Святая русской поэзии

№ 2013 / 5, 23.02.2015

Он принимает нас в своей галерее. Сквозь шторы большого окна просвечивает полный силуэт храма Христа Спасителя. Галерея Ильи Глазунова – в самом центре Москвы. В кабинет из запасников принесли портрет «Ксюша».

Он принимает нас в своей галерее. Сквозь шторы большого окна просвечивает полный силуэт храма Христа Спасителя. Галерея Ильи Глазунова – в самом центре Москвы. В кабинет из запасников принесли портрет «Ксюша». Это Ксения Некрасова. Давно это было – 1956 год…

Илья Глазунов, может быть, единственный из современников, кто не просто был знаком с главной святой русской поэзии Ксенией Некрасовой, а дружил с нею и оставил потомкам этот – на все времена! – замечательный портрет. На встречу с юностью народный художник Советского Союза пришёл, как всегда – подтянут, тщательно официально по-щегольски одет. Да, давно это произошло – юность.

Илья ГЛАЗУНОВ

– Вы знаете, это как – сон и как – вчера. Я приехал из Ленинграда в Москву, моя двоюродная сестра дружила с Лилей Яхонтовой – женой великого актёра. Актёр любил Маяковского, я Маяковского не люблю. Лиля жила в доме около памятника Гоголю. У неё и проживала, ютилась Ксения Некрасова. Трёхкомнатная квартира, у Лилии Ефимовны маленькая комнатка, а Ксюша обычно ночевала в ванне. Мне лет 20, я поступил в Академию художеств. Когда я приехал – возникла дилемма: а где спать мне? Лиля говорит: ну, что ж, Ксюша, вот тебе матрасик, будешь спать у дивана под роялем, а ленинградцу уступим ванну. Так я познакомился с Ксюшей. Небольшая комнатка, на первом этаже… Сейчас там замурованная дверь. В мою юность…

– Дверь в мою юность замурована?

– Замурована. На улице грустный каменный Гоголь сидит. Очень волнующее место. Ксюша производила очень странное впечатление. Она сразу меня очаровала, у неё вид русской юродивой – в самом хорошем смысле этого слова. Какие-то бантики, косички, ходила в красном платье в горошек, платье длинное, до пят, ситцевое, простое. Лиля мне сообщает: у неё совсем нет денег, её никто не печатает. Ксюша повела меня к своему другу Коле Глазкову. Замечательный поэт… жил на Арбате. К нему всегда ходили поэты, он тоже очень странный человек. Ксюша с ним очень дружила. На Арбате мы сидели у Глазкова, все антисоветски настроены.

– Включая Ксюшу?

– Ксюша избегала. Она мне рассказывает: «Вчера ездила… Я вчера была в Троицкой Лавре. Ко мне вдруг привязались, я там молилась, а ко мне вдруг привязались два милиционера. Что-то я не так сделала, не там перешла улицу, я, наверно, показалась им странной. Я им говорю: ну что же вы ко мне привязались, давайте я вам стихи свои почитаю. Они на меня глаза вытаращили, согласились: ну почитай».

Она прочла свои чудные стихи, они её отпустили. Сказали: иди с Богом. Вот ведь поистине божья женщина, Ксюшенька. Она поехала на Арбат, ещё не было этого поганого Калининского проспекта, эти поганцы при Хрущёве ещё не разрушили так яростно Москву.

– Сама понимала, что странная?

– Думаю, нет. Она считала, что все странные, кроме неё…

– В отличие от неё?

– В отличие от неё. Стихи такие, она мне говорит: «Это я тебе посвящаю, Ильюшенька».

Я говорю: что ты посвящаешь, Ксюша?

«Вот эти стихи:

Есть третий глаз, Всевидящее око, Им скульптор награждён, Художник и поэт. Он видит то, что прячется за свет И в тайниках ума живёт».

На этом она обрывала стихи. Идём дальше. Она говорит: «Вот у меня сейчас строчки такие вертятся, я приду напишу: День осенний…»

Это было осенью, я приехал после практики, на Волге.

– Она производила впечатление несчастной женщины?

– Нет, нет, нет. Она не производила такого впечатления. Она: «Я вот сейчас иду с тобой, сейчас приду к Лиле, ты в свою ванну пойдёшь, а я там сяду, у Лилечки, и напишу:

День осенний, Обнажая замыслы растений, Удлиняя мысли человечьи, От земли до неба встал перед людьми».

Такие мозаичные мои воспоминания о Ксюше. Мне говорили, что она совершенно по-другому воспринимает мир. Она такая была, жила только духом и писала стихи, которые никто не печатал.

Картина И.Глазунова «Ксюша»

– И не понимал.

