Самовозведение в степень, или чудесное превращение в патриарха
№ 2013 / 2, 23.02.2015
Подряд в двух номерах еженедельника «Литературная Россия» за 10 и 11 марта 2011 года без согласования со мной вышло мое интервью с поэтом Азизом Алемом в сильно увеличенном объёме
|
Друг поругает, недруг расточит лесть, Хоть и дурманит, не может пользу несть. Истина горька, ложь приторно сладка, Но не ставит в грош она мужскую честь. |
Подряд в двух номерах еженедельника «Литературная Россия» за 10 и 11 марта 2011 года без согласования со мной вышло мое интервью с поэтом Азизом Алемом в сильно увеличенном объёме и с представлением его как Патриарха лезгинской поэзии. Можно было бы и не обращать внимания на раздутые поздние дополнения в окончательном варианте интервью. Но, поскольку уже почти два года весь Дагестан обсуждает как мой материал с Азимом Алемом, так и публикации «ЛР» о Расуле Гамзатове и Адалло, я вынужден прибегнуть к дополнительным пояснениям.
Несколько слов о герое интервью
 |
| Азиз АЛЕМ |
Азиз Шихбинетович Фатуллаев известен под псевдонимом Азиз Алем (Вселенная). Как поэт он имеет свой особый почерк, свой стиль. Его поэзия отличается смелым новаторством формы стиха (хотя часто в ущерб содержанию). Поэтом придумано и введено из мировой поэзии в лезгинскую (да и в дагестанскую) поэзию множество поэтических форм: двойные, тройные и прочие триолеты, неосонет, сонет-памфлет, тумгас (сонет с «хвостом») и много-много форм со странными и не свойственными лезгинской лексике названиями (раджум налсур, ябур, санах, ярна, рабе, табаб и др.). При всей революционности такой деятельности следует сказать, что многие неологизмы поэта больше соответствуют персидской лексике, нежели лезгинской; в большинстве своём они не отвечают лезгинскому словообразовательному принципу и вряд ли приживутся в лезгинской просодии. Причём, многие поэтические формы или имеют свои лезгинские соответствия, или вполне могли быть именованы новыми лезгинскими названиями.
Не всё равноценно, что выходило из-под пера поэта. Зачастую в его стихах преобладает назидательность и самовыпячивание; нередко страдает культура стиха (особенно в фельетонах). Поэзии Азиза Фатуллаева свойственна некая эклектика словообразов, скрещивание несовместимого, что имеет как свои плюсы, так и минусы. Поэт увлекается поэтическим конструктивизмом, думая лишь о форме стиха, часто даже в ущерб содержанию. Ведь поэзия не пишется усидчивостью, сидя за столом, как старался выдавить из себя роман герой одного из рассказов В.Шукшина. Такое «насилие» больше подходит для прозы, хотя и тут нужно долго вынашивать в голове искомый сюжет.
Что касается теоретической подготовки Азиза Фатуллаева, надо сказать, что он одарённый и эрудированный литератор с хорошим литературным чутьём и художественным вкусом. Его потенциал мог быть востребован в литературной критике, где лезгинская, да и дагестанская литература ощущает большой дефицит. Но, к большому сожалению, мы не видим творческой реализации его теоретической подготовки ни в поэзии, ни в критике, ни в других жанрах. По признанию самого поэта, всё, что он ещё не написал (рассказы, романы, эссе, поэмы, стихи и т.п.), он носит в голове, чем снискал себе ещё одну характеристику: «Азиз с романами в голове».
Неожиданное развитие беседы, или интервью с длинным хвостом
Идея упоминаемого интервью заключалась в создании полной картины сегодняшнего состояния лезгинской поэзии в описании представителей нескольких поколений. Поэтому перед интервьюируемым были поставлены чёткие вопросы: 1) дать краткую характеристику поэзии своего поколения и 2) выразить свой взгляд на современное состояние лезгинской поэзии. Но рассказчика занесло: он начал с характеристики всей планетарной литературы чуть ли не от Адама и до наших дней! По окончании беседы интервью было проведено мной в соответствии с запланированными изначально вопросами. Первая часть его с моей подачи была напечатана в газете «Настоящее время». Вторую же часть с несогласованными со мной добавлениями подряд в трех номерах опубликовала редактируемая дочерью Азиза Алема газета «Лезгинские известия». А потом ещё один вариант появился в «Лит.России».
