Радует, что многие дорожат памятью об этом человеке. Доказано делами. Похоронен с почестями. Изданы книги воспоминаний о нём. Стараемся называть себя, как и подсказывал писатель, – воронежане, а не похабно на «цы». И всё-таки сделано не всё. Без памятника Бунину Воронеж проживёт. И потерю каменной собаки под ногами литератора выстоит. Войну выстоял! Что тут какая-то гавкалка! И тот и другая вообще не имеют отношения к Воронежу. Даже ампутацию протянутой руки Ленина выдержим. А вот отсутствия камня вечности Дёгтеву огорчает. «Я люблю свой город и вас, мои земляки, мои единоплеменники, мои единокровцы; люблю такими, какие вы есть; люблю, хоть и не нуждаетесь вы в этой моей любви и, конечно же, не станете от неё ни лучше, ни хуже; люблю, хоть и не жду взаимности или хотя бы понимания. Вот просто люблю, и всё…» Это не собака Бунина написала. А Ленин так даже не думал. Поэтому ждём, что местные властные парни в галстуках отвлекутся от своих галстуков, чтобы одуматься. Ну ладно. Обождём с памятником ещё, если не хватает камня. Но хотя бы улицу могли же назвать его именем. Таких, как он, нельзя подзабывать. Иначе утратим историю. Без хлеба выживешь. Без истории пропадёшь. Станет не за что жить, а значит, сражаться. Ныне, как знаем, нет народа спартанцев. Зато помнят три сотни храбрецов. А всё потому, что у спартанцев был свой Дёгтев, который их увековечил. В общем, есть над чем задуматься.

Памятник Дёгтеву в мастерской моего воображения – статуя заслуженно выше человеческого роста, ведь он без сомнений был сверхчеловеком; улыбка, усы, в руке оголённая казачья шашка.

О Дёгтеве, как и о людях его времени, с которыми я тоже знаком, хочу и обязан рассказать больше, чем тут. Но одно сдерживает. Его пожелания мне не сбываются. А мои главы о нём должны быть победным криком с вершины успеха, где есть и остаётся он. Вдобавок мне нужно ещё время, чтобы окончательно понять этого писателя. А также чтобы научиться махать пером более умело. Интересный, говорю, человек! Так что пока некогда умирать.

Но всё это мечты. А сейчас у его могилы мне по большому счёту нечем похвалиться. А иного счёта не надо. Писателем, как он, повторяю, не стал. Хотя пытаюсь. Но мои повести и рассказы – не то, не о том… Уже и самому разонравилось. Да и он бы кое-что осудил: тут перебор! И в отличие от него я мало публиковался. А денежное вознаграждение не имею. Объясню позже – зачем нужен гонорар. Это не для себя. В общем, посеянное поле едва ли взошло. А ведь мне уже 26. Александр Македонский в эти годы!.. Хотя… Ссыльный Коба ещё не дорос до Сталина. Так что я должен продолжать начатое и поэтому тоже.

Вечереет. Пора уходить. А мысли так и не идут в зенит, как солнечный диск. Задумываюсь: чем могла обернуться моя жизнь без него? Вероятно, работал бы в газете «Дремучий сельский вестник». Тихо-мирное бытьё без жажды состязаний в искусстве. Однако он встретился. И это я говорил: «Буду, как вы, писателем!» А за слова надо отвечать! Да, с другим могу повалять Ваньку. А тут… А тут ещё и не спрячешься за стаканом /иглой/ семьёй/ роскошью как смерть. И есть иные дела, чем мне интересно заниматься. А нельзя. Дёгтев этим «иным» не занимался. Тут не сбежишь. Иначе что скажу ему, когда умру? Что я – слабак? Как же не хватает его бодрящих слов! Не хватает его самого!

Впрочем, я не договорил о своих мечтах. После гибели писателя решил: на свои будущие литературные гонорары (прочие заработки не годятся) поставлю ему новый памятник. Ещё красивее, выше, шире. Ведь его похоронили с праздничным оружейным залпом (а только грустью – Дёгтева и самого бы не устроило), искренне солёными слезами. «Боже, храни к а з а к а своего», – отпевал батюшка. Михаила Зощенко так не хоронили. А жаль. Тоже интересный писатель.

Ну а я ничего не сделал. Разве что написал, точнее сказать, не дописал о нём. Но этого мало. Стоило бы подтвердить делом. А ещё лучше, когда впереди дело, а после – бумажка. О статуе в центре Воронежа (другое место не сойдёт) не мечтаю. Там босоногие парни в галстуках где-то в каком-то космосе.

Сколько раз я сидел на этой скамейке, где и сейчас. А вокруг… Зелёно-жёлтые кроны деревьев. А вот листья покрыли золотыми коврами землю, а раздетые кроны почернели грустью предстоящей разлуки с осенью. А теперь кладбище побелело зимой. А вот зеленеет весна. Потом – лето. Дальше – снова осень, зима, весна, лето, осень… Ещё вспоминаю стопку исписанных листов, которая толстела и тяжелела. Но гонорара не было. А потому и моей мечты – нового памятника – не было. Грёзы так и остались грёзами. Ледники океанов не растоплены.

Я могу не оправдать надежд кое-кого обо мне: уважаемый начальник (или хотя бы начальничек) при «бабле». Огорчусь, выпью банку пива, махну рукой. Голым родился. Таким же уйду. С Дёгтевым – иначе.

Каменная мечта, как и прежде, давит на сердце. Больно. И не получается сдвинуть. Тяжёлая. И не сбежишь. Бесполезно. От себя не сбежишь.

Виктор ГУСЁВ