Вердикт несправедлив

№ 2012 / 45, 23.02.2015

– Об­ще­ст­вен­ность бу­до­ра­жит но­вость о по­па­да­нии Ли­те­ра­тур­но­го ин­сти­ту­та в спи­сок «не­эф­фек­тив­ных» ву­зов. По­нят­но, что вы, ско­рее все­го, счи­та­е­те этот вер­дикт не­спра­вед­ли­вым.

Борис ТАРАСОВ, ректор Литературного института

– Общественность будоражит новость о попадании Литературного института в список «неэффективных» вузов. Понятно, что вы, скорее всего, считаете этот вердикт несправедливым. Но вопрос вот в чём: ваша задача сейчас только отбиться от неправедных нападок чиновников и опровергнуть ложные оценки, либо всё-таки нужно из этого сделать серьёзные выводы по существу работы института? Готовите ли вы какие-то меры по повышению эффективности? И вообще, каков ваш ответ государству и обществу в связи с этим?

Борис ТАРАСОВ, ректор Литературного института

– Вы знаете, сам вопрос, заданный вами, не совсем корректен, поскольку речь ведь идёт о «признаках неэффективности», а не о неэффективном вузе. Далее, если вы обратили внимание, вчера министр образования и науки, выступая по итоговой программе российского телевидения, признал, что по отношению к творческим вузам они были не совсем корректны. Что это означает? Это значит, что реальная работа в своей содержательно-предметной специфике совершенно не анализировалась, а анализировались только материально-технические, материально-финансовые параметры. Даже если взять «средний балл ЕГЭ» (который к нам имеет второстепенное отношение, поскольку главное испытание у нас – это творческий конкурс, этюд, обширное собеседование, и уж потом только ЕГЭ), то мы занимаем седьмое место по России среди всех вузов страны. Почему? Потому что у нас большой конкурс, потому что вуз привлекателен, пользуется спросом, и потому что он проводит с потенциальными абитуриентами большую работу.

Возьмём следующий параметр – затраты на НИОКР, приходящиеся на одного преподавателя. Исходить из этого параметра можно для тех вузов, которые занимаются инновационными технологиями, нано-технологиями, научно-исследовательскими разработками, которые зарабатывают на этом большие деньги и на это получают большие гранты. Мы же получаем минимальное количество средств на научную работу и тратим (вы понимаете, мы не занимаемся коммерческой деятельностью) на эти работы свои собственные два миллиона, которые нам надо ещё заработать. Но при этом не учитывается и то огромное количество монографий, учебников, по которым учатся многие вузы страны, не учитываются научные конференции, международные научные связи, студенческие научные общества, которые у нас действуют, и многое-многое подобное, по чему и должно судить о собственно научной деятельности в её содержательно-предметной специфике.

Возьмём другой параметр – сколько приходится денег на одного преподавателя. Для Москвы это полтора миллиона рублей. У нас же, поскольку мы получаем президентский грант (что, кстати, является косвенной или даже прямой оценкой нашей деятельности уже четвёртый год и что не было учтено), – на одного преподавателя приходится миллион семьсот тридцать три тысячи. Но что получается: поскольку мы по специфике своей предметно-содержательной деятельности должны приглашать на определённые специальные семинары, курсы, занятия совместителей, то у нас количество людей увеличивается, и если мы будем делить на это количество сумму зарабатываемых нами денег (в том числе за счёт грантов), то получится чуть-чуть меньше 1,5 миллионов. Но даже если формально подходить, соискатели могут подвижно меняться или сокращаться, чтобы достичь этого параметра. Но так ли это важно, если не достанет десять тысяч или сто тысяч до полутора миллионов? Какое это имеет отношение опять же к истории, традициям, содержанию и специфике творческой работы, которая проводится в Литинституте, к тем книгам, мероприятиям, к тому воспитанию творческой личности, которое осуществляется у нас в институте?

Или ещё – площади. На одного студента по этому параметру в Москве должно приходиться 13 квадратных метров. У нас – около 10,5. Но, во-первых, какое это опять-таки имеет отношение к содержательной деятельности, а во-вторых, по поручению президента В.В. Путина наш комплекс зданий включён в программу реставрации и воссоздания прежнего облика, в результате чего наши учебные площади расширятся. Это ведь тоже надо учитывать? Но не учли. Потом – количество выпускаемых иностранных студентов. Но мы ведь по новым программам получили возможность не делить студентов на магистров и бакалавров и наряду с рядом стратегически важных институтов (медицинских, оборонных и т.д.) оставить специалитет. Мы ориентированы на отечественный литературный процесс, а не на какие-то цифры, связанные с обучением иностранных студентов.

