СТАРИКИ И СТАРУХИ

№ 2006 / 12, 23.02.2015

Можно ли путём клонирования известных классических образцов, с учётом неизбежных в условиях опыта погрешностей, произвести на свет оригинальное явление искусства?
Можно ли путём клонирования известных классических образцов, с учётом неизбежных в условиях опыта погрешностей, произвести на свет оригинальное явление искусства? С помощью постмодернистского инструментария – изваять образ, реальнее реального? Русская литература на всём протяжении своего существования создаёт живые образы, настоящие разветвлённые галереи, среди прочих и портреты стариков; на память сразу приходят мать революционера Павла Власова Пелагея Ниловна и взыскательный к младшему поколению дед Щукарь, с лукавинкой во взгляде и повадке. Или претерпевший сатирическую метаморфозу тот же дед, правда, помельче – из «Затоваренной бочкотары» Аксёнова.
Не понимающая собственного сына Ниловна сердцем чует, что ему, ниспровергателю всех кумиров, богоборцу, свыше дана вера, равная религиозной. Горький вообще насквозь религиозный писатель, в каждой своей странице проникнутый ожиданием чуда. Можно было бы говорить о безрелигиозной религиозности, или о вере вне культа.
Последняя революция, свидетелями которой мы стали, государственный переворот и гибель СССР, не породила ни учительницы Саши, отвергнувшей по идейным соображениям собственного отца, земского помещика, ни пламенных борцов, ни таких вот матерей, которые преодолели свою кровную обиду на жизнь, вырвались из общей подавленности, тяжести и рутины никчёмного существования. Человек, уснувший в двадцатых годах ХХ века и проснувшийся в наше время, мог бы решить, что Москву Деникин всё-таки взял. Политический разлом и развал страны снова проходил не только по «реальным», внешним территориям, через государственные границы, города и селения, но и через семьи, родственные и дружеские связи, через души людей. Но пока он ничего не «родил». У нас нет книги о нашем времени. Нет «энциклопедии», нет «картины», нет даже версии, только бесчисленные новости, завтра устаревающие. Хотя пишется и издаётся многое, всё это – то поколенческое, то московское, то «внутрицеховое»: внутриклановое, одноклассовое, одноразовое и одноклеточное.
В советской классической литературе старики заметны, они – источники жизненной мудрости, пусть отношение к ним со стороны младших бывает слегка иронично или снисходительно, это люди, доказавшие свою состоятельность, своё право на жизнь и право на молодость. Они прошли войну. И их доказательство всё убедительнее с течением текста, с развёртыванием произведения, со временем.
Шукшин, Распутин, Астафьев – у каждого из них есть своя старуха. Внимание русской литературы к образам стариков, старцев, старух, да и вообще к образам «старшего поколения», всегда было исключительным и подробным. Достаточно вспомнить няню Пушкина, благодаря волшебной силе лиры собственного воспитанника превратившейся из реальной и, вполне допустимо, обычной старушки, женщины, в персонажа, действующего во всей русской литературе, чей образ – почти архетипический, почти общечеловеческий, чуть ли не бессознательный. А некрасовская рано постаревшая крестьянка, оплакивающая свою русскую долюшку женскую? А бабка Дарья из «Прощания с Матёрой» – жила, жила, и на тебе: родная земля, сотню раз политая потом, должна под воду уйти, вся, до последнего комка, до последнего муравья, словно сказочный Китеж-град. Её вопрос навзрыд обращён ко всем нам: зачем, для чего, ради чего она жила?
То ли такие наивные вопрошания не интересуют нас больше, то ли и задавать их неприлично, а только в современной литературе старики уже не играют той роли. Сонечка из одноименной повести Людмилы Улицкой проводит всю жизнь за книгой, и жизнь её проходит, как во сне – её глаза немногое повидали и вовсе не обращены к читателю. Феномен современной литературы – самозамкнутость, удобное существование в границах текста.
Да и как сравнить описание Сонечки с описанием любой из любимых нами старух, что запомнились с тех времён, как мы проходили школьную программу по литературе. Вот что пишет Улицкая: «Толстая усатая старуха Софья Иосифовна…» Грушевидный нос, болезнь Паркинсона… Неужели это всё, что осталось от старухи в современной литературе? Трясущиеся руки, жалкое слабоумие и только?
Маркс лишил философию девственности: ни одна философская система, сказал он, не появляется на свет в отрыве от экономических, политических, социальных реалий своего времени. Несомненно, литература ещё более подвержена синдрому отражения окружающей действительности, чем философия. Хочет она того или нет. Ведь даже истовое стремление «не отражать», быть «вне», «выше», «над» – ни что иное, как одна из форм реакции на пресловутые внешние раздражители. Клонированный ребёночек наверняка так же хочет есть, писать и какать, как и зачатый естественным способом.
Читали вы объявления о работе – «требуется», «есть вакансии»? Если нет – вы либо бесконечно счастливый, тотально востребованный человек, либо попросту не умеете читать. А если читали, то, конечно, обратили внимание на жёсткий возрастной ценз почти в каждой области деятельности. За исключением профессий дворников и гениев, о которых не пишут в газетах, да и хлопотливое это дело, грязное, результатов не приносящее и не сулящее перспектив. Итак, девушкам старше двадцати пяти, молодым мужчинам – тридцати лет – просьба не беспокоиться. А ведь они только в сорок становятся профессионалами. Пир дилетантизма, молодого верхоглядства. Напрасно ещё Цицерон корпел над трактатом «О старости», увещевая сограждан не пренебрегать пожившими людьми.
