Вертикаль добралась до литературы

№ 2014 / 19, 23.02.2015

Ещё недавно на разных творческих встречах часто приходилось слышать от писателей: «Художественная литература сейчас очень свободна.

Ещё недавно на разных творческих встречах часто приходилось слышать от писателей: «Художественная литература сейчас очень свободна. Можно писать всё, что угодно. Власть не воспринимает литературу всерьёз и поэтому в этой области не закручивает гайки». Но вот, видимо, восприняла, спохватилась…

Началось, как водится, с «нецензурной брани» («нецензурная брань» – официальная формулировка). 5 мая, в окне меж выходными и праздниками президент Путин подписал Федеральный закон «О внесении изменений в Федеральный закон «О государственном языке Российской Федерации» и отдельные законодательные акты Российской Федерации в связи с совершенствованием правового регулирования в сфере использования русского языка». И там фигурируют «произведения литературы, искусства»… Нарушение закона повлечёт за собой разные кары, в первую очередь денежные штрафы. Запикивания и три точки отныне не спасут.

Можно, конечно, поддержать этот закон – матерятся у нас повсюду немилосердно. Не говоря уж про реальную жизнь и её имитацию в программах типа «Дом-2», но и в кино мат-перемат, и песни поют с бранными словами, да и в книгах такие слова совсем не редкость.

Да, можно поддержать, но не хочется. Точнее – приходят на ум разные вопросы, ответов на которые ни в самом законе «О государственном языке Российской Федерации», ни в законе «О внесении изменений» не находится.

Первый и самый важный вопрос: что такое «нецензурная брань». В законе нет примеров такой брани. И, значит, при желании в разряд «нецензурной брани» можно занести всё подряд – от матёрого мата до просторечий… Тут можно задуматься и над словом «нецензурная» – ведь цензуры у нас официально нет, а вот брать нецензурная опять всплыла. (Но это старая тема.) Хотя вроде бы прижилось выражение «ненормативная лексика», в закон же попало прежнее «нецензурная» да ещё и «брань».

Можно подемагогничать?

А если нецензурное слово используется не как брань, а как междометие, это тоже будет подпадать? До какого колена станут учитываться производные? Не схватят ли за одно место «гражданина или юридическое лицо», если они употребят эвфемизм?.. Ответ на это (и на то, где «цензурное», а где «нецензурное») должны будут давать «независимые эксперты». И если закон блюсти всерьёз, то работы у экспертов окажется невпроворот. Но ещё надо найти этих независимых.

Впрочем, свободу писать, снимать всё, что угодно закон не ограничивает. Пишите, снимайте, пойте! Но вот донести до публики свои творения теперь (с 1 июля) станет очень непросто. Прокатное удостоверение фильмы с «нецензурной бранью» не получат, как бы высокохудожественны, патриотичны они ни были (слава богам, «9 рота» и «Предстояние» успели до поправок родиться!); песенные шедевры вроде «А я свой день рожденья не буду справлять» теперь со сцены не прогорланишь; книга, содержащая «нецензурную брань» должна будет находиться в «специальной упаковке» и с текстовым предупреждением «Содержит нецензурную брань».

Я, да и, знаю, многие, прежде чем купить книжку, читают первые строки, заглядывают в середину, смотрят концовку. Оценивают язык, по крайней мере. А как теперь? Вот на какой-нибудь 275-й странице оказывается сомнительное слово, и из-за него книгу не имеют право выставлять на полку без «специальной упаковки», и на этой «специальной упаковке» должно быть крупно наклеено «текстовое предупреждение». Много ли людей клюнет на книгу вслепую? А может, наоборот, будут расхватывать, чтоб посмаковать «нецензурную брань»…