Дабы избежать неверного толкования моих пояснений, повторюсь, что они не продиктованы желанием оправдаться перед кем-то в чем-то. Как говорится, я не доллар, чтобы любили, но и не враг кому-то, чтобы ненавидели. Мне не в чем оправдываться ни перед памятью Расула Гамзатова, ни перед его почитателями. Всё, что я думал об отношении Расула Гамзатовича лично ко мне, мной открыто говорилось ему же при его жизни.
Не исключено, что у читателя может возникнуть и такой вопрос: а что связывало какого-то там Фейзудина Нагиева с «выдающимся поэтом современности» (так отмечено в справочнике СП РД) Расулом Гамзатовым?! Отвечу: связывала дагестанская литература; а так – абсолютно ничего. Конечно же, было несколько моментов, когда наши жизненные и творческие векторы пересекались. Для объективного представления и понимания моего повествования приведу несколько таких случаев.
Гамзатов – Абу-бакар – Фирсов
В Литературном институте им. М.Горького руководителем нашего поэтического семинара был В.И. Фирсов. Владимир Иванович дружил с писателем Ахмедханом Абубакаром (через их дружбу и у меня с Ахмедханом сложились добрые приятельские отношения). На последнем съезде СП СССР в своём докладе Владимир Фирсов критиковал Расула Гамзатова за гонения на писателей Дагестана, в частности, на Ахмедхана Абубакара. На фоне натянутых в то время отношений между Ахмедханом и Расулом соответственно и Фирсов автоматически попадал в ряд неугодных для Расула лиц. Отсюда исходила и вся нелюбовь председателя СП Дагестана к «фирсианам» (так называл он учеников фирсовского семинара). А приоритеты руководства впитывались и всей беспрекословно послушной когортой союза дагестанских писателей. В этой же команде долгие годы работал и Азиз Алем, в качестве председателя партийной организации СП РД и главного редактора литературного журнала «Самур».
Слово «Лезгистан» – как раздражитель
Второй момент неприятия меня Расулом Гамзатовичем – это моё участие в лезгинском народном движении «Садвал» («Единство»), которое выступало против разделения единого народа на две части. Более того, ему очень не нравилось, можно сказать, его раздражало название издаваемого мной литературно-художественного и общественно-политического журнала «Лезгистан». Против журнала и меня как редактора в лезгинской и дагестанской прессе шла широкая кампания. Меня перестали печатать не только в русскоязычных газетах и журналах, но даже и в лезгинских, с 1994 года меня, члена Союза писателей СССР, вообще перестали издавать.
По поводу журнала «Лезгистан» в одной из бесед Расул Гамзатович отзывался так:
– Вот видишь, ты издаёшь свой журнал, значит, не признаёшь официально существующие, законные журналы. Ты назвал его «Лезгистан»1. Какой же там Лезгистан? И где ты его видишь? Вот я назвал свою книгу «Мой Дагестан».
– Расул Гамзатович, этот журнал законный, он официально зарегистрирован в соответствующих российских органах. А «Лезгистан», «Аваристан» и другие – это названия наших малых родин. Наши предки так же их называли, – с улыбкой отвечал я, не желая вступить в спор.
Творческие вечера поэтов – только с высокого благословения
Проводить творческие вечера «не народных» поэтов у нас не очень-то было принято (да и поныне такое отношение бытует). Для проведения творческого вечера (тем более поэта без звания «народного») нужно было получить высокое благословение Расула Гамзатовича. Творческие вечера обычно проходили одинаково вяло; в лучшем случае превращались в захваливание юбиляра. Конкретно о творчестве юбиляра говорилось мало, а сам автор свои произведения часто даже и не читал.
