Откуда ноги растут?
№ 2012 / 43, 23.02.2015
Эти размышления – всего лишь попытка определения давно висящей проблемы уродливого развития отечественного театра, когда современные режиссёры говорят, что хороших пьес нет
Эти размышления – всего лишь попытка определения давно висящей проблемы уродливого развития отечественного театра, когда современные режиссёры говорят, что хороших пьес нет, а мы, драматурги, отвечая взаимностью, заявляем, что нет хороших постановок. Громкие есть, скандальные, претенциозные, лауреаты фестивалей и дипломанты премий, а таких, когда все зрители, единодушно, аплодируют от восторга, становится всё меньше.
Суть явления, уходящего корнями в позапрошлый век, заключается в том, что режиссёр сделался на театре фигурой главенствующей, для усиления своей позиции ввёл давно и повсеместно авторитарный режим, а его волюнтаризм частенько приводит к тому, что неугодные актёры – не зрителю, а правителю, управителю театра, – вынуждены даже покидать «храмы», где они были «жрецами», потому что на должность верховного жреца назначают не того, кто проводит обряды и общается с прихожанами, а того, кто распоряжается, как эти самые обряды нужно проводить.
 |
Когда-то «на театре» режиссёра вообще не было. Роль постановщика зрелища брал на себя руководитель труппы, управляющий хозяйством, либо поручал хлопотное дело авторитетнейшему из актёров, либо автору текста, который будут разыгрывать, и вмешивался как хозяин, когда считал нужным. Главным чаще всего становился популярный исполнитель, как Мольер, например, который и заправлял постановками, учитывая пожелания публики и суверена. В древние времена театральные постановки осуществлялись к празднествам, как часть гуляний, и пьесы заказывались поэтам-умельцам. Поэтов было много, но в истории остались лишь такие имена, как Эсхил, Софокл, Эврипид и Аристофан. В Древнем Риме поэтов-драматургов субсидировали уже конкретные правители, а не общественная казна, сочиняющих было ещё больше, но драматурги стали менее известны и лишь в связке с покровителями, как Сенека – Нерон. А когда театр стал постоянно действующим учреждением при государях либо бродячими труппами, руководили созданием новых зрелищ назначаемый свыше глава либо управляющий хозяйством и доходами, заказывая пьесы опять же тем, кто лучше чувствует пожелания господина и публики. В тесной Испании поэтов было хоть пруд пруди, но на заказах для театра сидел Лопе де Вега, служа библиотекарем то у одного герцога, то у другого и написавший неимоверное количество как драматических произведений, так и хвалебных гимнов. Кальдерон родился на сорок лет позже, был сначала военным, а потом священником, и писал уже по вдохновению, а потому и создал значительно меньше. До России европейское возрождение докатилось не сразу, и Сумароков с Фонвизиным появились у нас два столетия спустя.
А что сегодня у нас, в России? А у нас в России идеологическая тенденция, оставшаяся в генах от советского строя, лишь слегка трансформировалась и существует в базарно-демократических условиях. Директор театра по-прежнему рискует прослыть тираном и ретроградом, подавляющим творческую личность режиссёра, если начнёт хулить создание того с точки зрения невозможности употребления для простого зрителя и если это «произведение» не только не приносит дохода, но не окупается даже, вогнав театр в убытки.
Конечно, не во всех театрах такой «расклад», антрепризы на авангардный риск пойти не могут, и провинциальные театры стараются избегать «прогрессивных» экспериментов. В провинциальных театрах идёт другое новшество, стали избавляться от штатной должности завлита, хорошо это или плохо – будет видно, но с экономической точки зрения хотя бы оправдано. И уж что совершенно не может себе позволить директор театра, а уж тем более рядовой зритель, оставшийся в недоумении от увиденного за свои кровные, так это «вякнуть» что-либо против безбрежной новаторской эстетики творца. Тут на его защиту дружно встанут театроведы и искусствоведы, расхваливающие на все лады художественную смелость «творца», как правило, уже отмеченного наградами.
Когда-то я слышал про любопытный критерий рассмотрения абстрактной живописи. Если художник принёс на суд изображение лошади в авангардном решении, то его просят принести также традиционный рисунок того же объекта, тогда авторское новшество будет представлять интерес. А если он элементарно рисовать не умеет, то не стоит и лезть к высокому суду со своим кредо «я именно так вижу». Жаль, что на театре подобные сравнения невозможны.
