Колумб Левенталь

№ 2013 / 9, 23.02.2015

Незамутнённая, чистая радость охватывает любого рецензента, когда дебютный роман малоизвестного автора вдруг оказывается самородком, а об этом ещё никто не знает.

Незамутнённая, чистая радость охватывает любого рецензента, когда дебютный роман малоизвестного автора вдруг оказывается самородком, а об этом ещё никто не знает. Книга на какой-то момент зависает вне времени, судьба её неизвестна: то ли обласкают премиями и критикой, то ли она пройдёт незамеченной среди бесчисленного количества ежегодных новинок. Первый вариант мне кажется более верным для вышедшего в «Лениздате» романа Вадима Левенталя «Маша Регина». Но это, в конечном итоге, не имеет значения, потому что автор всегда и всё про себя знает. Он вдыхает в текст живую искру, а дальше книга начинает жить своей собственной жизнью.

Регина – это фамилия. С ударением на первом слоге. В романе рассказывается история молодой девушки-режиссёра, её жизнь, взросление, конфликты, срывы и катастрофы, вознесение к вершинам славы и крах личной жизни, и ещё многое, многое другое, что словами не высказывается, всегда остаётся за рамками текста, но неизменно чувствуется. При условии, что текст создан честно, просто и глубоко. А роман Вадима Левенталя именно таков.

Вадиму удалось добиться ощущения удивительной кинематографичности романа, при всём притом, что снять по «Маше Региной» художественный фильм будет невероятно трудно. На минимум действия – уходящая до горизонта гладь честной, невыдуманной рефлексии: всю её больную, надорванную муть не поймёшь, пока не нырнёшь с головой. Ну и, конечно, одна из лучших в истории современной литературы сцена похорон.

Жизнь и смерть соприкасаются плотно, впритирочку, так что уже жмуришься, не можешь отличить одно от другого. Героиня хоронит отца, глядит на то, как сумашедшая мать сидит за столом и вворачивает в кусок сыра маслянистые саморезы, и в этот момент Маше становится понятно, где заканчивается реальность и начинается искусство. Неуловимый срез. Точка. Вспышка. Выход за пределы. Маша Регина целиком возьмёт эту сцену в свой новый фильм. В этом не будет цинизма – лишь вырванный из сердца клок раскалённой совести.

В частной беседе известный критик Виктор Леонидович Топоров назвал роман «Маша Регина» близким к прозе петербургских фундаменталистов. С Мэтром тяжело спорить, но лично мне кажется, что дебют Левенталя настолько ярок, искренен и самобытен, что ещё не пришло время для литературоведческих концептов.

Ведь это не роман о провинциальной девочке, которая стала звездой европейского кинематографа, нет, фабула здесь только мешает восприятию. Левенталь пишет о предназначении художника, но чтобы не удариться в патетику находит слова простые и глубокие. Жизненные катастрофы главной героини – это сознательный путь к гибели. Ей, может, и самой противно до дрожи, и есть силы, чтобы всё исправить, стать мудрой, спокойной и счастливой, но только с искусством это не имеет ничего общего. Это неизбежная достоевщина: чем хуже, тем лучше.

Надо ещё отметить, что любому автору невероятно сложно писать о рефлексии своего героя, и при этом не провалиться в рефлексию собственную, когда идея мусолится из абзаца в абзац, читателю, собственно, уже всё понятно, а мысли автора и персонажа становятся уныло неразделимыми. Левенталь справляется и с этой задачей, балансируя на самой кромке. Только интуиция позволяет не сорваться в яму проповедничества, иного объяснения я найти не могу.