К своему 45-летию, в 1996 году, я провел творческий вечер в зале Лакского театра города Махачкалы. СП Дагестана отстранился от этого мероприятия, хотя первоначально Расул Гамзатович давал своё «благословение» на проведение вечера и одобрил устно изложенный мной сценарий. Но афиши вечера на стене помещения СП почему-то срывались, а на вечер многие собратья по перу не пришли. Но зал был переполнен, зрители несколько раз вновь и вновь просили читать стихи. То есть вопреки всем стараниям сорвать вечер мероприятие прошло успешно. Хотя меня старались обвинять, будто я справлял вечер для собирания подарков.
Подобная ситуация повторилась и в 2001 году, когда готовился мой юбилейный – к 50-летию – творческий вечер в Большом зале Русского театра. И на этот раз мне не разрешили повесить афиши в здании СП. Когда я раздавал пригласительные билеты в союзе писателей, руководитель аварской секции Максуд Зайнулабидов посоветовал вручить приглашение Расулу Гамзатовичу лично. Зная его отношение ко мне, я с неохотой вошёл в его кабинет. Там был молодой человек, который в то время поддерживал и обслуживал больного поэта. Я поздоровался и спросил его о здоровье. Отдав приглашение, хотел было уходить, но Расул Гамзатович остановил меня и указал на кресло. Я сел.
– Ну как там твой Фирсов? – спросил он, со свойственной ему иронией, благодаря которой зачастую нельзя было определить, шутит он или говорит всерьёз. Я ответил, что Владимир Иванович жив, здоров и передавал привет.
– А где будет вечер? – вдруг спросил он (хотя, думаю, прекрасно знал, где).
– В Большом зале Русского театра, – ответил я.
– В Большом зале не надо! – решительным тоном сказал он и пронизывающим прищуром посмотрел мне в глаза. – Ты не такой большой поэт!
– Слава богу, дорогой Расул Гамзатович, что не в этом здании решается, кто большой, а кто малый поэт. Это определяет сам народ!
Вечер прошёл при полном зале, хотя какой-то электрик, которого, как выяснилось, заранее подговорили, отключил свет; но свет быстро восстановили. Звучали стихи в авторском чтении, читали и артисты лезгинского театра, шёл разговор о моём творчестве, пелись песни на мои стихи.
Происшествие со стихотворением «Пяти царям ты служил»
|
Пятерым правителям ты служил. Шагал впереди во все эти эпохи, Волю власти послушно исполняя. Лишь о благе своём болело сердце. Вот и шестой правитель на трон воссел, Все прошлые стали вдруг ничтожны. И тут не оставила фортуна тебя, С новым знаменем ты опять впереди. (Подстрочный перевод с лезгинского) |
Это стихотворение в четыре строфы было посвящено Расулу Гамзатову. Я, конечно, не озаглавил его и не афишировал (в мои планы не входило вступать в баталии со всемогущим поэтом). Об адресате посвящения знал лишь узкий круг людей. Но, как говорится, «шило в мешке не утаишь». Кто-то проболтался кому-то, и слух дошёл до кого надо.
В СП я заходил крайне редко, и однажды после какого-то писательского собрания, столкнувшись со мной в коридоре, Расул Гамзатович пригласил меня к себе.
– Уже обо мне пишешь, – сразу спросил он и вытащил мою книжку «Морщины на камне» с заложенным листком бумаги. Развернув бумагу, он начал читать кем-то подготовленный подстрочник моего посвящения. «Кто же это так перестарался?» – мелькнуло в голове.
– Говорят, что ты посвятил это мне.
– Не вам, Расул Гамзатович, – сказал я. – Это собирательный образ. Таких в республике и в стране много. Но если кто-то увидел в этом вас, то нужно спросить у него самого.
Тут он встал, открыл двери и что-то сказал секретарю. Через несколько минут в кабинет вошёл поэт-сатирик Жамидин.
– И кто же тебе сказал, что стихотворение посвящено мне? – Расул строго посмотрел на Жамидина.
– Как? Как? Расул Гамзатович, он и сказал, – растерянно ответил Жамидин.
– Кто он?
– Вот он, Нагиев.
– Когда же я это тебе говорил? – спросил я у Жамидина.
– Не мне, так всем ребятам и сказал.
– Каким ребятам?
– Хватит! – с негодованием посмотрел на нас Расул. – Уходите оба! – И он отдал Жамидину мою книжку с подстрочником стихотворения.
