Тощая почва российского либерализма

№ 2013 / 48, 23.02.2015

Самодержавие, православие, народность – старая триада возрождается едва ли не официально! Однако первое её применение завершилось Крымской войной

Самодержавие, православие, народность – старая триада возрождается едва ли не официально! Однако первое её применение завершилось Крымской войной, после чего пришлось встать на путь либерализации и даже дать дорогу новой интеллигенции – из низов, из разночинцев. Без неё, оказывается, даже такие главные союзники России как армия и флот не помогают! Когда же появилось выражение «гнилая» интеллигенция?

Нет, мы не о Чаадаеве и Пушкине, как можно! У той дворянской элиты был крепкий внутренний стержень, они были плотью от плоти народной и в главном с ним едины. Почему же столь монолитная конструкция оказалась колоссом на глиняных ногах? Похоже, народность в самодержавно-православном обрамлении не есть плюс…

Обычно гнилость ассоциируется с большевиками, и Ленин говорил о буржуазной интеллигенции резко: «не мозг, а г… нации». Что ж, он сам вышел из этой среды и приложил все усилия, чтобы воплотить свои слова в жизнь. Но автором приклеившегося намертво бессмертного определения был всё же не он, а сын царя-освободителя Александр III. Анна Тютчева пишет, что он воскликнул как-то, в сердцах отшвырнув либеральную газету: «Гнилая интеллигенция!»

Обращал он возмущение лишь на либералов или обобщал на всё образованное сословие, неведомо. И почему Ленин и царь, люди полярных взглядов и жизненного опыта выбрали схожие выражения? Не потому ли, что после реформ царя-освободителя пути империи и интеллигенции стали расходиться?

Академик Лихачёв писал: «При Петре не было интеллигенции. Для её образования нужно было соединение университетских знаний со свободным мышлением и свободным мировоззренческим поведением. Пётр опасался появления независимых людей. Он как бы предчувствовал их опасность для государства…» Дмитрий Сергеевич определил чисто русское понятие интеллигенция (на Западе больше свободы, поэтому там интеллектуалы, да ещё с либеральным оттенком) так: «…интеллигентность в России – это прежде всего независимость мысли при европейском образовании».

Но самодержавие (тоталитаризм, диктатура) есть основа российского государства, поэтому интеллигентов в понимании Лихачёва в России быть не могло и напрасно он считает им Пушкина, такого же певца русского империализма, как Киплинг британского! Вот только в отличие от Киплинга россиян за границу монарх не пускал, чуть что ссылка или Кавказ, замирение горцев. Или сумасшедшим объявят. Более-менее свободная, не ЕИВ интеллигенция появилась при Александре II, но продержалась недолго, до середины 20-х. Уцелев лишь в виде редких исключений, таких, как сам Лихачёв, Лев Гумилёв, Андрей Сахаров. Соответствуют ли обвинения в её адрес действительности? Или прав Лихачёв: «…по особенностям русского исторического прошлого мы, русские люди, часто предпочитаем эмоциональные концепты логическим определениям».

Обвинения соответствуют. Власть не может твёрдо рассчитывать на интеллигенцию, та ненадёжна в силу её стремления к независимости, сама интеллигенция презирает своих ренегатов и конформистов, да и уровень её сильно упал за годы Советской власти, философские пароходы не прошли даром, не говоря уже об уровне самого народа после войн, голодоморов и терроров. Связь тут тесная, русская интеллигенция, повторю, всегда была плотью от плоти народной. Да и как может быть иначе?

В общем, имеем то, что имеем. Как писал Гораций: «Люби не то, что хочется любить, а то, что можешь, то, чем обладаешь». Нет среди патриотической интеллигенции ни Чадаева, ни тем более Пушкина, есть Кургинян и Проханов. За неимением гербовой обходимся туалетной…

В первой половине XIX века величие России сомнению не подлежало. По размерам территории, численности населения и армии, по опасениям соседей держава была велика! Она поддерживала троны и гасила мятежи, душила революции и блюла стабильность старого мира – изрядно всем надоев, в конце концов. А упоение величием стало болезнью, коей страна страдает поголовно, от пиитов и самодержавного властелина до последнего хрестьянина, не говоря уж о сабельных рубаках и героях штыковых атак!

