Встречи с Егором Исаевым

№ 2014 / 26, 23.02.2015

8 июля исполняется год, как ушёл из жизни поэт Егор Александрович Исаев (2.5.1926 – 8.07.2013). Михаил Фёдоров с ним не раз встречался. В одну из встреч поэт поделился воспоминаниями о своих земляках – Анатолии Жигулине и Геннадии Луткове.

8 июля исполняется год, как ушёл из жизни поэт Егор Александрович Исаев (2.5.1926 – 8.07.2013). Михаил Фёдоров с ним не раз встречался. В одну из встреч поэт поделился воспоминаниями о своих земляках – Анатолии Жигулине и Геннадии Луткове.

ЛУТКОВ – ЖИГУЛИН

Я познакомился с Егором Исаевым весной 2007 года, тогда он был в Воронеже. Когда Исаев уехал в санаторий имени Дзержинского в село Чертовицы, собрался к нему. Нашёл в одном из номеров санатория.

– Егор Александрович! – обратился. – А я вас искал. Вот – стучал.

– Старость, она уже начинает… – ответил Исаев.

– Егор Александрович! Можно с вами поговорить?

Исаев пригласил жестом руки входить и показал на одно из кресел.

– Я хотел поговорить о Геннадии Луткове (воронежский поэт), – сказал скороговоркой я. – Можно присесть?

– Да нет, стойте! – произнёс удивлённо Исаев.

– Раздеться б!..

– Да нет, не раздевайтесь! Всё нормально. Ну а как же… Я не люблю быть очень гостеприимным. Когда хозяин хочет быть очень гостеприимным, он сковывает своей гостеприимностью. Понимаешь?

Я снял куртку и бросил в кресло.

Исаев взял куртку и положил на подлокотник кресла.

– Давай о Луткове…

– Егор Александрович! Когда вы с ним познакомились и что это за человек?

– Кто?

– Геннадий Лутков…

– Надо бы ребят сначала спрашивать. Да уж и спрашивать не у кого… Мы познакомились с ним до «Чёрных камней». Это же хитрейшие люди. Чтобы подойти к Луткову, начну с Жигулина. То, что у него вышла первая книжка в «Молодой гвардии», это я в этом виноват… И когда он болел, кто приходил к нему? Я пришёл… И он боевой, вообще сказать… И когда Луткова приняли в Союз писателей, Жигулин прибежал ко мне и: «Егор Александрович! Пойдёмте, дадим телеграмму». Вот как я начинаю о Луткове говорить. Вот откуда Луткова я знаю. И вот мы идём вдвоём на телеграф. Я не знаю ни адреса, куда ему давать, а он-то знает. Ну и поздравили его. Вот как. И Геннадий Лутков, он обязательно меня найдёт, о ком-нибудь из ребят расскажет. Заговорит об одном, другом поэте! Я уже скоро матом начну ругаться, у нас никого не останется – ведь вы же никогда большой литературы не сделаете, потому что слишком любите самих себя!

– Правильно, – вырвалось из меня.

– Ну, милый мой! Ну, как же все вы… Любовью к себе против себя, – Исаев пальцем протянутой руки дотянулся до моего плеча. – Ну, как можно?… И вот Лутков – он обязательно о ком-нибудь рассказывает…

– Душевным был?

– Да больше! Как раз он-то мне о Жигулине хорошо говорил… Потом я узнаю, что Жигулин ему сто писем написал! И когда я узнал, что Жигулин обвинил Луткова в том, что из-за него их арестовали – как так можно?! Ты же пережил вместе… Вы же товарищи… Как же так? Но ведь дело в том, что и один посвящал мне стихи, и другой. У Жигулина: «Журавли над Коршево летят…» А Геннадий, он был поближе. Жигулин-то в Москве, а Геннадий, когда я приезжал, был рядом. И потом я узнаю… И начинается эта катавасия. И хотят меня втянуть. И уже за Жигулина другие люди пошли: «сели» на него и вперёд… Перехватили. Жена у него, так сказать. Так ведь что, я никогда не высказывался о Жигулине плохо. Никогда. Я никогда не высказывался о Луткове плохо… Ребята должны быть вместе. И Лутков-то поближе был, и меня к Луткову… Но я бы сказал: «Беру слово за Луткова». Но я нет! Для меня важнее не то, что скажет Жигулин, не то, что скажет Лутков, а что скажет документ. Кто у них, понимаешь, нехороший. Пускай документ. Вот моя позиция. Где правда? Но если уж и документ врёт, тут уж знаете… Выясняется, что больше у Жигулина. И вот этот Жигулин стрелял в Сталина…

– Да, он рассказывал, что стрелял в портрет Сталина. Но это сомнительно, тогда бы отсидкой не отделался.

– Конечно, его бы расстреляли! И я подумал, куда же тщеславие могло довести, до такого элементарного предательства! Ведь вместе были! Сто писем написать и клясться в любви! Как это так?! У Генки, Геннадия этого не было. А предатели – они мстят другим за своё предательство. Они же знают, что предатели…

– И хотят заглушить свою подлость.

– И тут уже хоть под маленьким флагом, но пошли. То ли жинка ему подсказала, но толчок Жигулину дали… Геннадий – его лирика прекрасна. Так вот теперь снова к Луткову, надо же его издать, я сам собираюсь свой долг перед ним выполнить. Замечательный человек, радостный человек – радостный за других!