Но новинки литературы, это одно. А как будет с произведениями классики, изданными после 1 июля? Так и вижу на надёжно замотанном в полиэтилен «Тихом Доне» «текстовое предупреждение». И Есенин замотан, и Маяковский, и Иосиф Бродский. А как с «Войной и миром»? Там Кутузов в одном месте бранится. Цензурно или нет? Сообщите, эксперты! А «Житие протопопа Аввакума» тоже замотают и пометят? В изданиях советского времени наивно оговаривали, что слово на вторую букву русского алфавита во времена протопопа имело иное значение, нежели «теперь». Да полноте – слово это всегда означало одно и то же. Просто императрица Анна Иоанновна внесла его в разряд «нецензурных» и стало оно таковым. Подписавший нынешний закон о внесении поправок в закон и разные акты, не взял на себя труд перечислить примеры «нецензурной брани». Он выше этого. Просто, получается, дал волю подчинённым трактовать русский язык, как им заблагорассудится. С 1 июля вполне реально и за слово «сука» можно будет пополнить бюджет.

Хочется напомнить, что государственный язык Российской Федерации, русский литературный язык и язык русской художественной литературы, это не одно и то же. Аршином общим не измерить, под одну гребёнку не постричь…

Вот, скажут, «продавшийся либералам» Сенчин ехидничает, делает из мухи слона. Всем, дескать, понятно, о чём речь, что за брань имеется в виду… Да нет, не всем.

У меня не так давно вышла повесть в одном знаменитом толстом журнале. Замечаний у редактора было немного, но одно существенное: «Давайте заменим вот это слово», – и показала на «пересрались». «А что, – спросил я, – оно тоже ненормативное?» («Нецензурное» как-то невыговорилось в священных стенах редакции.) Редактор вздохнула: «Кто сейчас знает, что нормативное, что нет. А мы всё-таки формально средство массовой коммуникации». Помучавшись минуты три, я заменил шершавое слово на более гладкое – «перегрызлись». Успокоил себя: «Солженицына тоже шершавое слово на гладкое «фуяслице» заменить заставили. Пережил».

Переживём, наверное, и нынешний закон. Что ж, включим внутреннего цензора, вычищающего из головы брань. Лев Толстой в черновиках не ограничивал себя в словах, а потом собственноручно подчищал особо «нецензурные». Пушкин в «Борисе Годунове» тоже сначала шпарил без оглядки на закон о языке Анны Иоанновны, но когда переписывал набело, оглянулся – убрал. Впрочем, напечатать «Бориса Годунова» и только «цензурными» словами не очень-то помогло. Долго мурыжили, придираясь и к смыслу.

И у нас тоже, Александр Сергеевич, снова стали про смысл вспоминать. Вот недавно депутат Госдумы Олег Михеев, сам под статьями ходящий (подозревают в покушении на хищение денег в особо крупном размере) подал законопроект, чтобы запретить романтизацию преступного образа жизни, показывать агрессивных героев, сцены насилия, противоправные действия. Нельзя будет, если сделают законопроект законом, пропагандировать преступления и административные правонарушения.

Правильно? Ну да, конечно… И вы, Александр Сергеевич, недаром гений – своего «Дубровского» при жизни в цензурный комитет не отнесли, оставили потомкам: пусть разбираются. А нам как, тоже в стол рукописи складывать, где что-то про противоправное написалось?

В законопроекте автора Михеева о литературе прямо не сказано (упоминаются там кинематограф и песни), но, по сути, литературы этот вполне могущий обрести силу закона запрет касается напрямую. Сунешься куда-нибудь с литературным сценарием вроде «Эры милосердия» (ставшей «Местом встречи изменить нельзя») или «Женщины по средам» (которая превратилась в «Ворошиловского стрелка»), а тебе вместо гонорара – штраф. Стихи прочитаешь типа «Сижу за решёткой в темнице сырой» – выкладывай денежку… Что ж, опять же в бюджет ведь штрафы пойдут, на нужды народные, на культуру.

А литература… Да нет, литературе, на самом-то деле, всё в строку. И отлично, что о ней вспомнили, пощипывают. Может, и она наконец-то взбрыкнёт сильными книгами, горячими стихотворениями, игольчатыми пьесами. А то вон изнежилась за десятилетия свободы.

Роман СЕНЧИН