Страдает? Полноте! Восхищается своим назначением вести остальные народы к свету и о чём ещё говорить, если даже язвительный Чаадаев пророчествовал в «Философических письмах»: «Россия призвана к необъятному умственному делу: её задача дать в своё время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе». Увы, Крымская война завершила петровский проект модернизации России полным крахом. Начиналась она в обстановке большого патриотического подъёма и царский манифест вызвал бурю торжеств, пожертвования деньгами, провизией и даже людьми – на святое дело освобождения христиан из-под турецкого ига сдавали рекрутов. Радостному событию посвящали стихи и прозу. Впавший с возрастом в консерватизм князь Вяземский писал: «Англия и Франция могут действовать и действуют на Турцию торговлей, так называемым просвещением, а мы не имеем над ней этого торгового влияния. Мы можем налечь на неё только физической силой. Следовательно, когда обстоятельства того требуют, и нужно брать силой, а не словами».

Сила есть, ума не надо. Поэтому итог трудов Николая I, которого сейчас считают едва ли не последним рыцарем империи, оказался печален. Та же Тютчева писала, что он «лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью…» Венцом деятельного малоумия стала Крымский разгром.

У вас не возникает впечатления переклички эпох? Боюсь, фрейлины нынешнего двора, буде обнаружат у себя литературный дар и смелость суждений, напишут нечто подобное! Однако ныне и войны не понадобится, настолько всё прогнило. Почему же войны ждали и ей радовались? Потому что её готовили властители душ, Надеждин и Чаадаев, Гоголь и Пушкин, Тютчев и Вяземский. Именно к ним, к их времени академик Дмитрий Лихачёв относит появление интеллигенции России!

Чаадаев

Не он ли был первым русским либералом? Мандельштам: «Чаадаев был первым русским, в самом деле идейно побывавшим на Западе и нашедшим дорогу обратно. Современники это инстинктивно чувствовали и страшно ценили присутствие среди них Чаадаева. На него могли показывать с суеверным уважением, как некогда на Данте: «Этот был там, он видел – и вернулся».

Его «Философические письма» произвели огромное впечатление! Но… тон откликов был резко отрицательным. «Всё соединилось в одном общем вопле проклятия и презрения к человеку, дерзнувшему оскорбить Россию». «Письмо Чаадаева не что иное, как отрицание той России, которую с подлинника списал Карамзин». «Тут бой рукопашный за свою кровь, за прах отцов, за всё своё и за всех своих… Это верх безумия… За это сажают в жёлтый дом» – писал князь Вяземский и государь, как видим, прислушался к нему! «Чаадаев излил на своё отечество такую ужасную ненависть, которая могла быть внушена ему только адскими силами» (Татищев). «Обожаемую мать обругали, ударили по щеке» (Вигель). Студенты Московского университета выражали желание «с оружием в руках вступиться за оскорблённую Россию». Де Кюстин писал: «Мало было Сибири, каторги, кнута, крепости, чтобы достойно покарать изменника своему Богу и своему отечеству». Пушкин также откликнулся негативно: «Клянусь вам честью, я не хотел бы иметь другое отечество, ни другую историю, чем те, которые дал нам Бог».

Отчего так? Оттого, что Чаадаев с похвалой пишет о европейском духе?

«…речь идёт здесь не об учёности, не о чтении, не о чем-то литературном или научном, а просто о соприкосновении сознаний, о мыслях, которые охватывают ребёнка в колыбели, окружают его среди игр, которые нашёптывает, лаская, его мать, о тех, которые в форме различных чувств проникают до мозга его костей вместе с воздухом, которым он дышит, и которые образуют его нравственную природу ранее выхода в свет и появления в обществе. Хотите знать, что это за мысли? Это мысли о долге, справедливости, праве, порядке. Они происходят от тех самых событий, которые создали там общество, они образуют составные элементы социального мира тех стран. Вот она, атмосфера Запада, это нечто большее, чем история или психология, это физиология европейского человека. А что вы видите у нас?»

