В тихом сумраке ночей

№ 2013 / 43, 23.02.2015

Полемический ответ Романа Сенчина («Бытие определяет», «Литературная Россия, № 42 от 18.10.2013) на мою статью «Московские баранки и одесские бублики» (там же, № 41 от 11.10.2013) написан так, что предполагает возможность для ответа

Полемический ответ Романа Сенчина («Бытие определяет», «Литературная Россия, № 42 от 18.10.2013) на мою статью «Московские баранки и одесские бублики» (там же, № 41 от 11.10.2013) написан так, что предполагает возможность для ответа: я имею в виду вполне уважительный тон и стремление аргументировать возражения, а не навешивать ярлыки, как это в последнее время принято в нашем литературоведении (сужу по академической пушкинистике и выступлениям журналистов). Пользуюсь этой возможностью.

Сенчин считает аргументацию автора книги «12 стульев от Михаила Булгакова» Ирины Амлински и мою, излагающую в основном взгляды автора этой книги, неубедительной и предлагает свои аргументы в пользу того, что авторами «12 стульев» и «Золотого телёнка» были, конечно же, Ильф и Петров и что версия литературной мистификации, скрывавшей авторство Булгакова, критики не выдерживает. На эти контраргументы Сенчина можно было бы отвечать по очереди, выводя их «из строя» один за другим. Например, самым сильным ответом на аргументацию Сенчина был бы абзац из его же статьи:

«Не знаю, в каких отношениях были Булгаков и Ильф с Петровым, но я часто путаюсь, где описан тот или иной эпизод – в «Мастере и Маргарите» или в «Двенадцати стульях». Одна эпоха, одни учреждения, по которым ходят и Бендер, и Бегемот, один, в общем-то, и язык».

Парадокс в том, что Сенчин, видимо, не отдаёт себе отчёта, что он путается не потому, что описывается «одна эпоха, одни учреждения», а потому, что они описываются одним и тем же писателем, «одним, в общем-то, и языком», и стилем. И если не признавать в данном случае авторства Булгакова, следует как минимум признать, что Ильф и Петров в этих романах были полнейшими эпигонами Булгакова – тем более что в их произведениях, написанных до «12 стульев» ничего подобного стилю этих романов не наблюдалось.

Сенчин спорит с «тем, что Булгаков писал быстро», утверждая, что это было не всегда. Если он считает возможным привести в пример «Мастера и Маргариту», то следует иметь в виду, что замысел романа несколько раз менялся, и пока он не определился окончательно, роман двигался действительно медленно. Но этот роман и по сложности построения, по его многоплановости и по глубине замысла, по множественности смыслов, и частных, и общих, – вообще исключение в его творчестве. Все остальные произведения писались им быстро, и этому есть множество свидетельств современников. Фельетоны он вообще писал за 15 минут – а что из себя представляют оба романа? В каждом случае это цепочка фельетонов. Такие тексты Булгаков писал сразу и без помарок – вот почему у него нет «практически никаких намёков на нечто близкое к работе над романами».

Сенчин считает, что «булгаковские «Записки на манжетах», фельетоны, да и «Белая гвардия» – образцы прозы 1920-х», имея в виду, что стиль прозы Булгакова типичен для прозы тех лет. «Стиль – это человек», и был бы для нас интересен Булгаков, если бы он не обладал собственным стилем? Ещё можно было бы сказать, что его стиль не полностью сформировался, когда он писал «Записки юного врача», но уже тогда он наметил некоторые художественные приёмы, которые стали основой его будущего стиля, и их нетрудно выявить. Но мы к этому вернёмся чуть позже.

Некоторые доводы Сенчина «вызывают улыбку».

«В письмах этого периода, – пишет он, – Булгаков предельно откровенен. В письме Сталину в мае 1931 года он признаётся: «На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, он всё равно не похож на пуделя».

Неужели Сенчин всерьёз полагает, что Булгаков был предельно откровенен с советскими вождями?! Он, что, был самоубийцей?! Да если бы он откровенно написал, что он думает о них, его расстреляли бы после первого же признания! Даже одного спокойного высказывания о советской власти в дневнике хватило, чтобы его в течение двух лет вызывали на допросы в ГПУ. «Литературный волк» – самоопределение продуманное и осторожное. Волка загоняют, и именно это подразумевал Булгаков, которого травила советская критика. И уж совсем наивно предполагать, что Булгаков раскрыл бы факт мистификации каким бы то ни было советским чиновникам или вождям.

И – так далее.