Интересно было бы выяснить у того режиссёра, который поставил «Женитьбу» Гоголя, где Подколёсин голубой, а Агафья Тихоновна(…), сможет ли он разыграть с актёрами хоть отрывок из той же пьесы в традиционном исполнении, с нормальными человеческими отношениями? Я почему-то уверен, что с изображением простых человеческих отношений этот режиссёр не справился бы не потому, что ему скучно и не интересно, а потому, что он просто не умеет этого делать. Про упомянутый «эксперимент» с текстом Гоголя мне рассказали, но про подобные извращения классики разве что глухой не слышал.
Столь длинное вступление к разговору я позволил себе на основании события, которого почти никто не заметил. 12 октября сего года на фестивале «Балтийский дом» в Санкт-Петербурге прошла актёрская читка одноактных пьес петербургских драматургов, где был и фарс автора этих строк. Причём моя пьеса была прочитана более-менее нормально, и мне бы помалкивать, но хочется вступиться за коллег по перу и продолжить давно начатый разговор о развивающейся проблеме уродливости современного театра (см. мою статью «Тень, знай своё место», «Литературная Россия», № 1, 2012 год.)
Первой читалась пьеса Валентина Красногорова. Режиссёр начал показ с объяснения, что пьеса настолько слаба, что её не захотел читать ни один из его знакомых актёров, поэтому он представляет вниманию публики читку особым образом. И показал действо своего сочинения о том, как современные актёры, не актёры даже, а изображаемые ими зрители, читают пьесу «Дожить до послезавтра» из цикла «Прелести измены». Когда одной девице читать надоедает, она идёт танцевать. Почему именно танцевать? Зачем? Почему не просто уходит? Не идёт в кафе? Ничего непонятно. И тут же на её место вызывается из зала режиссёром другая, якобы из Тамбова, а затем и третья, якобы из Хабаровска. И эти две тоже немного, и тоже очень плохо, читают пьесу до определённого места и также уходят… танцевать. Причём, когда читка пьесы ещё только началась и ещё не врубились звуковые эффекты, ничего не подозревающий зритель реагировал на авторский текст, в зале раздавались смешки, а когда начались режиссёрские изыски с музыкой и гремящим видеорядом и слов не стало слышно, публика замолчала и начала терпеливо ждать окончания издевательства и над ними, и над автором текста. Есть ещё одно обстоятельство, которое может сказать о качестве текста пьесы. До этого она шла много лет в Малом драматическом театре, и её же хотел ставить Г.Товстоногов. А вот режиссёр Хомченко взял и назвал её вслух «дерьмовой». Значит, кто-то из известных деятелей театра совсем не разбирается в драматургии? Неужели Л.Додин? Позже я услышал о том, что этот незадачливый режиссёр был самым слабым на курсе, но почему-то всё-таки получил диплом.
При весьма сумбурном обсуждении он заявил, что закончил Театральную Академию и где-то ставил спектакли. И это прозвучало почти как горьковское «Человек – это звучит гордо!» Правда, Сатин говорит этот монолог в сильном подпитии, да к тому же являясь карточным шулером. И ведь никак не проверишь, что за спектакли были поставлены сомнительным выпускником Академии на Моховой. А главное – как на них реагировал зритель! То есть насколько они были профессионально сделаны.
Второй читалась пьеса Андрея Зинчука, и здесь обошлось уже без режиссёрской «гениальности». Актёры послушно выполняли единственную установку руководителя – держать быстрый ритм. В начале 80-х, когда меня только-только приняли в Драматургическую мастерскую под руководством И.Дворецкого и в Доме актёра на Невском устраивались театрализованные читки пьес участников Мастерской, эту же пьесу я видел в другом исполнении, её читали актёры театра Комедии. И это было очень интересно, потому что вместе с текстом оживали на сцене человеческие отношения, чувства, оценки, реакции, ощущение предлагаемых обстоятельств. Здесь же текст прошелестел без всяких эмоций. Невольно возникало подозрение: может быть, эти актёры не способны на то, что я когда-то видел в Мастерской?
