Первый выстрел

№ 2013 / 26, 23.02.2015

– Ну, в заключение нашей экскурсии могу сказать, что единственное место, где могли встретиться наши два великих поэта, Пушкин и Лермонтов, это тоже Пятигорск

1

– Ну, в заключение нашей экскурсии могу сказать, что единственное место, где могли встретиться наши два великих поэта, Пушкин и Лермонтов, это тоже Пятигорск, точнее Горячие воды – так назывался этот небольшой посёлок в те времена. В 1820-м году, летом, они здесь были оба. Лермонтов приезжал сюда с бабушкой Арсентьевой на лечение, а Пушкин с генералом Раевским был проездом. Лермонтову было пять лет, а Пушкину – двадцать один год. Правда, кое-кто видел Лермонтова у гроба Пушкина, но это была уже посмертная встреча, да и не подтверждена она особо-то. Желающие могут сфотографироваться у памятника, а я с вами прощаюсь, – наша экскурсоводша махнула рукой в сторону бронзового поэта, куда и направилась вся наша небольшая группа, а сама стала колдовать со своим мобильником, который ей не поддавался. Она трясла его, стучала по нему ногтем, дула в него, но всё напрасно.

Дуэль. Рисунок Михаила Лермонтова

Моё внимание в это время привлёк маленький мальчик, который одновременно плакал и кричал капризным голосом.

– Бабуля, баба, я хочу с этой обезьянкой, – он рвался и тянул руку к фотографу, который сидел на скамеечке рядом с маленькой усталой мартышкой, привязанной кожаным ремешком к деревянной рейке.

– Миша, Мишенька, этого нельзя делать, – отвечала бабуля, – ты же знаешь, что дикие животные могут и оцарапать и укусить. Тебе же делали уже однажды уколы от бешенства. Ты же плакал! Тебе снова хочется?

– Я хочу обезьянку, бабуля, – мальчик упал на пыльную дорожку и стал колотить ногами, у него началась истерика.

Что бы как-то снять тягостное молчание, возникшее между мной и нашей экскурсоводшей Надей, пока группа фотографировалась, я задал ей один из двух волновавших меня вопросов:

– Надя, а вот Вы упомянули про Катю Быховец, последнюю симпатию Михаила Юрьевича, за которой он усердно приволакивался последние дни и даже часы своей жизни. Так вот эта Катя Быховец, не родственница ли она нашему нижегородскому губернатору Степану Антиповичу Быховцу.

– Не знаю. Знаю только, что она часто жила в Москве у своей тётки Мавры Егоровны Быховец, у неё же она и познакомилась и с Лермонтовым и Мартыновым.

– Значит всё верно: Мавра Егоровна – вдова нашего нижегородского губернатора. Помните это – «смесь французского с нижегородским»? «Ре гарде, ма шер сестрица, кель жоли идёт гарсон»!

– Да, конечно. Вы имеете в виду Мятлева? «Сенсации госпожи Курдюковой»? Как же мне Мятлева не знать: они с Лермонтовым были друзьями и долгое время пикировались очень острыми эпиграммами.

– Так вот, Мятлев под мадам Курдюковой вывел нашу нижегородскую губернаторшу Мавру Быховец. А ещё, для информации сообщу Вам, что она была самой знаменитой русской женщиной – библиофилом, если не считать императрицу Екатерину вторую. Правда Екатерина собирала библиотеку Эрмитажа, как государственную и на государственные деньги, а Быховец была частным коллекционером, и на всех её книжечках наклеен замечательный экслибрис или штампик: щит, внутри которого буквы МБ. Ещё расскажу Вам, что в первой трети девятнадцатого века в нашем Нижнем Новгороде проживал Соломон Мартынов, батюшка убийцы. Он занимался винными откупами и был самым богатым человеком в губернии. В городе есть улица, которую старики до сих пор называют «мартыновской», есть и больница «мартыновская», которую построил и подарил городу этот богатей, есть и дома, ему принадлежавшие и до сих пор сохранившиеся. Так что Коленьку Мартынова Мавра Быховец могла видеть ещё в пелёнках. Вот какую загадку я Вам сегодня разгадал, может, ещё когда и пригодится. А есть ещё какие-нибудь загадки для Вас в судьбе Лермонтова?