Или вот не утратившее злободневности замечание: «Массы подчиняются известным силам, стоящим у вершин общества. Непосредственно они не размышляют. Среди них имеется известное число мыслителей, которые за них думают, которые дают толчок коллективному сознанию нации и приводят её в движение. Незначительное меньшинство мыслит, остальная часть чувствует, в итоге же получается общее движение. … А теперь, я вас спрошу, где наши мудрецы, где наши мыслители? Кто из нас когда-либо думал, кто за нас думает теперь?»

Сильно сказано! Но недаром Пушкин писал о Чаадаеве так: «Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес, А здесь он – офицер гусарский». В данном случае поэт, безупречный в сравнениях (поэзия – это в первую очередь вкус!), был даже более проницателен, чем всегда. Дело в том, что и этот свободный как будто бы ум отнюдь не считал вековые беды России помехой на пути превращения её в центр европейской цивилизации!

«Мы призваны… обучить Европу бесконечному множеству вещей, которых ей не понять без этого. Не смейтесь: вы знаете, что это моё глубокое убеждение. Придёт день, когда мы станем умственным средоточием Европы, как мы уже сейчас являемся её политическим средоточием, и наше грядущее могущество, основанное на разуме, превысит наше теперешнее могущество, опирающееся на материальную силу».

Ну как же не смеяться!? Воистину, офицер гусарский! Да и то, гусар мы представляем себе иначе: «Совершенная кокетка: по часам просиживал за туалетом, чистил рот, ногти, притирался, мылся, холился, прыскался духами». Он не сомневался, что «материальная сила» делает Россию политическим средоточием Европы. Более того, она уже переросла Европу, ей стало тесно в рамках этой скованной смешными нормами и рамками цивилизации и она делает следующий шаг!

Комментируя либерализацию Европы, начавшуюся июльской революцией 1830 года во Франции (она почему-то неприятно поразила свободолюбивого Периклеса), Чаадаев приветствует разрыв: «Пришедшая в остолбенение и ужас, Европа с гневом оттолкнула нас; роковая страница нашей истории, написанная рукой Петра Великого, разорвана; мы, слава богу, больше не принадлежим к Европе: итак, с этого дня наша вселенская миссия началась».

Вселенская миссия началась с разрыва с Европой – вот, оказывается, кто тормозил русскую тройку! Обратите внимание, Чаадаев отвергает петровскую модель развития, но жизнь отвергнет заодно и его мечтания. Сейчас, зная, чем вселенская миссия закончилась, читать это неловко, но сие писал тот, кому Пушкин посвятил бессмертные строки про зарю пленительного счастья! Ирония судьбы в том, что писано сие ими в разгар застоя. Басманный философ был высочайше объявлен сумасшедшим – так царь вычеркнул его из общества и снова налицо перекличка времён и нравов, недаром нынешние охранители презрительно подчёркивают внесистемность оппозиции.

Царь назвал «Письмо» «смесью дерзостной бессмыслицы, достойной умалишённого», прибавив, что «не извинительны ни редактор журнала, ни цензор». Автора вызвали к московскому полицмейстеру и объявили, что по распоряжению правительства он отныне считается сумасшедшим, заключается под домашний арест и лишь раз в день имеет право выходить на прогулку. Ежедневно к нему являлся доктор для освидетельствования, а Бенкендорф назидательно писал, что прошлое России удивительно, настоящее прекрасно, а будущее выше всяких представлений! Тот же, кто думает иначе – сумасшедший. Что вольнодумцу ещё оставалось, как не заняться «необъятным умственным делом»?

Надеждин

Редактор журнала «Телескоп», опубликовавший плохо принятое властью «Письмо» Чаадаева, в том же 1836 году дал и свою программную статью «Европеизм и народность в отношении к русской словесности». В ней он отстаивал право России быть самой собой, не заглядываясь на Европу, но опираясь на свои немеряные силы, на единство верхов и низов, спаянное единственно верной православной верой. Завершает свои инвективы Николай Иванович формулой, отражающей суть нынешнего режима: «В основание нашему просвещению положены православие, самодержавие и народность. Эти три понятия можно сократить в одно, относительно литературы. Будь только наша словесность народною: она будет православна и самодержавна!»