– Не печатал, потому что понимал, какие это великие вещи.

– Как Глазунов решил написать её портрет? Она попросила? Кто-то попросил?

– Никто меня не просил. Ничего она не просила. Я просто решил: что ж это я всё езжу в Москву, а результата – никакого. Я написал портрет Лили Яхонтовой. Тут и Ксюша стояла, она всегда так смотрела своими детскими глазами, и говорит: «Да, а вот меня никто не нарисовал».

Я говорю: Ксюшенька, как же! Ты посиди, я тебя нарисую. Я тебя очень люблю.

Она посидела, я нарисовал её портрет, я учился на четвёртом курсе, может, на пятом. Я же готовился к своей выставке. Я через год, как ни странно, будучи студентом, получил Гран-при, и в советской Москве решили сделать выставку студента. Небывалое дело. Портрет Ксюшин был на этой выставке. Ксюша считалась такой… как бы сказать… ну, короче, её не печатали. Её стихи абсолютно не совпадали с заказным социалистическо- материальным. У неё такие стихи… говорят о её, я не люблю этого слова, но невольно скажешь, о «космизме» её души, которая была устремлена, ну как? не к божественному, она-то была верующей. Если не ошибаюсь, она носила на верёвочке – не на цепочке – крестик.

– Правильно милиционеры сказали: божья женщина. Иди, божья женщина?

– Да, иди, божья женщина. Вокруг Коли Глазкова суетился юный Евтушенко, совсем ещё мальчишка Вознесенский. Они Ксюшу очень ценили, но говорили, что её никогда не напечатают. Её кто-то сравнивал с Уолтом Уитменом, но это неправильно. Уолт Уитмен – поэт американской демократии….

– Её портрет вы ей не отдавали?

– Нет, не отдавал… Я рисовал для себя и хотел показать на выставке. Что я и сделал. Её портрет висит здесь, в моей галерее, спустя полвека.

– А ей самой ваш портрет понравился? Он же очень честный.

– Ну, мне неудобно… но она была в восторге. И отвечая всё же на ваш вопрос: да ей попросту некуда было бы его вешать. Она же спала под роялем Яхонтова. У неё пространство – весь божий мир, а не квадратные метры жилплощади.

Ходили слухи, что она незаконнорождённая дочь Григория Распутина, такие вещи говорили. Ну, я не знаю. Как-то она признавалась: «Я не знаю… хорошо своих родителей». Но самое страшное, мне Лиля рассказывала, во время войны Ксюша на руках несла своего ребёночка, и осколком бомбы его убило. Это я хорошо помню. Она долго несла его уже убитого, не верила. Ксюшу все жалели, к ней очень хрупко и нежно все относились. Мне там 24 года в этот период, я особенно восхищался. В её стихах я видел совершенно необычное, мировоззрение у неё ни на кого не похоже, взгляд на то, что её окружало на свете.

– Скажите, Илья Сергеевич, может, всё проще: простая русская баба с русской бабьей судьбой?

– Вы знаете, по виду у неё было действительно очень простонародное лицо. Никак не подумаешь: очень странно духовная женщина. Я вообще считаю, что лучшее, что сотворено в русской культуре, – это детьми, вышедшими из гущи народа. Что-то бабье? Называть её русской бабой?… У неё очень простонародная внешность. Но сразу было видно… Слово «баба» мне очень не нравится… Раньше хорошо в деревнях говорили – баба, мужик. Мне сейчас не нравится, как говорят: мужик, баба. Раньше у этих слов было иное звучание – сельское. Это крестьяне, которые работали в полях, – бабы, мужики. Сейчас мерзкие рожи говорят: мужик! Вообще русский язык портится, становится отвратительным. Я помню, у неё лицо простонародное, сибирское. После первого же её слова… ощущение, ведь косички она заплетала, так трогательно, косички, как у девочки. Это русская, русская юродивая. Русская загадка русской души крестьянской, выраженная в ней божьим промыслом. У неё талант – от Бога. Её восприятие мира очень сложное. О нём, может, я ошибаюсь, никто не написал. Никто не исследовал, потому что сейчас подавляется. После моей выставки в Москве в 1957 году наши отношения расстроились, то ли она уехала, я уже не помню, её даже на моей выставке не было. Я не помню, она, по-моему, уезжала чуть ли не в Сибирь, туда куда-то.

– На родину, на Урал?

– Она об этом не любила говорить.

– Незабываема? В вашей жизни это знаковая встреча – с Ксюшей?

– Да нет, не могу так сказать: знаковая. Ксюша – часть моей юности. Я её душой чту.

Беседу вёл Анатолий ОМЕЛЬЧУК