– Слушай, это же Расулу посвящено, – не унимался Жамидин и в коридоре.
– Ну и что?
– Тогда почему не признавался?
– Достаточно и того, что знаешь ты. Значит, скоро узнают все. – Я вырвал из его рук свою книгу. Кстати она была с дарственной надписью Жамидину.
Неугодная диссертация
В 1996–1998 годах в отделе литературы ИЯЛИ ДНЦ РАН мной была написана кандидатская диссертация о новом взгляде на жизнь и творчество Сулеймана Стальского. Но против диссертации и изданной в 2000 году монографии по теории литературы и текстологии – первой подобной работы в дагестанском литературоведении – выступила группа сотрудников, которая не разделяла мои взгляды на творчество Стальского. В то время некоторые представители определённой этнической интеллигенции в своих СМИ о творчестве Сулеймана Стальского распространяли всякие небылицы и грязные пасквили, далёкие от истинного творчества поэта. Кстати, и только одна национальная газета и не напечатала материалы о творчестве Стальского к его 130-летнему юбилею. Обилие материалов в СМИ, ставящих под сомнение творческое мастерство и человеческую честность С.Стальского, и подтолкнули меня взяться за скрупулёзное исследование жизни и творчества этого выдающегося поэта-философа.
Хотя при обсуждении диссертационной работы и монографии оппоненты, кроме эмоций, не смогли привести ни одного довода против исследованного материала. Гаджи Гамзатович – в то время Председатель ИЯЛИ ДНЦ РАН – объявил мне, что, учитывая разные мнения о моей работе, защита диссертации в стенах Института языка, литературы и искусства невозможна. Так защита диссертации была откинута на несколько лет назад (кстати, в 2002 году, будучи в Санкт-Петербурге, я посетил Пушкинский дом, где работал Д.С. Лихачёв. Я попросил его ознакомиться с моей работой, и он, неожиданно для меня, быстро прочитал работу и дал высокую оценку предложенным мной новым методам атрибуции авторского текста).
За участие в Лезгинском народном движении «Садвал» («Единство»), выступающем против разделения лезгинского народа между Россией и Азербайджаном и установления лезгино-лезгинской границы по реке Самур, меня никуда на работу не принимали (так, в разные годы было отказано в приёме на вакантные места в отдел литературы ИЯЛИ, в лезгинские журналы и газеты).
Последний разговор Бубы Гаджикулиева
Не могу забыть и такой случай. Мой брат, живший в то время в Одессе, попросил у меня несколько книг Расула Гамзатова, подписанных автором, в качестве подарков своим оппонентам (он защищал докторскую диссертацию по медицине в Ленинграде). Я сидел в приёмной Расула, ожидая своей очереди. Через секретаря к нему вызвали руководителя лезгинской секции союза писателей, секретаря парторганизации СП Дагестана писателя Бубу Гаджикулиева. Буба был чем-то сильно взволнован. Обычно медлительный и вежливый, он наспех поздоровался со мной и вошёл в кабинет председателя. Оттуда слышались обрывки резких фраз. Видимо, Расул Гамзатович предлагал Бубе Гаджикулиеву написать какое-то заявление. Буба (он всегда был спокойным и интеллигентным человеком) тихо просил Расула Гамзатова в чём-то разобраться. Но послышалось: «Всё! Всё! Вон!»
Буба Гаджикулиев вышел из кабинета весь бледный. Никого не замечая перед собой, неуверенной походкой он направился к дверям. У меня уже не было настроения заходить, но через несколько минут женщина-секретарь предложила войти. Я поздоровался и, извинившись за беспокойство, объяснил, в чём цель моего визита. Расул Гамзатович без особого настроения подписал книги для лиц, значащихся в моём списке. Поблагодарив, я вышел в приёмную. Через некоторое время в коридоре начался переполох. Кто-то позвонил в СП, что Буба Гаджикулиев повесился у себя дома.
