Письмо, убившее Чайковского: было ли оно?

№ 2013 / 45, 23.02.2015

История «самоубийства» (возьму это слово всё же в кавычки) Петра Ильича Чайковского достаточно известна, даже популярна – и на Западе, и в России. Особенно сильный эффект произвели в своё время

История «самоубийства» (возьму это слово всё же в кавычки) Петра Ильича Чайковского достаточно известна, даже популярна – и на Западе, и в России. Особенно сильный эффект произвели в своё время, в начале 1980-х годов, статьи музыковеда Александры Орловой, эмигрировавшей в США. Орлова, в частности, подкрепляла свою версию тем, что она в отличие от своих критиков (Берберова, Браун, Карлинский, Познанский) имела непосредственный доступ к архивам Дома-музея Чайковского в Клину, когда ещё в 1938 году принимала участие в составлении летописи жизни и творчества композитора. Странно, что она не воспользовалась таким серьёзным, прямо-таки убийственным аргументом, как собственноручное письмо Модеста Чайковского брату, в котором он, как утверждает солистка Президентского оркестра России певица Екатерина ЧЕРНОУСОВА, угрозами принуждал последнего к самоубийству, даже упоминал о какой-то коробочке с ядом…

Екатерина ЧЕРНОУСОВА
Екатерина ЧЕРНОУСОВА

– Екатерина, как же Вам удалось попасть туда, куда в своё время не добралась Орлова? И что представляло собой «убийственное письмо»?

– Это было давно – около 25 лет назад. В Клину я проходила практику ведения экскурсий. Человек, который в то время был хранителем музейного архива или как он себя называл, я не помню его имени, был очарован мною, и когда я спросила, правда ли вся эта история с самоубийством, он молча повёл меня к какой-то комнате, открыл дверь и некоторое время двигал ящики с письмами. Он дал мне в руки письмо Модеста к брату. Я не помню его содержания точно, слово в слово, но смысл там был в прямой угрозе, и, кажется, было написано про яд. Почему письмо не поддельное? Нет, такое, конечно, тоже возможно.

– Если принять версию «самоубийства» или «убийства» (принуждение к первому есть, по-моему, второе), то возникает вопрос о мотивации. Мог ли быть какой-то мотив у Модеста Ильича, как известно, всецело зависевшего от брата? Про общность их сексуальных предпочтений я уж и не говорю. Ведь каким же тогда чудовищем, получается, должен был быть автор либретто к «Пиковой даме»!

– Я уже давно не считаю себя вправе лепить на людей ярлыки – чудовища они, или блаженные, или глупые, или ещё что-то. Я не знаю, какие отношения на самом деле были между братьями, и, мало того, это их личное дело.

– Смерть Чайковского биографически всегда ассоциируется с его музыкой, с его последней, Шестой, си-минорной Патетической симфонией. Что это, по-вашему, – свидетельство именно насильственной смерти композитора (иначе говоря, П.И. Чайковский, находясь в безвыходном положении пишет самому себе реквием – знаменитое Adagio lamentoso, завершающее симфонию) или, может быть, тут скрыто что-то другое?

– По поводу Шестой симфонии я думаю, что, да – это слишком личная, на мой взгляд, музыка и вызывает она, в общем, чувства у большинства людей сходные – да, сплошной плач по… Вот здесь вопрос: по кому или по чему. Но это для тех, кто интересуется. Мне тут важно другое – то, что человек уходил из жизни, не достигнув гармонии с самим собой и, соответственно, передавая эту «негармоничность» людям. Я слышала, что во время одного из прослушиваний симфонии кто-то умер в зале, другим при её исполнении становится дурно. Так что кто тут чудовище – ещё вопрос.

– Как Вы считаете, не следует ли довести дело до конца, т.е. перетрясти клинский архив в поисках убийственного доказательства?

– Кому интересно – пусть перетряхивает архив. Хотя мне кажется, это не прольёт много света – тут какое-то нездоровое любопытство к личным вещам. В конце концов, не так уж важно, кто подтолкнул Чайковского к роковому шагу – важно то, что он мог пойти на поводу в силу своей душевной и духовной организации, всей своей психофизики. Так вот, для людей подобных Чайковскому довольно закономерен такой уход из жизни. Невелик подвиг расставаться с тем, чем меньше всего дорожишь, известно ведь. Я считаю на сегодняшний день Чайковского замечательным композитором, у которого, однако, есть лишь несколько вещей не вызывающих во мне неприятия, связанного с возникновением депрессивного состояния после прослушивания его музыки. Я практически перестала его слушать, за исключением его детских балетов, и то не всех. Поэтому – сам ли он ушёл из жизни так рано или «его ушли» – смысл его ухода не меняется: если человек уходит отсюда – ему надо уходить. А если надо прийти – он вернётся. Причём, я думаю, обязательно – уходя из мира с таким ощущением жизни, с таким трагизмом, человек не решил и половины своих задач тут. Он прожил какую-то часть, прошёл какой-то этап. Но жизнь многогранна и, если не достигнуто ощущение счастья здесь, на Земле, – значит, не всё ещё решено. Звучит несколько постулативно, но я говорю это не по-пустому – просто проверено на собственном опыте.

Считаю необходимым завершить эту публикацию следующим комментарием. Разумеется, оставаясь поклонником музыки П.И. Чайковского, я не могу принять трактовку личности и творчества этого композитора, которая предложена моим собеседником. Иная точка зрения изложена в моей книге «Поэзия и смерть», где несколько слов сказано и о предсмертной Шестой симфонии Чайковского. Отсылая к этой книге любопытствующего читателя, вопрос о существовании «убийственного письма», до сих пор не замеченного чайковсковедами, я пока что, хотя бы лично для себя, оставляю открытым.

Беседовал Максим ЛАВРЕНТЬЕВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.