Однако я не считаю целесообразным отвечать на все подряд «контраргументы» Сенчина. Важнее понять, почему моя статья не произвела должного впечатления, а доводы показались настолько неубедительными, что вызвали негативную реакцию. Как я теперь понимаю, я совершил ошибку, только перечислив некоторые сходные черты стиля и приёмы прозы Булгакова и романов «Ильфа и Петрова» и не показав в подробностях, что они совпадают до степени, исключающей иное объяснение, кроме предложенного Амлински.

Вот малая толика этих подробностей.

«Ровно в полдень запел петух в кооперативе «Плуг и молот». Никто этому не удивился». («12 стульев», 1928; здесь и далее везде я привожу даты по первой публикации, хотя написано могло быть раньше – например, «12 стульев» написаны не позже октября 1927 года).

А вот откуда этот петух попал в «12 стульев»:

«…В десять с четвертью вечера в коридоре трижды пропел петух… Человека, живущего полтора года в коридоре № 50 не удивишь ничем. Не факт неожиданного появления петуха испугал меня, а то обстоятельство, что петух пел в десять часов вечера. Петух – не соловей и в довоенное время пел на рассвете». (Булгаков, «Самогонное озеро», 1923)

Вот ещё пара, явно связанная единым происхождением:

«Провизор Леопольд Григорьевич, которого домашние и друзья называли Липа…». («12 стульев»)

«Я успел обойти больницу и с совершеннейшей ясностью убедился в том, что инструментарий в ней богатейший…

– Как же-с, – сладко заметил Демьян Лукич, – это все стараниями вашего предшественника Леопольда Леопольдовича. Он ведь с утра до вечера оперировал… Они его вместо Леопольд Леопольдович Липонтий Липонтьевичем звали». (Булгаков, «Полотенце с петухами», 1923)

А вот ещё:

«…Ноги были в лаковых штиблетах с замшевым верхом апельсинного цвета». («12 стульев»)

«…Он показался мне комичным, так же как и лакированные ботинки с ярко-жёлтым верхом…» (Вторая жена Булгакова Л.Белозёрская о первой встрече с ним в 1921 году, в книге «О, мёд воспоминаний», 1989)

Ещё:

«Брезина – дива из парижского театра «Фоли-Бержер (В афише, из главы, не вошедшей в основную редакцию «12 стульев».) Там же: «На сцену медленно вышла знаменитая мадемуазель Брезина с бритыми подмышками и небесным личиком. Дива была облечена в страусовый туалет».

«Костюмы нам сшили великолепные… Моя фотография в костюме из страусовых перьев… долго была выставлена на Больших бульварах». (Из книги воспоминаний Белозерской «У чужого порога», о том, как в Париже во время эмиграции она была принята в труппу мюзик-холла «Фоли-Бержер.)

И ещё:

«…Ипполит Матвеевич… стал с силой отрывать толстые пальцы незнакомца от стула». («12 стульев»)

Щукин… стал палец за пальцем отгибать и отогнул их все». («Роковые яйца», 1925).

И ещё:

«К обеду астролябия была продана (на базаре. – В.К.) слесарю за три рубля». («12 стульев», причём Амлински показывает, что для продажи астролябии Остапу понадобился примерно час.)

«Через час я продал шинель на базаре» (Булгаков, «Записки на манжетах», 1922 – 23 гг.). Е.С. Булгакова, дневник: «Жена Мандельштама вспоминала, как видела Мишу в Батуме 14 лет тому назад (то есть в 1921 году. – В.К.)…, когда он бедствовал и продавал керосинку на базаре». Чарнота в пьесе «Бег» тоже торгует на базаре.

А вот ещё десяток примеров.

За три года до появления позеленевших усов и волос Воробьянинова в «12 стульях» в повести «Собачье сердце» (1925) у клиента профессора Преображенского волосы тоже стали зелёными.

В «12 стульях» «Отец Фёдор… смущённо улыбаясь… чуть было не угодил под исполкомовский автомобиль», в «Дьяволиаде» (1924) «Коротков… широко и глупо улыбаясь… чуть не попал под автомобиль», а в «Роковых яйцах» (1925) «Персиков… чуть не попал под автомобиль на Моховой».

Куриный мор погубил 250 кур у попадьи Дроздовой («Роковые яйца», 1925), а у отца (то есть у попа) Фёдора в «12 стульях» мор унёс 240 кроликов.

Как профессор Преображенский и его пациент в «Собачьем сердце» (1925), так и Воробьянинов в «12 стульях» любили, знали наизусть серенаду Дон Жуана «От Севильи до Гренады в тихом сумраке ночей» – и напевали её.