«Джигиты, не пришедшие с Араканского ущелья…»
На одном из заседаний СП Дагестана завязалась дискуссия о роли дагестанских народов в разгроме Надиршаха. Как обычно, каждый выпячивал роль своего народа в разгроме войск персидского Наполеона. Лакцы говорили о народном ополчении во главе с Парту Патимой – лакской Жанной Дарк. Один аварский поэт тоном, не допускающим возражения, заявлял, что войска Надиршаха были разгромлены аварцами в каком-то ущелье, и там похоронено около 10 тысяч воинов шаха.
– Да там негде развернуться для такой массы людей! И где могли похоронить столько людей?! – раздались реплики.
– Наверное, они прилетели туда на коврах-самолётах, раз они целыми и невредимыми прошли до Аваристана через территории десятков народов, – с серьёзным видом сказал я. Послышался смех, и председатель остановил дискуссию. Видимо, моя реплика ему не понравилась. Ведь «джигиты, не пришедшие с Араканского ущелья…», давно уже превратились в «солдат, не пришедших с полей…» – в слова, близкие и понятные для послевоенного поколения.
Из рассказа народного поэта Дагестана Шах-Эмира Мурадова:
«Однажды симпатичный молодой человек принёс в альманах «Дуствал» («Дружба») свои стихи. Тогда я работал главным редактором альманаха. До этого он писал критические рецензии на сборники лезгинских поэтов. Мы, присутствовавшие тогда в редакции альманаха, обрадовались появлению нового поэта.
– Теперь тебе осталось придумать звучный псевдоним и – вперёд, – пошутил я.
– Я как раз и ищу подходящий псевдоним, – всерьёз сказал молодой человек. Каждый из присутствующих начал предлагать ему свои варианты псевдонимов: кто «Самури», кто «Шалбуздагви»… Но, по словам молодого поэта, эти псевдонимы не отражали сути его поэзии.
– Что же выражает твоя поэзия? – не удержался я.
– Моя поэзия затрагивает планетарные, вселенские проблемы, – всерьёз сказал молодой человек.
– Ну, тогда тебе нужно взять псевдоним Вселенная – Алем! – сказал я.
Так молодой человек стал поэтом Азизом Алемом», – закончил свой рассказ Шах-Эмир Мурадов.
Интрижки в литературном журнале
В литературном журнале «Самур» (тогда «Литературный Дагестан») из-за политики его главного редактора Азиза Алема-Фатуллаева сложилась нездоровая обстановка. Главный редактор не печатал авторов, пока те не приносили ему критику о творчестве тех, на кого указывал он сам. Таким образом, под благовидным предлогом – развития национальной критической школы – осуществлялась расправа с неугодными лицами. Лично мне он поручил написать о книге стихов Мердали Джалилова «Рехъ» («Путь»). По словам А.Алема выходило, что в этой книге темы некоторых стихов (конкретно стихотворения «Путь») заимствованы у него самого. Я ознакомился с книгой Мердали Джалилова, стихи мне понравились и плагиата я не обнаружил. Тогда главред перестал меня печатать; так, журналом были отвергнуты мои повести «Человек без пуповины», «Дневник подвешенного», «Посланник Жёлтых небес», многие стихи. (Кстати, в моём архиве хранится цикл стихов, отвергнутых журналом с подписью тогдашнего младшего редактора журнала З.Кафланова, что журнал не имеет возможности их напечатать). На долгие годы в этом журнале на мою фамилию было наложено табу, и она попала в разряд «…и другие». (К примеру, по признанию поэта Тажидина Ахмедханова, моя фамилия была вычеркнута из его статьи). Вместо того чтобы критиковать моё творчество, в журнале стали появляться материалы, задевающие мою личность (Р.Хаджи. «Чун чаз килигайла…» «Сами на себя глядя…»).
Таким образом, журнал превратился в место для интриг, где в эпицентре возмущения был его главред Азиз Алем. Очевидно, не зря в литературных кругах его называли «мастером интриг». Его заботило одно: всеми доступными ему средствами выпячивать себя и внушить всем, что, дескать, он один является новатором в лезгинской, а то и в дагестанской поэзии. При этом принижалась роль действительно интересных поэтов Ибрагима Гусейнова и Алирзы Саидова.