– Но ведь какие-то объективные и предметные параметры эффективности работы творческих вузов всё-таки существуют. Как вы думаете, если взвесить все за и против, действительно ли Литинститут нужен в том виде и на тех принципах, как он существует? И если он нужен, то как объяснить ситуацию, при которой выпускники Литературного института, получающие специальность лит. работник, нигде не могут устроиться именно по этой специальности?

– Дело в том, что именно по этой специальности люди устраиваются в совершенно разных сферах. В издательствах, в журналах, в газетах, очень много на радио, на телевидении. Вот недавно у меня брали интервью для итоговой программы «НТВ»: там трудятся наши выпускники, и те знания, которые они получили в Литературном институте, им пригодились. Ведь в литературном институте есть как бы две составляющие: 1) творческая и 2) даже не филологическая, а, я бы сказал, универсальная гуманитарная подготовка филологического профиля – здесь и отечественная и мировая история, и психология творчества, и философия, и эстетика, и (для того, чтобы наши студенты могли адаптироваться в изменяющихся социальных условиях) основы экономики и права, редакторское дело и т.д. Очень много предметов, которые позволяют выпускнику при небольшой корректировке находить себе трудовое место во многих сферах. Многие работают в администрациях (в том числе, в президентской администрации), при центрах мэрии и даже в фирмах, где требуется филологическая подготовка. Ведь всегда было так, что выдающимися писателями становятся немногие. Но почитайте трёхтомник воспоминаний выпускников Литинститута, наших преподавателей (а основной корпус нашего высоко-профессионального преподавательского состава, к счастью, сохраняется): они с глубоким почтением относятся к той подготовке – и литературоведческой, и филологической, и историко-философской, – которую они здесь получили, и всё это нашло применение в их жизни. Это подтверждается и работодателями, потому что когда они видят, что перед ними выпускник Литературного института, у них меньше остаётся сомнений и вопросов к этому потенциальному работнику.

– Но вашему мнению, любому молодому человеку, который видит свою судьбу, своё будущее в литературе, который хочет стать писателем или поэтом, лучше всего поступать именно в Литературный институт, а не в какой-либо иной гуманитарный вуз?

– У нас часто абитуриенты оказываются перед выбором. У них есть высокие баллы, можно идти или в МГУ, или в Литературный институт. Иногда родители настаивают на том, чтобы дети шли в МГУ, на юридический или экономический факультет. Но потребность и талант абитуриента просятся сюда. И даже когда, подчиняясь воле родителей, студенты оказываются в другом вузе, они ходят сюда на семинары. Недавний пример: в семинар А.Е. Рекемчука постоянно ходит и обсуждается Ядринцева с самым высоким баллом. Так что если есть такая неутолимая потребность и если она проверена конкурсной работой (потому что самое первое и главное испытание, которое проходят до всяких ЕГЭ, это творческий конкурс), то, конечно, надо учиться в Литературном институте. А общее филологическое и универсально гуманитарное образование здесь на уровне.

– Как человек, занимающийся переводами, скажите, пожалуйста, каковы преимущества и недостатки Литературного института по сравнению с другими гуманитарными вузами (например, МГИМО) для будущего переводчика с иностранных языков?

– Очень важное и принципиальное отличие (особенность и уникальность) переводческого отделения нашего вуза состоит в том, что у нас работает отделение именно художественного перевода, а такого отделения нет больше нигде. Перевод художественной литературы требует особого подхода, хорошего знания не только иностранного, но и русского языка, знания разных систем образности в том или ином языке и многого-многого другого. Это даёт большие преимущества Литературному институту. Другое преимущество заключается в том, что здесь работают очень высокие профессионалы мирового уровня. Такие как Евгений Солонович (переводчик итальянской литературы, лауреат многих итальянских и русско-итальянских премий), Виктор Голышев (президент Гильдии переводчиков и сам переводчик с мировым именем), к сожалению, ушёл из жизни недавно Александр Ревич (высококлассный переводчик французской литературы). У нас работают теоретик перевода Валерий Модестов, замечательная преподаватель и наша воспитанница Мария Зоркая.

– В Литературном институте есть диссертационный совет по трём специальностям. По вашим наблюдениям, не упал ли за последние годы уровень защищаемых в институте диссертаций? И если он действительно стал ниже, то почему?