– Ну, конечно, загадка главная остаётся: почему первый стрелял Мартынов? Значит: было что-то ещё кроме этого длинного мартыновского кинжала, над которым потешались все Горячие Воды. Значит: было что-то такое, о чём мы не знаем. Либо они все были там пьяные, либо стреляли по жребию, а значит – было взаимное оскорбление, либо это была отложенная дуэль.

2

Издали горы не вызывают никакого впечатления, ну, может быть, некоторое любопытство. Но, по мере приближения, когда начинают прорисовываться ложбины и ущелья, которые морщинами прорезают их, появляется и некая одухотворённость. Лесная растительность, заполняющая их склоны, напоминает небрежную торопливую небритость, а фирновые снега и ледники, ползущие по расщелинам вниз – неспешные мудрые старческие слёзы.

Не замечать горы нельзя при всём желании. Они сами начинают наполнять тебя, занимать всё твоё внимание, всё твоё время. И с каждым часом, с каждым днём всё острее и чувствительнее начинаешь понимать, что ты, житель средней полосы, чужой в этом прекрасном, по-своему, мире.

Это бесполезно описывать, как в утренней голубой дымке на горизонте застенчивыми розовыми мазками начинает проявляться двугорбый контур Эльбруса. Или, наблюдая за парящим орлом, ты вдруг начинаешь замечать, как маленькими барашками собираются чуть пониже вершины Машука беленькие облачка. И вот, они уже превращаются в грозные тучи, и стеной выливается на долину холодный ливень.

Мне надо было после экскурсии как-то добраться до Золотушки, небольшого посёлка за ипподромом, где я остановился у друга. Но хлынувший дождь накрыл меня стеной, и я бегом бросился вдоль незнакомого переулка в поисках какой-нибудь крыши. Я бежал по булыжной мостовой, часто оказываясь по щиколотки в бурлящем потоке воды.

Неожиданно я увидел приоткрытые ворота и, остановившись, чтобы перевести дыхание, увидел, что стою около «Домика Лермонтова», в котором был несколько часов назад с экскурсией. Та же аккуратно застеленная камышом крыша, те же маленькие окошечки с закрытыми ставнями, и то же время я чувствовал, что это не музей, а жилой дом. Я ещё не понимал всего, но дождь заставил меня броситься во двор, где, как я помнил, была небольшая беседка – там я мог укрыться и переждать непогоду.

К моему удивлению, беседки во дворе не оказалось, а на её месте росла раскидистая старая черешня, под которой стояла широкая удобная скамейка. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался, но светлее не стало: наступила тёмная южная ночь. Было тепло. Я закурил, мечтая передохнуть, но меня волновала некая тревога, витавшая вокруг.

Тут дверь в домик-мазанку широко открылась, и оттуда вышел крепкий бородатый старик с лицом, обезображенным каким-то ранением, по-видимому, сабельным ударом. В руках у него был масляный фонарь, который он держал перед собой. Свет от фонаря был тусклый, но его хватало, что бы единственный глаз старика буквально горел. Урод посмотрел в сторону скамейки под черешней и твёрдым шагом направился к конюшне, которую я днём не заметил. Сарай-конюшня был размером побольше дома, и я определил, что он предназначен как минимум для четырёх лошадей.

Старик в конюшне не задержался и очень быстро вернулся в дом, закрыв за собой дверь. Я снова оказался в полной темноте и в тишине. Потом где-то пролаяла собака, и я закурил, размышляя, как мне добираться до дома. Тут вдалеке, но довольно явственно послышался цокот копыт по камням мостовой. Цокот приближался, и вскоре телега остановилась около ворот. Кроме телеги прибыли и несколько всадников. Они спешились и довольно скоро, молча и по-хозяйски раскрыли ворота и стали стучать в дверь.