«Гобелен зелёный» из булгаковского рассказа «Обмен веществ» (1924), «бледно-зелёные гобелены» из рассказа «Ханский огонь» (1924) и «гобелен с пастушками» из рассказа «Я убил» (1926) попали в «12 стульев» в виде гобелена «Пастушка», но ни один гобелен так и не попал в произведения Ильфа и Петрова.

«Брат Луначарского» из «Золотых корреспонденций Ферапонта Ферапонтовича Капорцева» (1924) превратился в «Золотом телёнке» в «сына лейтенанта Шмидта» вместе с сопутствующими повторяющимися приметами. Величина подачек, выданных им в учреждениях, одинакова в количественном выражении: в «Корреспонденции» – восемь червонцев от секретаря и три червонца от кассира, а в «Золотом телёнке» – восемь рублей и три талона на обед от председателя; «брат Луначарского» получил авансом пятьдесят рублей, а Остап просил пятьдесят рублей.

Излюбленные словечки и выражения Булгакова гуляют по страницам его рассказов и «12 стульев», но никогда – у Ильфа и Петрова: «изобилие» и формы от него, «мгновенно» и формы от него, «неприличными словами не выражаться», «обратите внимание», «я к вам по делу», «в университетах не обучались», «шиш с маслом», «сукин сын», «рукопожатия отменяются» и т.д. и т.п.

По рассказам Булгакова, повестям «Роковые яйца» и «Собачье сердце», романам «Белая гвардия», «Великий канцлер», «Мастер и Маргарита», «Жизнь господина де Мольера» и по роману «12 стульев» расхаживают и бегают «мужчины в кальсонах («подштанниках»), чего они никогда не делают в произведениях Ильфа и Петрова.

И в произведениях Булгакова – в романе «Белая гвардия» (1925) и рассказах «В ночь на 3-е число» (1922), «Налёт» (1923) «Я убил» (1926) – и в «12 стульях» описания сцен убийства поразительно одинаковы как экспрессией, так и описываемыми деталями: они всегда происходят ночью, единственный свидетель – луна, присутствуют звёзды, в некоторых случаях звезда «взрывается»; место убийства освещает фонарик, убийство всегда кровавое. Нужно ли говорить, что ничего подобного не было у Ильфа и Петрова ни до написания романов, ни во время, ни после.

Глагол «хлынуть» в разных вариантах фраз и словосочетаний в «12 стульях» использован четырежды; Булгаков использовал его в других произведениях более 10 раз; Ильф и Петров – ни разу. «Шиш» в виде просто «шиша» и «шиша с маслом», в виде «кукиша», «фига» или «дули» в рассказах и романах Булгакова, в том числе и в «12 стульях», употреблён более 30 (!) раз, притом что Ильф и Петров к этому слову и жесту остались абсолютно равнодушны.

У Булгакова имеет место множество упоминаний всевозможных романсов и цитат из них – в то время как Ильф и Петров к романсам относились насмешливо и по их поводу иронизировали: между тем только в «12 стульях» и «Золотом телёнке» Амлински обнаружила более 20 (!) строк или строф различных романсов, цитируемых их знатоком Булгаковым. Но романсовая тема – лишь часть вообще музыкальной; вот перечисление только голосов, попавших в произведения Булгакова и в исследуемые романы: дисканты, тенор, лирическое сопрано, колоратурное сопрано, меццо-сопрано, баритон, баритональный бас и бас – во множестве раз и в разных вариациях. То же самое – и с упоминаниями певцов и хора, с названиями опер и ариями из них, с названиями нот и инструментов. Если учесть, что ничего подобного нет в творчестве Ильфа и Петрова, то трудно представить себе соавторство, в результате которого в плоть романов органично вписались все эти музыкальные термины и детали.

Не миновал эти романы и мистический ореол, так характерный для всех произведений Булгакова. Невозможно приводить все эти цитаты, скажу лишь, что только в «12 стульях» упоминаний демонизма, чертовщины и потусторонщины Амлински насчитала более двух с половиной десятков, в то время как «никто из персонажей Ильфа и Петрова не взлетал на карнизы, не растворялся и не отражался в зеркалах, даже в таких зарисовках, в которых невозможно обойтись без отражения».