Чтобы понять суть новаторства и его художественно-эстетический смысл, приведу одну из новых форм, которой автор дал название «триолет-сахидж» (перевод М.Ибрагимова):
Дым.
Ветер! (Къай – «мороз». – Ф.Нагиев)
Огонь!!
Вай!!!
Бум!!
Огонь…
Гум…
Воздержусь от разбора формы и содержания этого сочинения, хотя не понимаю ту определяющую роль здесь авторской пунктуации. Не стану также возражать против глубокомысленных доводов рецензента М.Ибрагимова, восхищающегося этим «шедевром».
«Буржлубур» означает «обязанные»
Наблюдая нездоровую атмосферу в лезгинской литературе, в частности в литературном журнале, мы, несколько поэтов и писателей, в 90-х годах образовали литературную группу «Буржлубур» («Обязанные»). Как явствует из названия группы, её участники считали себя обязанными очистить родную литературы от рутины и интриг, мешающих становлению и развитию истинной литературы. Но, как оказалось впоследствии, перед обюрократившейся за многие десятилетия литературой эта задача оказалась непосильной. Чувствуя свою всесильность, партийный функционер Азиз Алем часто крутил перед нами большим пальцем, демонстрируя, как он раздавит своих оппонентов.
Мы написали письмо руководству СП (наивные, мы не знали, что на всё было благословление оттуда!). Нас собрали в кабинете заместителя председателя СП Дагестана Нуратдина Юсупова. Основным нашим требованием было прекратить журнальные интриги и натравливание писателей друг на друга; не воспрепятствовать авторам публиковаться в журнале, навязывая им темы для критики и шельмования неугодных главреду лиц и их произведений.
Но в кабинете некоторых «обязанных» словно подменили, и я остался в одиночестве. Как оказалось, их заранее напугали, что потеряют свои места (Арбен Кардаш работал в Даггизе редактором лезгинского отдела, А. Фатахов был редактором в Дагучпедгизе, М.Садык работал в журнале «Соколенок», З.Кафланов – в журнале «Самур»).
Нуратдин Юсупов, выслушав стороны, поддержал А.Алема. Мышеловка захлопнулась: отношение ко мне со стороны всех структур (СП, газет, журналов, издательств) ещё больше ухудшилось. Издание моих произведений прекратилось на многие годы: с 1994 года по 2009 год в Даггизе и Дагучпедгизе под различными надуманными предлогами не было издано ни одной моей книги, хотя за этот период было издано большое число изданий сомнительного качества, а у иных авторов (близких к кормушке) – и по несколько книг.
Почему же запоздала критика А.Алема в адрес Союза писателей
Дагестана, где многие годы сам работал секретарём партийной организации?
Я вовсе не одобряю деятельность дагестанского СП, но критика должна быть правильной и беспристрастной. Не пойму одного: Азиз Фатуллаев (Алем) как партийный босс всегда был в курсе происходящих в союзе писателей дел, а нередко и был причастен к ним. При желании он всегда мог сказать Расулу Гамзатову всё, что думает. Но не сказал. А теперь задним числом начал говорить о неблагополучной атмосфере в союзе писателей. Так ведь и вы, Азиз Шихбинетович, как тогдашний секретарь парторганизации СП Дагестана, несёте ответственность в том, в чём критикуете союз!
1 Почти на каждом заседании СП я поднимал вопрос о создании литературно-художественного журнала на русском языке. Мы, пишущие на разных языках, нуждаемся во взаимопонимании. Журнал бы знакомил читателей с многонациональной дагестанской литературой и воспитал бы национальных переводчиков. Но всегда находились противники этой идеи. На одном из заседаний расширенного правления СП (присутствовали Б.Ахмедов, М.-С. Гусаев, председатель обкома союза работников культуры Б.Гайдарова) мою инициативу поддержал тогдашний министр по делам национальностей и печати М.-С. Гусаев. Журнал был создан. Но по неизвестным причинам журнал отошёл от СП и по-своему, весьма субъективно, определяет дагестанское литературное пространство. (Оговорюсь: я на редакторство нового журнала не претендовал, ибо издавал журнал «Лезгистан»).
Фейзудин НАГИЕВ,
г. МАХАЧКАЛА
Добавить комментарий