Культурные раскопки

№ 2014 / 29, 23.02.2015

Есть такая работа – мёртвых поэтов любить.
Вы сразу удивитесь – что же это за абракадабра такая? А я вам отвечу. Во-первых, живых поэтов любить трудно

Есть такая работа – мёртвых поэтов любить.

Вы сразу удивитесь – что же это за абракадабра такая? А я вам отвечу. Во-первых, живых поэтов любить трудно: они же живые, дышащие, пышущие, пишущие, пьющие. С ними только стакан опрокидывать да за судьбы России разговаривать. Иногда можно о бабах. Иногда о безвременно ушедших. О пятом, о десятом можно. А вот любить их как-то не получается. «Нет пророка в отечестве своём», «большое видится на расстоянии» и так далее.

С мёртвыми – куда сложней. О чём с ними говорить? Как с ними пить? Какой-нибудь человек прочтёт и поймёт всё кверху тормашками. Трудно с мёртвыми поэтами. Только любить их и осталось.

А кто на такое способен? Только истинный профессионал. Филолог то бишь.

авт. Микалоюс Чурленис
авт. Микалоюс Чурленис

За последние год или два случилось раздолье на любителей русской поэзии. Вышло сразу три книги о малоизвестных, но весьма интересных поэтах.Эти сокровища мало кто заметит, но от этого они не перестанут быть менее ценными.

Филологи, составляющие подобные книги, не пошли стандартным путём, как их коллеги: взять какого-нибудь классика и препарировать до умопомрачения его творчество и биографию или сканировать нечётким глазом родню, любовниц и ареал обитания. У нас таких профессионалов – вагон и маленькая тележка. Так сильно раздербанили Пушкина, Гоголя, Есенина, Маяковского, Булгакова, Бродского и Солженицына, что не видно за всей всплывшей мутью самих литераторов.

Но есть же и неисследованные глубины.

Серебряный век серебряным веком, но вот 1920-е годы – это случай особый. Не зря литературоведы спорят друг с другом и определяют несколько вариантов датировки. Наиболее распространённый вариант, когда рубеж проходит по Революции. До неё Есенин ещё бегает в лапоточках и Пастернак пишет недурные стихи. А уже после всё изменится – первый примерит лакированные ботиночки, второй – поэтически опростится. И такие резкие перемены происходили во всей литературе. В 1920-е открываются новые и новые литературные течения. На каждом шагу – не побоюсь этого слова, исследовательские и художественные лаборатории. Одни краше и безумнее других. Их возглавляют горлопаны и шпана. Со свистом, залихватски идут «на приступ Московии златоглавой».

Крайне интересное время. Опасное, но интересное. «Чем столетье интересней для историка, / Тем для современника печальнее».

Поэтому неудивительно, что Иван Ахметьев, Максим Амелин и Арсен Мирзаев с Денисом Безносовым действовали иначе. Они занимались тем, что им действительно интересно, а значит, отдавались делу полностью, немного-немало – историческими раскопками и социокультурной реанимацией.

Из этих трудов и появилось три достойнейших книги, которые хоть сейчас можно отправить в музей.

Тихон Чурилин (М.:Гилея, 2012)

Составление, подготовка текста и комментарии – Арсен Мирзаев и Денис Безносов

Тихон Чурилин – явление неочевидное и неоднозначное. НЛО – неопознанный литературный объект. Хотя можно расшифровать аббревиатуру и традиционно. Его стихи – это полёт, не ограничиваемый ни фантазией, ни силой притяжения, ни читательским вниманием. Чтобы понимать написанное Чурилиным, необходимо, как русский сказочный дурачок вывариться в трёх бурлящих чанах, – в русской культуре, в футуризме и в авангарде в целом. Чтобы полюбить всё это безобразие (здесь скорее по Шершеневичу), нужно быть, наверное, поэтом. Хорошо бы быть поэтом на грани безумства. Или, на худой конец, филологом. А совсем хорошо – и поэтом, и филологом. Собственно, как Арсен Мирзаев и Денис Безносов, составители этого двухтомника.

Не смотря на затруднённое восприятие, есть в стихах Чурилина притягательность. Мистическая и всечеловеческая – объять необъятное, объяснить необъяснимое, очароваться Чурилиным. Да и есть в этом поэте что-то древнее – исконно славянское и языческое.

ВТОРАЯ ВЕСНА

Прощай, Ра!

– Солнцу.

Прощай, Ра!

– Рахили.

