Смущающий автограф

№ 2014 / 15, 23.02.2015

Ивана Козлова, собкора «Красноярского рабочего» по Дивногорску, я недолюбливал: очень уж откровенно он прилипал к знаменитостям

Ивана Козлова, собкора «Красноярского рабочего» по Дивногорску, я недолюбливал: очень уж откровенно он прилипал к знаменитостям и, говоря современным жаргоном, пиарился на них. Так, долгое время был неотвязной тенью начальника «Красноярскгэсстроя» Андрея Ефимовича Бочкина. А когда в крае появился писатель В.П. Астафьев, Иван «прилип» к нему.

Они стояли на Пионерской площади Дивногорска, на бетонной набережной Енисея. Не помню, какой позыв был у меня в тот момент, за что я был зол на Ивана, только, помню, я решительно подошёл и, едва кивнув В.П. Астафьеву, очень резко что-то Козлову высказал. Накипело, понимаешь. Бывает.

Секундного взгляда на Астафьева было достаточно, чтобы его лицо, сплошь изрезанное мелкими и крупными морщинами, с косящим взглядом (один глаз у него был нездоров) – врезалось в память. Познакомить меня с Астафьевым я, конечно, Ивана при этом не просил.

Высказался – и отошёл. Может быть, и бестактно это вышло по отношению к знаменитому писателю, но уж как было, так было.

А потом совершенно случайно мы с моим другом, поэтом Николаем Рябеченковым, встретили возле мебельного магазина супругу Астафьева – Марию Семёновну Карякину. Она тогда оборудовала в Овсянке избу, где писатель собирался жить и работать – в родном селе. И ей нужна была мужская помощь: погрузить, доставить и установить купленную мебель. Естественно, мы с Николаем тут же согласились.

К концу нашей работы Мария Семёновна, как это по-русски положено, устроила магарыч. И вдруг откуда ни возьмись, как мухи на мёд, в избу понабились местные любители пообщаться со знаменитостью и заодно на халяву выпить. Рады были земляки писателя «обмыть» купленную мебель – дружно ринулись на кухню. Мне это показалось противным и я, один из всех, не пошёл на «обмывку» и разглядывал астафьевскую библиотечку на только что установленном стеллаже. Впрочем, ждать пришлось недолго: видимо, водки было немного.

Местная власть к этому моменту успела прислать к дому Астафьева «бобик» (ГАЗ-69). Я успел занять место рядом с шофёром. Развесёлая компания, как воробьи на хлебные крошки, выпорхнула из избы и мгновенно забила «бобик», что называется, под завязку. И тут неожиданно из дома вышел сам Виктор Петрович: разгорячённый, он тоже решил поехать из Овсянки в Дивногорск, это километров 15–20. Ан, места-то все заняты! И вылезать никто не хочет: все уже тёплые и всем шибко охота продолжить горячее общение со знаменитым земляком.

Наверное,потому, что был там единственный трезвый, я вылез из «бобика» и уступил место Астафьеву. – Ну, вы не обидитесь на меня, старика? – сказал он мне, усаживаясь. А что было делать, дошёл я пешком до трассы, на попутках добрался до Дивногорска, домой.

А потом, после одного из коллективных выступлений нашей литературной группы, неожиданно, меня и Николая Рябеченкова пригласила в гости худощавая молодая – лет тридцати – женщина с милым лицом, недавно приехавшая в Дивногорск в качестве преподавателя местного медучилища, Клавдия Ивановна Белякова. Она почему-то сразу получила здесь в только что отстроенном многоэтажном доме прекрасную «однушку».

В качестве музыкального фона она поставила на проигрыватель пластинку с песнями на стихи Николая Рубцова. Одна из песен – «Отцветёт и поспеет на болоте морошка» – помню, звучала с гениальной, щемящей пронзительностью! Не помню имени исполнительницы, но по стилю похоже на Жанну Бичевскую. Я и поныне считаю ту песню, в том исполнении, – вершинным самовыражением Николая Рубцова.

У Беляковой была двухлетняя дочка, Вита. Я в тот момент, по семейным обстоятельствам, жил один, неподалёку, в старой двухэтажной «деревяшке». Установилось соседское общение.

Честно скажу, Белякова была не в моём вкусе. А ей нужно было мужское плечо. Поняв, что я люблю детей, Клавдия стала иногда просить меня понянчиться час-другой с Витой. Девочка была здоровая, крупная, не капризная, но почему-то молчаливая… Я уже знал, что этот ребёнок – последний «мужицкий подвиг» Астафьева (ему было тогда уже хорошо за 50). Однажды Клавдия, проникшись доверием, даже предложила мне самому забрать Виту из яслей… Просьбу я выполнил, но…с этого момента знакомство с Беляковой прекратил: меня самого втихаря грызла собственная отцовская вина.

Вот, собственно, и всё.

Добавлю один штрих: когда я подарил Астафьеву свою первую книжку стихов и подсунул для автографа его однотомник, он написал буквально следующее: «Станиславу Горохову – от всего сердца, с поклоном. В.Астафьев, Овсянка, 1980 г.»

Наверное, Виктор Петрович тогда оценил мою ненавязчивость, иначе зачем так тепло? От его природной сентиментальности? Или же, рискну допустить маловероятное, проинтуичил во мне родственную – сиротскую – душу?

А может, он всем так подписывал?

Станислав ГОРОХОВ