Надеждин повторяет принципы, изложенные графом Уваровым в докладе Николаю I при вступлении 19 ноября 1833 года в должность министра народного просвещения. Причём народность Надеждин видел в кулаке! «Европейцу как хвалиться своим тщедушным, крохотным кулачишком? Только русский владеет кулаком настоящим, кулаком comme il faut, идеалом кулака. И, право, в этом кулаке нет ничего предосудительного, ничего низкого, ничего варварского, напротив, очень много значения, силы, поэзии!»

Перекликаясь с Чаадаевым, Надеждин восклицает: «Да и что такое Европа – Европа? Кто-то раз шутя говорил, что он хочет переделать географию и разделить землю не на пять, а на шесть частей: Европу, Азию, Африку, Америку, Океанию и Россию, эта шутка для меня имеет в себе много истины. …наше отечество, говорю, имеет полное право быть особенною, самобытною, самостоятельною частью вселенной. Ему ли считать для себя честью быть примкнутым к Европе, к этой частичке земли, которой недостанет на иную из его губерний?»

А ведь Надеждин был далеко не славянофил, не панславист и впоследствии, вернувшись из ссылки и попутешествовав по славянским землям Австрийской империи, писал: «Славянский патриотизм, мечтающий о централизации славянского мира, существует только в головах некоторых фанатиков». Народы славянские за исключением венгерских славян и русинов, угнетаемых магнатами, «живут себе преспокойно под австрийским владычеством, ни мало не думая о какой-либо политической самобытности».

Пушкин

Возможно, Чаадаев и впрямь отличался чрезмерной экзальтированностью и у царя имелись определённые резоны ограничить круг его общения? Нет, царь, как и Пётр, на которого он хотел походить, просто не любил интеллигентов. А Чаадаев (вспомните слова Лихачёва) был прекрасно образован и много о себе мнил. Хотя в отношении великого будущего России всё общество думало точно так, как и Чаадаев. Идеологические основы мировой гегемонии России были заложены им, Жуковским, Пушкиным, Гоголем и так далее, кого из образованного сословия ни возьми. Причём «необъятное умственное дело» все дружно оставляли на потом, на светлое будущее, которое обязательно наступит – после того, как Россия «возьмёт всё силой»!

Вспомните, как Пушкин писал Вяземскому во время польского восстания 1830–31 гг.: «…Всё-таки их надобно задушить, и наша медлительность мучительна…» Как опасался вмешательства Запада. Как откликнулся патриотическими стихами («Бородинская годовщина», «Клеветникам России» и др.). Так писал гений, создавший русский язык, на котором мы с вами разговариваем, пишем, которым гордимся, человек, транслировавший и адаптировавший западную культуру, насаждавший её на русской почве. Он, владевший французским едва ли не лучше, чем русским, как и Чаадаев – не считали себя европейцами. И были правы. Чтобы стать ими, мало создать империю и вломиться в Европу.

Что и отметил молодой Вяземский, один из немногих тогдашних русских либералов: «Вот что я было написал в письме к Пушкину сегодня и чего не послал: «Попроси Жуковского прислать мне поскорее какую-нибудь новую сказку свою. Охота ему было писать шинельные стихи… и не совестно ли «Певцу во стане русских воинов»… сравнивать нынешнее событие с Бородином? Там мы бились один против десяти, а здесь, напротив, десять против одного. Это дело весьма важно в государственном отношении, но тут нет ни на грош поэзии. Можно было дивиться, что оно долго не делается, но почему в восторг приходить от того, что оно сделалось… Курам на смех быть вне себя от изумления, видя, что льву удалось наконец наложить лапу на мышь. В поляках было геройство отбиваться от нас так долго, но мы должны были окончательно перемочь их: следовательно, нравственная победа всё на их стороне».

И далее: «В «Бородинской годовщине» опять те же мысли или то же безмыслие. Никогда народные витии не говорили и не думали, что 4 миллиона могут пересилить 40 миллионов, а видели, что эта борьба обнаружила немощи больного, измученного колосса. Вот и всё: в этом весь вопрос. … Охота вам быть на коленях пред кулаком».

«Охота быть на коленях», «шинельные стихи»… Ай да Вяземский! Что там Достоевский говорил о русской литературе? Откуда она вышла?