– Редкость сейчас.

– Почти невозможное! Вот вы вот сейчас явились и спросили о Луткове. Но ведь никто никогда и ни о ком!

– Я спросил про Луткова, потому что хочу написать о Троепольском. И, оказывается, отец Луткова утверждал обвинительное на отца Троепольского, которого расстреляли. А ведь Гавриил Троепольский Геннадия Луткова к себе на день рождения приглашал. Скажу больше: отец Луткова в 30-е годы в Коршево стольких пересажал! Наверно, наслышаны о восстании коршевских крестьян?

– Немножко не так. Вы начинаете говорить не с той стороны. Я ведь вырос в Коршево. И помню эти будёновки. Отец мой сидел в амбаре, он ведь был в активе. Он случайно не попал в совет, а попал бы туда – так подняли бы на вилы.

– Его не было среди тех, кто забаррикадировался в сельсовете?

– Я же говорю: в амбаре спрятался. Восставших называли «коршевские бандиты». Я с этим не согласен. Что это такое? Коршево – вольное село. Из Коршево все служили в Семёновских полках. И почему ж там всё произошло? Потому что оно вольное! Понимаете, в чём дело? Шла коллективизация, людей загоняли в колхоз. Началось всё с Берёзовки. Там ударил колокол. Сухой Берёзовки. То есть уже всё было подготовлено. Потом колокол в Коршево. И мужики бежали кто с кольями, кто с вилами. Руководитель у них, кстати, был Исаев. Исаевы у нас были Кондрашины и Поликашины. Ну, я-то Кондрашин, а он – Поликашин. У нас ведь Коршево громадное село. И вот они бежали на площадь, к одноэтажному сельсовету. Это начало колхозного движения было. Они окружили сельсовет. Отец мой туда запоздал. Иначе бы и его… И вот председатель выходит и говорит: «Ну, товарищи…» А все стоят с кольями, вилами. И кирпичом ему по лбу. И всех четырнадцать коммунистов… Один только случайно жив остался секретарь комсомольской организации. Когда мужики в ярости ворвались в совет, его за дверью и закрыло.

– А дома пошли громить?

– Нет. И вот тут приезжает батальон или рота во главе с отцом Луткова.

– Это вы от Геннадия узнали?

– И не только. И Генка говорил, понимаешь. И, конечно, пошли расследования… Ну, какое может быть расследование! Кого поубивали, а кого и забрали. Я знал семью односельчанина Романова – хорошая семья, их отца забрали. Человек сто увели, потом они не вернулись. То есть всё это не просто так.

– Геннадий Лутков об отце хорошо отзывался?

– Конечно же! А что делать? Это же чудовищные зверства! Четырнадцать человек в совете на вилы подняли. У них четырнадцать пистолетов было, они могли бы сами себя защитить. Вот откуда она, подлость, начинается. И они приняли решение положить пистолеты. Чтобы не спровоцировать. Положили пистолеты – то есть они готовились на смерть, не защищаясь.

– А ведь Геннадия тоже судили, по делу КПМ (коммунистической партии молодёжи). Его отец был чекистом.

– Вот тогда-то, милый мой, было: служба – службой, а дружба – дружбой. Я думаю, не зря именем отца Геннадия названа улица в Усмани. В нём что-то нагульновское есть, убеждённость такая. Ведь Нагульнов был предан мировой революции, даже жена его прогнала. А Павка Корчагин? Понимаешь, в то время все были окрылены. А иначе не победили бы! И Чапаи были, и Будённые. Они не бубнили. Они действовали!

– Егор Александрович! У отца Луткова руки были по локоть в крови. Он исполнял расстрельные приговоры. Был комендантом НКВД в Воронеже.

– Я это впервые слышу.

– И как такое получилось: отец – страшный человек, а сын пошёл в поэзию?

– Вот видишь, он со своей лиричностью выступал с прямыми стихами. Я ведь, сколько знаю Геннадия, никогда не замечал в нём фальши. Он радостный человек, человек добра – извини, что повторяюсь. И абсолютно бесхитростный. Если он любит, то любит. Я даже не знал, ненавидит ли он кого?

– Это же хорошее качество.

– И он же не написал «Чёрных камней». У него в голове это не уложилось бы. А тут всё-таки сработала выгода. Выгадать на материале. И вот если соединить КПМ и Коршево, там какие-то глубокие психологические узелки есть. Есть, да-да. Но ты представляешь: КПМ – это же молодые!

– Хотели очистить коммунистическое движение.

– Очистить? Но ты понимаешь, Жигулин рассказывает, что он стреляет в портрет Сталина.

– Показуха, – рассмеялся я. – Да его расстреляли бы тут же, а не ссылали в лагеря.

– Вот именно. И почему-то ему за это десять лет дали. Тут правильно ты говоришь: сразу бы к стенке. И никаких бы «Чёрных камней» не было. А меня хотели завязать туда.

– Кто хотел?

– Ну, всё. Я-то был в Москве, а этим здесь занимались. А ведь, если смотреть, первым Жигулина поддержал я. И последняя встреча с Жигулиным, жена моя ещё была жива, и он стал извиняться. Я его простил. Да мало ли бывает дураков, я и сам порой не обижусь. Всё жизненно. А я вот сейчас говорю: научитесь ругаться! Не научитесь – проиграете.

Михаил ФЁДОРОВ
г. ВОРОНЕЖ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.