В «12 стульях» и в других булгаковских произведениях обнаружены глубокие следы от врезавшихся в эмоциональную память Булгакова случаев из его биографии. Похоже, причиной того, что эпизод с продажей керосинки до такой степени обременял память Булгакова, была его врождённая деликатность и стыдливость, которые ему пришлось преодолевать во время «базарной» торговли. Однажды у него украли чемодан, в котором, в частности – и в основном – было его бельё. Видимо, ему пришлось одалживаться, что было для него чрезвычайно болезненно; по этой причине и гуляют по произведениям писателя эти темы кражи в поезде чемодана с бельём и одалживанья чужого белья и чужой одежды, – причём это последнее, видимо, так «зацепило» его, что даже фамилию главного героя «Дьяволиады» он сделал производной от слова «кальсоны», а нижнее бельё стало чуть ли не неотвязной темой в его творчестве (чего, разумеется, нет вообще в произведениях Ильфа и Петрова). Амлински собрала впечатляющую подборку цитат с «кальсонами» и «подштанниками» из произведений Булгакова, в том числе и из исследуемых романов.

В другой раз его обокрали так, что, при его впечатлительности и ранимости, это осталось шрамом на всю жизнь: у него украли всю только что полученную зарплату – 400 рублей, он остался без копейки. О том, насколько сильное впечатление это на него произвело, хорошо видно по огромной подборке цитат из произведений Булгакова с использованием числа 400 (в том числе и из «12 стульев») – и это не единственное использование числовой символики в произведениях Булгакова, чего нельзя сказать о написанном Ильфом и Петровым..

Не менее впечатляющ анализ передвижений Остапа Бендера с Воробьяниновым и отца Фёдора: как оказалось, все эти путешествия повторяют маршруты тех или иных переездов Булгакова в 1920-е годы, вплоть до названий гостиниц, в которых он останавливался в тех же населённых пунктах, – и вплоть до катастрофы в последнем пункте путешествия, Батуме, отразившей реальную жизненную катастрофу Булгакова, который так и не смог уплыть в Константинополь.

«После демонстрации топографического, музыкального и мистического оформления, после многочисленных перекличек с творчеством Булгакова, с освещением в романах фактов из его личной жизни, – резюмирует в этой части своего расследования Амлински, – возможен лишь один вывод: основным и координирующим автором обоих романов является писатель Михаил Афанасьевич Булгаков».

За ограниченностью места я не могу привести подробное сопоставление образов Бендера и Аметистова, Воробьянинова и Обольянинова. Его одного хватило бы, чтобы понять, что Булгаков был не только «основным», но и единственным автором «12 стульев», ибо такие совпадения невозможно объяснить иначе. Поэтому отсылаю читателя, которому вышеперечисленных сопоставлений будет недостаточно, к статье А.Б. Левина «12 стульев из Зойкиной квартиры», по адресу <http://www.netslova.ru/ab_levin/12s.html> (на неё ссылается и Амлински).

А теперь зададимся вопросом: возможно ли при таких «совпадениях» исчисляющихся сотнями, что Ильф и Петров могли быть авторами «12 стульев»? Ведь в этом случае применить к ним слово «эпигоны» было бы чересчур деликатно. В то же время возникает и другой вопрос: если Ильф и Петров и в самом деле принимали какое бы то ни было участие в написании обоих романов, то как они могли не упомянуть об участии и Булгакова? Ну, хоть словом, хоть полсловом? А ведь нигде никогда никто из них об этом даже не заикнулся. Не правда ли, странно?

Я не обвиняю ни Ильфа, ни Петрова в нечистоплотности или неблагодарности и предпочитаю считать, что они рисковали своей писательской репутацией, когда, при такой стилевой схожести прозы Булгакова и «12 стульев», ставили свои имена на обложку романа, мистифицируя современников и потомков. Полагаю, фраза Булгакова о «московских баранках» и «одесских бубликах», о вынужденности этой мистификации была ими замечена и оставлена в романе с их ведома.

Одна из главных задач литературной мистификации – скрыть её причину. Положение обязывало всех её участников хранить тайну. Врать приходилось всем, направо и налево. Легко представить, как Булгаков охотно соглашался с теми, кто говорил ему, что Ильф и Петров написали замечательную книгу. Ещё легче – как Ильф и Петров принимали поздравления с успехом «12 стульев». Им нельзя было даже заикнуться о каком бы то ни было участии Булгакова в создании романа. При том, что его публиковать перестали совсем (как потом выяснилось – до смерти), таких игр им бы не простили.

В статье о своей теории литературной мистификации я писал: «Предметом успешной литературной мистификации может быть только значительное художественное произведение». «12 стульев» были именно таким произведением, а тот факт, что разгадка была найдена лишь через 85 лет, свидетельствует об успешности мистификации. В связи с этим закончить мой ответ на полемическую статью Сенчина уместно было бы его же словами: в этой коллективной мистификации «выразилось бытие определённого отрезка времени. Выразилось поразительно талантливо и ярко – наверное, на века».

Владимир КОЗАРОВЕЦКИЙ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.