Маша Регина – стопроцентный антипод Каменной бабе (помним повесть Ильи Бояшова). Фильмы свои она создаёт удивительно. Кофе, сигареты, альбомный лист и карандаш. Ночь, другая, появляется образы, которые, в свою очередь выстраиваются в цепь, набор кадров из воздуха становится сюжетом, а дальше работает пробивная сила художника, который один в целом свете знает, что прав, заражает этой правотой съёмочную группу, пашет сам и заставляет всех вокруг пахать по восемнадцать часов в сутки. Наконец, получен шедевр… И сразу же Региной становится неинтересно. Потому что от жизни можно сбежать в работу, но рано или поздно она всё равно тебя настигает. Левенталь, чуткий писатель и человек, приоткрывает нам на мгновение мир искусства изнутри, в процессе творения, но никогда не переступает этических границ. Видна солидарность одного художника другому; даже если этот другой персонаж романа.

И сняла-то Маша Регина всего несколько фильмов – на одной руке хватит пальцев пересчитать, но каждый из них автор продумал до мелочей, выстроил по песчинке, отшлифовал и увидел. И читатель вслед за ним видит эти фильмы, каждый кадр, перемену света и настроения, игру актёров и выворачивающий нутро замысел.

А ещё читатель видит любовь автора к Петербургу. И никакой город не мистический, не Анциферовский, просто из тех городов, которые либо сразу принимают человека, полностью и безоговорочно, заставляют любить себя, чувствовать и узнавать с полувзгляда, либо не принимают вовсе, и тогда не подмажешься к нему подачками или угрозами. Читая роман, я вдруг поймал себя на мысли, что давно не встречал в русской литературе такого города; он весь сразу – и Пушкина, и Достоевского, и Гоголя, и Блока; такой как есть, с пивнушками, бомжами и Летним садом. Становится понятно, что не только Петербург меняет Машу Регину, но и она, пропуская его сквозь себя, привносит в эти дворы и каналы новую историю, частичку души ещё одного настоящего художника. Город принимает с благодарностью и множится, и богатеет от этого.

Отношения Маши с мужчинами складываются в романе тяжело, неровно, как в жизни. И при этом с убийственной честностью, как тоже случается в жизни. И опять мастерски меняет положения Вадим Левенталь. Читателю с первых же страниц понятно, что не будет героине простого человеческого счастья, не создана она для этого.

Один из Машиных мужчин учитель А.А. говорит ей в самом начале: «Зачем тебе счастье? Что-то вроде счёта в банке, чтобы на нём всегда были деньги. Не бывает никакого счастья, глупости это. Счастье случается, вот и всё. Ты будешь сидеть ждать его здесь, а оно там (А.А. махнул рукой в сторону Сената). И потом, это же вспышка, от неё остаётся только резь в глазах. Может, побудешь ещё? Маша помотала головой. Ну и правильно, лучше уже не будет, – А.А. поднялся и потянул Машу дальше, в серебрящуюся темноту линий». В каждой строчке романа автора не устраивает такое положение вещей, только поделать он уже ничего не может: героиня живёт своей жизнью, и автор может с этой жизнью соглашаться или нет, но он её уважает и не собирается вмешиваться.

Чем большая известность приходит к Маше Региной, тем основательней разрушается её жизнь, гниёт душа, заражённая невидимой болезнью. Последняя глава романа называется «Открытие Америки», когда героиню, униженную, оскорблённую, растоптанную, отправляют в частную психиатрическую лечебницу (но мы-то знаем, что сумасшедший дом он и в Швейцарии сумасшедший дом). И вдруг… рождается надежда. Её не объяснить сюжетом, фразами, чувствами и мыслями героини – это надежда иного порядка, божественная, иррациональная. И эта надежда отдельно взятой измученной Маши Региной вырастает до размеров НАДЕЖДЫ всему искусству. А значит и человечеству.

Не зря на последней странице романа автор впускает в текст Колумбовский корабль в штормящем океане, один единственный во вселенной. И когда все готовы сдаться и повернуть назад, распять капитана и пропасть в пустоте, раздаётся голос вперёдсмотрящего: земля! земля!

Дмитрий ФИЛИППОВ,
г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