Свой среди чужих, чужой среди своих

№ 2014 / 50, 23.02.2015

Весь мир уже устал от войны санкций. Народам Европы, как и россиянам, эти санкции не нужны. У всех у нас другие потребности. Мы хотим глубже знать друг друга

ХАНТЫ В ПАРИЖЕ

Весь мир уже устал от войны санкций. Народам Европы, как и россиянам, эти санкции не нужны. У всех у нас другие потребности. Мы хотим глубже знать друг друга, читать, слушать. Именно поэтому вот уже несколько лет замечательная подвижница Ева Тулуз проводит в Париже в Институте восточных языков и культур (INALCO) дни народов России. Она уже провела Дни коми, удмуртов, марийцев и ненцев. Не так давно Ева Тулуз организовала дни хантов. Несколько дней парижане и гости французской столицы слушали доклады об истории, культуре, языке и литературе хантов. Среди выступающих были эстонские этнографы Арт Леэте и Аадо Линтроп, венгерские учёные Эстер Рутткай-Миклиан и Золтан Надь, немецкий исследователь Штефан Дудек, специалист по юридической антропологии Наталья Новикова, французские литературоведы и переводчики Анн-Виктуар Шаррен и Доминик Самсон, главный редактор еженедельника «Литературная Россия» Вячеслав Огрызко, носители хантыйского языка семья Кечимовых с реки Тромаган, фразцузский этномузыковед Жан-Люк Ламбэр… Нас особенно заинтересовал взгляд Анн-Виктур Шаррен на путь, проделанный хантыйским писателем Еремеем Айпиным.

---

Автохтон из Сибири вдали от своего окружения

Первый вопрос: Чужой среди чужих?

А. Среди «денационализированных»

Когда в 1971 году Еремей Айпин уезжает из Ханты-Мансийского округа на литературную учёбу в Институт Горького, он, сибирский автохтон, молодой человек 23-х лет, полон энтузиазма и рвения, готовится наилучшим образом к своей писательской судьбе, которая открывается передним – советский человек, по виду «привилегированный», так как был выбран среди других на учёбу в столице, и тем не менее, оказавшийся перед лицом нового внутреннего болезненного опыта. Чтобы попробовать это понять, я повторю слова албанского писателя Исмаиля Кадаре, учившегося в том же Институте Горького несколькими годами раньше:

Анн-Виктуар Шаррен

«Первый этаж: здесь жили студенты первых курсов, те, которые пока ещё не совершили литературных грехов. Второй этаж: литературные критики, драматурги, конформисты, украшатели жизни… Третий круг: приземлённые, подхалимы, славофилы. Четвёртый круг: женщины, либералы, все разочарованные в социализме. Пятый круг: клеветники, стукачи. Шестой круг: денационализированные, из тех, кто оставил свой язык и писал по-русски». И Кадаре добавляет чуть ниже:

«[…] я снова оказался в коридоре шестого этажа, где денационализированные сейчас перемешались друг с другом и разговаривали на всех своих языках, мёртвых или в то же время агонизирующих. Это был кошмарный ужас. Изуродованные пьянством, потные, […], со следами просохших слёз под красными глазами, они разговаривали хриплыми голосами на языках, которые они предали, стучали кулаком себе в грудь, всхлипывали, клялись никогда их не забывать, говорить на них в своих снах, обвиняли себя в подлости за то, что они бросили свои языки – своих матерей ещё там, у себя, во власти гор или пустынь, чтобы жить с мачехой – русским языком». [Le crepuscule des dieux de la steppe, Paris, Fayard, 1981, p.111, перевод Юсуф Вриони].

Именно здесь, в шестом круге Института Горького Еремей Айпин верит в свою звезду, верит в возможность стать русским писателем, и ещё верит, что, возможно, он сможет умолчать свой язык и свою любовь к тому, что останется навсегда его литературной и человеческой навязчивой идеей: народ, к которому он принадлежит. Он ещё не знает причину этого выбора, причину этой горделивой судьбы.