Потемнело крошка-оконце

– Щель в могиле.

Стемнело…

А солнце… о, солнце!.. а жизнь оживела

– В весеннем пуху.

Весна наверху.

Весна…

Я чую: немеет, немеет десная.

Прощайте, Надежда –

Надежде,

(как прежде)

Урод умирающий, нежный невежда,

У которого сгнила вся одежда.

Читаешь Чурилина – как рукой проводишь по истукану, ни на что не похожему идолищу, по чурбану деревянному, щупаешь его выступы, по каждой завитушке хочется провести, каждый линию пальцем вывести.

Не боясь обжечься о языческий огонь.

Страшно, непонятно, но притягательно.

Сергей Нельдихен «Органное многоголосие» (М.: ОГИ, 2013)

Составление, подготовка текста и комментарии – Максим Амелина

Нельдихен – явление уникальное и неподдающееся пониманию до сих пор, внезапное и взрывное. Если бы не гремели в то время имажинисты и футуристы, его бы непременно заметили. Как, например, были весьма приметны в эпоху пролеткультовщины – обэриуты.

Чистый верлибр на фоне шумных 1910-х и 1920-х годов был просто не замечен, а сам Нельдихен был наречён «поэтом-дураком». И вот, спустя целый век, Максим Амелин раскапывает поэтическую гробницу (грибницу?) и находит там это уникальное явление. Должна бы восторжествовать историко-культурная справедливость, но косность сегодняшнего общества и чрезмерный информационный мусор оставляют книгу всё на том же пороге Больших Культурных Событий.

Из всех трёх книг, разбираемых в этой статье, именно монументальное «Органное многоголосие» больше подходит для сенсации.

Нельдихен – это абсолютно новый в русской культуре пласт. Попытки имажинистов, футуристов и прочих литераторов отдаться верлибру не привели к успеху. Было очень похоже, но всё-таки не то. Не до конца понимали поэты природу этой формы.

Но это и неудивительно: в эпоху становления нового государства, когда, как принято это называть, закручивались гайки и о какой бы то ни было свободе не приходилось говорить, только человек на уровне блаженства, сумасшествия, тот человек, что способен смотреть на мир отрешённо, «поэт-дурак», мог сделать что-то из ряда вон выходящее. В начале ХХ века это были – Хлебников (отец футуризма) и Нельдихен (герой верлибра).

***

Все эти нищие, бездомные бродяги,

Все неудачники, завистники, уроды –

Им предстоит сперва хвастливо доказать,

Что в их несчастиях повинны не они –

Непредприимчивость, бездарность,

глупость, трусость, –

А кто-нибудь другой: злодей иль общежитье.

Лишь в редких случаях найдётся между ними

Талантливый иль вождь, опередивший время.

Ян Сатуновский «Стихи и проза» (М.: Виртуальная галерея, 2012)

Составление, подготовка текста и комментарии – Иван Ахметьев

Начну с главного: Сатуновский – это единственный поэт из представленной тройки, которого проходят пусть и мимолётом, пусть и на специальных семинарах, но всё-таки проходят в институте. А это, по-моему, уже многого стоит. Может быть, конечно, Данила Давыдов читает своим студентам про всех трёх, но это Данила Давыдов.

Сатуновский, как и всё его поколение и несколько поколений помладше, вскормлены Серебряным веком или, если кому так будет удобней, Серебряным веком и 1920-ми годами. Каждое третье стихотворение имеет посвящение, интонацию или аллюзию на творчество старших товарищей. Очень много отсылок к Мандельштаму и Есенину. Есть совершенно замечательные дневниковые записи о посещении Кручёных и размышления о «Марине-царице Цветаевой».

Иногда у Сатуновского получается переплюнуть своё поколение и дотянуться до космоса концептуализма, где рядом витают Пригов и Монастырский.

Тяга к Серебряному веку объясняется достаточно просто. С некоторыми поэтами он был знаком; о других столько читал, так их любил-ценил-уважал, что казалось, будто тоже знаком; иных, как например Есенина, видел мельком, о чём старался уверить и редактора газеты, и самого себя. На рубеже 1920-х и 1930-х и в предвоенное время, когда воздуха становится меньше, роль спасительного круга как раз и играют недавние герои кафе и ресторанов, поэты, пережившие 1-ю Мировую, Революцию, Гражданскую войну, голод, НЭП и пр. Щепотка воздуха находится в их стихотворениях и биографиях.