Одноглазый бородач вышел к поздним гостям с фонарём. Говорили вполголоса, и я почти ничего не слышал. И только когда в низких окнах домика замелькали тени от зажжённых свечей, до меня дошло, что это тело убитого Поэта привезли с дуэли домой.

3

– Сейчас доктора дождёмся, и поедем в комендатуру на гауптвахту.

– И что нам грозит?

– Да чёрт его знает: может – разжалуют, может, в Сибирь, может – простят.

– Монго, я всё же не понял: почему Мартыш стрелял первым? Ведь должен был стрелять Мишель, и в воздух.

– Князь, то, что ты ничего не понял, я не удивляюсь. Так пить нельзя: ты же был мертвецки пьян, мы тебя везли в телеге вместе с Мишелем, ты на лошадь взобраться не мог.

– Так я же не виноват, что вы столько вина с собой взяли: думали, что они расцелуются и помирятся.

– Нет, они помириться не могли. Это вы все думаете, что Николя вызвал Мишеля за то, что тот смеялся при дамах над «его длинной острой штуковиной, висящей до колен». На самом деле – всё сложнее. Это старая обида.

– Какая ещё старая обида?

– Ладно! Теперь уже можно говорить. С год назад, а может поболе, родители передали через Мишеля Мартышу письмо, где писалось, что Лермонт ухаживает за сестрой Мартыша. И вложены были в это письмо деньги, триста рублей. Мишель приехал сюда и посетовал Николя, что его в дороге ограбили и письмо украли. Отдал он тогда Мартышу триста рублей. Николя написал об этой беде с письмом родителям. И вот недавно приходит новое письмо от родителей Мартыша, в котором пишется, что Лермонтов не знал, что в письме триста рублей. А значит: Мишель письмо то вскрыл, чтобы узнать: что говорят родители об его ухаживаниях. Только по глупости он заявил Николя, что у него письмо украли. Так что сегодня Мартыш самыми последними словами называл убитого и говорил, что если тот не вызовет его на дуэль, то он об этом грязном поступке будет рассказывать на каждом шагу. Так что вот: они стреляли одновременно, по сигналу. И Мишель выстрелил, и пуля его прошла прямо над левым плечом у Николя, около уха, когда тот ещё разворачивался. Хотя я на следствии всё равно буду говорить, что это я разрядил пистолет в воздух уже после дуэли.

– Господи, какой кошмар. Они были, как братья, даже не друзья. А вина-то набрали – думали: замирятся, гулять, веселиться будем.

Вскоре приехал доктор, но быстро ушёл. А потом засобирались и ускакали офицеры и всё затихло. Только через окно с незакрытыми ставнями было видно, как бедно и неярко светила в углу комнаты зажжённая лампадка.

Я вздрогнул от того, что хлопнула дверь. Страшный старик с фонарём вышел и направился прямо ко мне. Не доходя пары шагов, он остановился и махнул рукой, чтобы я следовал за ним. Я пошёл по направлению к конюшне. Старик сделал мне знак, чтобы я остановился. Через минуту он вывел из стойла осёдланную лошадь и передал повод мне. Я понял, что мне надо ехать. За всю свою жизнь я сидел верхом лишь один раз, но тут во мне сыграл какой-то инстинкт, и я легко вскочил на мирно стоящую кобылу.

– Как тебя зовут? – непонятно зачем спросил я старика.

– Казбек, – прохрипел он в ответ и стукнул кобылу по крупу.

Лошадь легко и уверенно вышла за ворота и направилась по переулку в гору. Было темно и тепло.

Но, когда я выехал за околицу, я встретил луну и обрадовался.

Олег РЯБОВ