– Уровень примерно одинаков. Даже, может быть, сейчас чуть выше, поскольку требования (какие бы они ни были подвижные и не систематизированные) по упорядочению и регламенту становятся более жёсткими, и эти требования мы выполняем, а выполняя их, видим, что и диссертанты делают свои работы несколько качественнее, чем раньше. Хотя повторяю, в среднем уровень сохраняется и уж точно не понижается. Полагаю, что у нас защититься не легче, чем в других институтах.

– Литературный институт часто упрекают в привязанности к очень старым кадрам. Многие семинары ведут люди, чей возраст приближается к 80. Это сознательная установка или вынужденная мера, потому что талантливая молодёжь и большие зрелые писатели не идут сегодня преподавать в институт? Если так, то почему это происходит и как изменить эту ситуацию? Нет ли у вас подозрений, что это может быть связано с боязнью творческой конкуренции (ревностью во внутриписательской среде), с тем, что нынешние руководители кафедр так или иначе противодействуют приходу новых, талантливых преподавателей?

– Это вопрос несколько искусственно подогретый. Может быть, даже подогретый с какими-то задними мыслями, претензиями или обидами. Но давайте я вам просто перечислю наших преподавателей: Евгений Рейн, Сергей Есин, Александр Рекемчук, Эдуард Балашов, Михаил Лобанов, Владимир Костров, Евгений Сидоров, Станислав Куняев. Это всё возрастные люди, но кого бы вы на моём месте уволили? Это всё люди с огромным опытом, с вовлечённостью в современный литературный процесс, способные оценить многие и исторические, и прошедшие, и текущие, и даже предсказывать какие-то будущие тенденции в литературе. Пойдём дальше: Александр Сегень, Олеся Николаева, Игорь Волгин, Андрей Василевский, Анатолий Королёв, Инна Ростовцева. Это всё авторитетнейшие в литературном мире люди, обладающие большим опытом и практикой работы в Литературном институте. Возьмём немножко ниже возраст – тех, кто поступил к нам в мою бытность ректором: Алексей Варламов, Павел Басинский, Олег Павлов, Геннадий Красников – это что, последние люди в литературе? А перечисленные уже выше переводчики? Сергей Арутюнов совсем молодой. Понимаете, здесь несколько поколений, которые обладают большим опытом не только литературным, но и опытом работы в институте.

– Кого из современных писателей, поэтов, учёных, литературоведов или критиков вы хотели бы видеть преподавателями, мастерами или консультантами в Литературном институте? Кто, несомненно, был бы нужен институту и «не испортил бы погоды» в нём?

– Я не хотел бы сейчас называть каких-то имён, потому что таких людей достаточно много. Но всё-таки институт не безразмерный, у него есть штатное расписание, и когда штатное расписание позволяет, то и появляются новые люди вроде Варламова, Басинского или Павлова. Как только появится такая возможность, то появятся и писатели. Мы же не будем искусственно заменять. Мы же не в торговле находимся, чтобы проповедовать тут прямолинейную конкуренцию. Мы в литературном процессе, в литературном мире, где каждый занимает свою особую нишу. У нас совершенно разные могут сосуществовать направления в институте. Скажем, главный редактор «Нового мира» Андрей Василевский и руководитель «Нашего современника» Станислав Куняев.

– Есть мнение, что Литинститут как бы аффилирован с Московской писательской организацией. Почти всё руководство МПО (В. Гусев, С. Есин, В. Сорокин) одновременно занимает большие должности в Литературном институте. Правильно ли это, с вашей точки зрения?

– Скажите, пожалуйста, а что в данном случае означает «аффилирован». В чём и какое здесь может быть влияние или воздействие? Какие плоды, смыслы от этого могут быть? Кто на что и на кого тут может влиять? Вопрос высосан из пальца, из воздуха взят. Это пример сплетни, передёргивания, для которых нет никакой почвы и никаких оснований. Вот работает человек в Литинституте много-много лет, как перечисленные вами люди, и потом в какой-то момент один становится главой совета по поэзии, другой – по прозе, третий возглавил писательскую организацию… И что? Что из этого вытекает? Это факт их личной истории и биографии. А какое это имеет отношение к понятию «аффилированности». Какие рычаги у них могут быть в связи с этим, на что они могут воздействовать? Никакой абсолютно выгоды никто из этого не может вынести.

Если же говорить о влиянии чисто литературном разных писательских организаций на воспитание молодых писателей в нашем институте, то у нас работают члены всех союзов. В этом смысле Е.Ю. Сидоров из Союза писателей Москвы уравновешивает В.И. Гусева из МГО СП России. Алексей Варламов – член Союза российских писателей и т.д. О Василевском и Куняеве мы уже говорили.

Вопросы задавал Евгений БОГАЧКОВ