Так было и у Сатуновского. Так было и у доброй половины самих литераторов, при жизни закинутых в классики русской литературы. Анатолий Мариенгоф тосковал по имажинизму и занимался подёнщиной: сценарная работа и детская литература. Николай Эрдман выстрелил «Мандатом», «Самоубийцей» и баснями, а потом долго переживал ссылку. Пьес по большому счёту больше не писал, но с той же яростью, былыми искрами и размахом отдался киноискусству. Произведения Булгакова к 1930-у году просто перестали печатать, а пьесы стали запрещать. Писатель устроился (или его устроили) в театр режиссёром, женился в последний раз и по ночам с новой, ещё более сильной отдачей, писал для вечности. Примеров не счесть.

Но вернёмся к главному герою. Есть у него стихи, особо запоминающиеся, о какой-то нелепости или даже неуклюжести советского проекта и отдельно взятого советского человека в сравнении с громадным размахом риторики и совершаемых дел. Именно в этих стихах легко прослеживаются так любимые исследователями тонкая ирония вперемешку с каплей горькой правды. То есть весь узнаваемый стиль Яна Сатуновского.

***

У часового я спросил:

– скажите, можно ходить по плотине?

– Идить! – ответил часовой

И сплюнул за перила.

Сняв шляпу,

я прошёл

по плотине, овеянной славой,

с левого берега

на правый

и статью из Конституции прочёл.

Так вот он, Днепрострой!

Я вижу

символ овеществлённого труда,

а подо мной стоит вода

с одной стороны выше,

с другой стороны ниже.

Сатуновский прошёл Великую Отечественную, поэтому встречаются в большом количестве и военные стихи. В купе с глубокими переживаниями, терзаниями и рефлексиями относительно судьбы еврея в России, в СССР, в мире, в литературе, в культуре, в искусстве, – всё это создаёт портрет с известной присказкой: «Каждый еврей рождён быть русским писателем».

Ивану Ахметьеву удалось создать мощный «кирпич». Только начнёт какой умник спорить, мол, это не поэзия, подавай сюда Пушкина-Есенина-чего попроще, так сразу можно этим «кирпичиком» «огреть по голове». Весомый аргумент в наследии Сатуновского.

В начале двадцатого века, как раз примерно в то время, когда начинали свой творческий путь Чурилин и Нельдихен, был некто Сергей Бобров – весьма известный скандальными розыгрышами поэт-футурист. Именно ему, а не имажинистам принадлежит идея «Бордельной мистики» (он же «Вечера памяти дохлого поэта» – памяти Блока). Именно его перу принадлежит следующий розыгрыш.

Как-то пушкиноведу Лернеру прислали стихи. И не просто стихи, а продолжение знаменитой «Юдифи». Маститый филолог, естественно, бросился за научное описание столь серьёзной находки, потратил время и силы, но всё-таки написал статью, которая вышла в газете «Наш век» от 4 мая 1918 год (Н.Лернер. «Новооткрытые стихи Пушкина. Окончание «Юдифи»).На известные тридцать строк появилась ещё сотня новых. Законченное произведение.

«Здесь мы встречаем обычные черты пушкинского первоначального поэтического труда. Одни образы явились сразу во всеоружии словесной мощи, и их выразительность и законченность таковы, что художник, наверное, не отказался бы от них и при последней шлифовке своей работы; другие ещё туманны и малоопределены. Мы находим здесь и такую особенность, как «концы стихов» (выражение самого поэта в послании « К моей чернильнице»), т.е. одни только рифмы, без самих стихов».

Но, как вы понимаете, это были не стихи Пушкина, а гениальная свистопляска Сергея Боброва. Поэт со знанием дела описал бумагу с водяными знаками 1834 года и почерк, а так же сфальсифицировал пушкинский поиск рифм и слов. Пушкиновед купился.

Работа с черновиками да и часто с машинописями, как вы уже поняли, – дело не лёгкое. Все три книги – Сатуновского, Чурилина и Нельдихена, – работа безумно трудная, кропотливая, требующая большого запаса времени, денег и энергии. Это архивы, это разъезды, это общение с наследниками. И всё без исключения ложится не на государство, которое должно бы заниматься исторической реабилитацией, а на плечи обычных филологов.

Ох, и нелёгкая это работа – из болота нашей литературы тащить бегемота малоизвестной поэзии.

Честь им и хвала, филологам, как говорится.

Удачных раскопок.

Олег ДЕМИДОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.