Тютчев

Этот властитель русских дум сумасшедшим не был, разве что на любовной почве чудил, но на то он и поэт. Его роман с Эрнестиной Дернберг оказался столь скандальным, что был дипломат уволен от службы и лишён звания камергера. После чего прозрел, выступал со статьями панславистского направления, писал о необходимости восточноевропейского союза во главе с Россией и о том, что именно противостояние России и революционной Европы решит судьбу мира. Считал, что русское царство должно простираться «от Нила до Невы, от Эльбы до Китая».

Столь похвальные взгляды талантливого литератора привлекли внимание, и в 1843 году состоялась его встреча с начальником III отделения Собственной ЕИВ канцелярии Бенкендорфом. После чего царь благословил Тютчева на труды по созданию позитивного облика России на Западе. Большой интерес Николая вызвала статья «Письмо к г-ну доктору Кольбу» («Россия и Германия»; 1844). Император, как сообщил родителям автор, «нашёл в ней все свои мысли…»

Вскоре Тютчев вернулся в Россию, ему вернули звание камергера, а в 1848 году он стал старшим цензором при МИД. Известен тем, что не разрешил распространять в России манифест коммунистической партии на русском языке…

В 1849 году цензор сочинил вирш, характерный для настроений эпохи: «Вставай же Русь! Уж близок час!/ Вставай Христовой службы ради!/ Уж не пора ль, перекрестясь,/ Ударить в колокол в Царьграде?»

Не Пушкин. Тот даже «шинельные» стихи писал с горним блеском. Но смысл ясен. Проливы не давали спать имперской русской интеллигенции! Даже былой либерал князь Пётр Вяземский жаждал на старости ратных утех: «Брошусь в бурю боевую/ За алтарь, за Русь Святую/ И за белого царя!» Однако летом 1854 г., когда в войну вступили Англия и Франция, Тютчев снова прозрел: «Это война кретинов с негодяями»! Кто тут кто неведомо, но в царе цензор разочаровался. Правда, лишь после ухода того к отцу небесному…

Мартиролог

Гоголь, вопросивший, куда несётся Русь, ответа ждать не захотел и умер в 42 года, утратив интерес к жизни в России, ставшей жандармом Европы. Уморил себя голодом за год до Крымской войны. Предвидел, куда примчится тройка? Не хотел видеть?

Пушкин подгадал себе дуэль, разочаровавшись не в Наталье Николавне, а царь ушёл из жизни, не дотянув до шестидесяти. Великана скосил грипп, перешедший в воспаление лёгких. Но, возможно, и сам ушёл, поговаривают о самоубийстве. По рассказу жены наследника «одной из его последних фраз, обращённых к сыну, была: «Держи всё – держи всё». Эти слова сопровождались энергичным жестом руки, обозначавшим, что держать нужно крепко». То есть, царь сжал кулак. А за много лет до того при упоминании о народах, населяющих Россию, он спросил сына: «А чем всё это держится?» Александр дал заученный ответ: «Самодержавием и законами». «Законами?» – усмехнулся отец, – «нет, самодержавием и вот чем, вот чем, вот чем!» И при каждом повторении этих слов он махал сжатым кулаком. «Так понимал он управление подвластными ему народами», – отметил Е. Тарле в книге «Крымская война».

Надеждин, а он, как и Вяземский, всё больше ударялся в патриотизм, пошёл на службу в Министерство внутренних дел, надорвался в трудах на благо отечества и помер молодым, едва перевалив за пятьдесят, в начале 1856-го, и года не прошло после смерти императора.

Чаадаев ушёл в мир иной всего лишь парой месяцев после него, увидев, чем закончилась «вселенская миссия» России. Также думал о самоубийстве, да воспаление лёгких избавило от греха. Прямо мор какой-то. В общем, все они умерли преждевременно. Или как раз вовремя.

Таков был идеологический базис. При Советах, когда партия заменила и бога и кесаря, триада редуцировалась в дуаду «народ и партия едины», каковая расцвету интеллигентности и либерализма также не способствовала. Затхлая же атмосфера России нынешней напоминает духоту николаевскую, либералы здесь по-прежнему не в чести и сколько ни изощряется русская мысль в поисках национальной идеи, кроме как брать силой ничего у неё не выходит. А ведь мы об интеллигентах…

Юрий КИРПИЧЁВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.