При чтении моей пьесы третий режиссёр поставил актёрам единственную задачу: подавать текст возвышенной интонацией, объясняющей наличие в названии слова «благородство», тем самым обозначая и жанр произведения, мол, речь идёт о фарсовой ситуации. Для большей убедительности режиссёр нацепил на исполнителей парики а-ля XVIII век, а на читающего роль официанта – почему-то царскую корону их реквизита для сказок. И опять – никакого эмоционального обозначения предлагаемых обстоятельств. По окончании я даже спросил: те актёры, которые читали пьесу, это профессиональные актёры? Да, ответили мне, во всех трёх читках были заняты актёры театра. Правда, я не понял, какого именно.
Весной этого года Драматургической мастерской проводились актёрские читки наших пьес в Городской публичной библиотеке им. В.В. Маяковского, где тексты звучали в исполнении актёров театра им. Ленсовета. У них с выразительностью на сцене человеческих отношений всё было на уровне. А в июне читались пьесы Олега Ернева в Молодёжном театре на Фонтанке, где у актёров Семёна Спивака тоже всё в порядке с фантазией и эмоциональной составляющей. Почему же здесь, на фестивале в «Балтийском доме», профессиональные актёры смотрелись хуже любителей? Я десять лет отдал самодеятельному театру и кое в чём разбираюсь. Ладно бы тот, первый режиссёр, который в Театральной Академии был студентом без способностей, а теперь закрывает свои недостатки скандальными изысками, но двое других – что, тоже получили дипломы не по заслугам? Первый режиссёр во время читки предлагал, подходя с микрофоном к одной из исполнительниц, читать текст хоть с каким-то «провинциальным» акцентом, на что актриса никак не отреагировала. Наверное, это и выражало её отношение к пьесе, или она вовсе ничего не умеет? В двух других работах актёры иногда неверно произносили слова, делали неправильные ударения. Было заметно, что актёры эти в большинстве своём не очень образованы, но режиссёры-то! Ведь они должны были подправить неточности исполнителей, для этого же и проводятся репетиции, как часть работы. Или никаких репетиций не было?
Во время весьма хаотичного обсуждения мы, петербургские драматурги, члены Гильдии, высказывали одну и ту же претензию в адрес режиссёров: если пьеса вам не нравится, то зачем же вы брались за эту работу? Мы что, ваши враги? На что от одного из режиссёров прозвучал презабавнейший ответ: у вашего поколения были враги, вы жили при системе, а у нас врагов нет! Я хотел им крикнуть на это, что у вас, ребята, нет не врагов, а культуры!
Невольно пришла на ум давняя юмореска Жванецкого:
Консерватория, аспирантура, мошенничество, афера, суд, тюрьма.
Консерватория, частные уроки, ещё одни частные уроки, зубные протезы, золото, мебель, суд, тюрьма.
Консерватория, концертмейстерство, торговый техникум, завпроизводством, икра, крабы, валюта, золото, суд, тюрьма.
Может быть, в консерватории что-то подправить?
Действительно, если в театрах творят режиссёры, которые владеют лишь приёмами эпатажных форм, а содержание пьес, человеческие отношения для них вторичны, если вообще учитываются, то где-то же они этому научились, не из института ли растут ноги у такого «мастерства»? К тому же в нашем городе для них есть яркий пример для подражания, режиссёр Могучий, мастерски владеющий громыхающей и сверкающей формой любого зрелища, за что театроведы его неоднократно премируют, и он известен у нас как мэтр авангардной режиссуры. Да и в Москве своих экспериментаторов хватает.
Современный режиссёр обычно берёт для демонстрации гениального себя только известную пьесу, автор которой из могилы не поднимется для выяснения отношений, да и со знакомым со времён института текстом легче работать, его все знают, и голову над анализом ломать не надо. Изобретай неожиданные штучки поярче, и чем неожиданнее получится зрелище, тем вернее прославишься. Поэтому и актёры у таких режиссёров смотрятся как манекены, которым ставится лишь задача конкретной внешней выразительности. Тут и разгадка проблемы, вроде бы. Мы, драматурги, пишем пьесы про человеческие отношения, а режиссёры просто не умеют их выражать. Поэтому они и говорят, что хороших современных пьес нет, так как наши для подобной режиссуры не годятся. А нас не устраивает тот уровень режиссуры, который всё нахальнее проявляется на современном театре.
Тарас ДРОЗД,г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Добавить комментарий