Парадокс времени состоит в том, что люди, которые сделали страну как таковую, отстояли, отвоевали, отгорбатили, на внезапном повороте истории отлетели, оказались отброшены: они не востребованы, не нужны. Одни делали, а другие приватизировали, разнесли по своим норам. Их стремление – приглушить эмоции, понятие совести, гласа Божьего в душе.
Многое не позволяет притрагиваться к теме стариков – она горячая, она обжигает, если тут говорить правду, а не в юмористическом плане излагать проблему. Надо всерьёз ставить коренные вопросы нравственности в обществе. Это тяжёлый груз. Может ли этот груз взвалить себе на плечи современный писатель, занятый демонтажом представлений или по молодости утверждающий «сверкающее новое»?
Моисей сорок лет водил евреев по пустыне. Зачем столько времени? По одной из версий, чтобы поумирали те, кто ещё помнит времена египетского рабства, ведь с новым народом проще строить новую парадигму. (Извините.) В России с «обновлением» народа всегда справлялись значительно быстрее, не доверяясь естественному ходу событий. И сегодня реальна опасность, что из пустыни современного мира, с его суховеями информации и миражами соблазна, выйдут пустые люди. Если выйдут, конечно. Мы ведь ходим по ней без вожатого, да и выхода из бескрайней пустыни не предвидится.
Стариком быть страшно, он никому не нужен, ему не на что жить. Я всегда смотрю на них с трепетом, ведь вижу в них себя. Родные дети помещают тебя в дом престарелых или в психиатрическую лечебницу? Не успеваешь воспринять смену реальности – у новой реальности в нашей стране как-то слишком быстро выросли зубы в четыре ряда.
Студентка Литературного института Светлана Кузнецова даёт живой, современный портрет новыми красками: «Безмозглый старик большей частью жил на своей кушетке, отвернувшись мордой (как бы ни хотелось сказать иначе, но всё-таки у него было не лицо, а именно морда – морда хитрого животного с лукавыми глазами, которые, очень может быть, понимали больше, чем казалось) к стенке. Зимой старик так и лежал от рассвета до вечера, несколько раз в день крадучись выбирался на кухню пожевать дёснами чужие котлеты, а летом мог и посидеть на лавочке у подъезда, напялив на себя дырявое пальто без пуговиц и не скрывая, по причине слабоумия, свой сморщенный, как пересохший на солнце огурец, заросший седой пеньковой волоснёй кол. И довольно глядел вдаль, похрюкивая и улыбаясь личным сумасшедшим мыслям. Как его зовут – соседи не старались вспоминать и обычно ограничивались местоимением «этот»».
Такие старички – туповатые, анекдотические, с застарелым искривлением жизни. И можно себе представить, каких они выпестуют внучат. Вот ещё один «этот» фигурирует в повести Павла Быкова «Бокс»: «Одинокий Станислав Борисович Глойко, небольшого роста, лысый, пухленький, добренького вида, выгуливавший каждый день на поводке кота, старичок, жаждал общения и, если находил кого-нибудь, то мучал до конца. Старичком он стал недавно и моментально превратился в него из совершенно здорового, крепкого мужчины. После этого превращения весь двор стал относиться к нему, как к человеку с большими странностями, и все выслушивали его до конца, прежде чем уйти».
Смешной, но и трагичный облик этого даже не маленького, а меленького человечка, в котором ничего не осталось от большого, если только он был. Единственный друг его сердца – кот. «Кот был кастрированный и очень старый, сухой, и, скитаясь и одновременно слушая в пересказе Глойко Деяния Святых Апостолов, он собственно и позвал своего нового хозяина в старость из тоскливого и неизлечимого одиночества».
Именно кот «позвал». Единственная живая душа, которой оказалась небезразлична судьба человека. Как будто не человек проявляет милосердие к подобранной им твари, напротив, бессловесная «животная» смиловалась над жалким двуногим, разделила его одиночество. История мрачноватая. Но сколько таких историй вокруг нас!
В повести Романа Сенчина, не помню, какой именно, старик приходил раз в неделю потерзать голыми дёснами бифштекс в умирающую столовую. Тоже знаково.
Благополучная старость поджарого американца в круглых очках, уверенного, что за ним – вся мощь крутой Америки, вся амуниция демократии, вся её боеголовая экипировка, старость с кругоземными путешествиями и сумкой на колёсиках, подпрыгивающей на брусчатке Арбата, Красной площади, Дворцовой… Как ты завидно отличаешься от старости нашей современницы – голодной, нищей, полупьяной, слабоумной, оборванной старухи, которая нелепо танцует, поёт дребезжащим голоском, от которой мы отворачиваемся в переходах метро. Напрасно она просит у нас монетку. Вы обратили внимание, что подаяния просят старухи? Где старики? Уже умерли, вероятно.
Ведь живут мужчины меньше женщин. Особенно сейчас.
Нам и так не хватает мужчин, мужей. Не хватает и женщин. У нас нет детей. Светло, кротко и ясно угаснет Россия, уступая место на исторической сцене молодому и крепкому Московскому халифату.
Поделом ей. Так и должно быть со странами, которые презирают своих стариков.Василина ОРЛОВА