Б. Лицом к «Деревенщикам»

Именно в это время – Айпин учится в Москве с 1970 по 1976 – в течение этих лет, «…в советской литературе произошёл не сразу замеченный, беззвучный переворот без мятежа, без тени диссидентского вызова. Ничего не свергая и не взрывая декларативно, большая группа писателей стала писать так, как если б никакого «соцреализма» не было объявлено и диктовано, нейтрализуя его немо, стала писать в простоте, без какого-либо угождения, каждения советскому режиму, как позабыв о нём. В большой доле, материалом этих писателей былa деревенская жизнь, и сами они выходцы из деревни, от этого (…) эту группу стали звать деревенщиками. А правильно было бы назвать их нравственниками, ибо суть их литературного переворота была возрождение традиционной нравственности, а сокрушённая вымирающая деревня была лишь естественной, наглядной предметностью».

Так сказал Александр Солженицын в своём обращении 4 мая 2000 года к сибирскому писателю Валентину Распутину, вручая ему свою премию. И в действительности, разве Распутин не был первым из тех, кто реабилитировал мир традиций (русский, крестьянский), из тех, кто говорил о связях с землёй и кто поднялся против разрушения сибирской природы сумасшедшей индустриализацией советского периода, из тех, кто нашёл человеческие недостатки в «новом» человеке? Так с берегов Ангары, по северной тайге и тундре, как звук шаманского барабана, слова «возврат к традициям», «сохранение экологического наследства», «уважение религиозности в человеке» пролетели над всем сибирским континентом.

В. Лицом к Диссидентам

Но также, в этот период, непредвиденный феномен диссидентства взял многих врасплох, феномен сей ещё весьма скромной культурной, интеллектуальной и политической оппозиции. Советские диссиденты, лишённые всякого опыта политической борьбы, оказались в трудной ситуации, когда их требования выглядели почти абсурдом перед лицом ещё весомой политической силы. У диссидентов всё было смешано: свобода слова, свобода торговли, свобода передвижения, свобода артистического созидания, одним словом всего, что могло выглядеть важным в глазах интеллектуалов, живущих главным образом в больших мегаполисах европейской части России. Но они никогда не говорили о народах Сибири, об их вкладе в общую чашу страданий и горя – наверное, эти народы были уж слишком отдалёнными, слишком малочисленными, слишком неактуальными.

Первый ответ: Нет – свой среди чужих

Образцовый путь

А. Литературные удачи

Маленький и неопытный Давид, потерянный в джунглях московского политического возбуждения, населённых теми, кто читает Адорно и смотрит фильмы Пазолини, чувствует всей своей интуицией человека тайги, что никогда он не сможет себя противопоставить советскому Голиафу, что нет другого пути, как стать «Своим» среди «Чужих». Он пишет – на русском языке, реже на хантыйском – на темы, о которых говорил Распутин, уже, судя по эпохе, почти «невинные» (природа, её уничтожение), даже когда они связаны с проблемами эксплуатации нефти в родной тайге. В личном плане – он женится на русской и воспитывает своих дочерей в русскости.

Тем не менее, несмотря на более или менее признанный успех, в глубине своей он себя чувствует «зачисленным» писателем в виде «ханта» – я настаиваю на его национальной принадлежности – в виде «разрешённого» хантыйского писателя. Сам он прекрасно знает находку Сталина, которая использовалась уже в тридцатые годы 20-го века и позже взятую на вооружение официальной пропагандой, когда «один» представитель малочисленного народа выбирался с особой тщательностью, чтобы создать иллюзию общего большого интереса властей к этим народам.

Что мог в действительности почувствовать человек в мире, находящемся в полной противоположности миру хантов, человек огромной чувствительности и традиционных взглядов его отца и матери, сложившихся на коллективной памяти, человек, который выучился охоте и рыболовству, жизни в тайге, человек, находящийся на расстоянии световых лет от столичных Адорно и Пазолини, у которых единственным желанием было избавиться от свинцового груза стареющей идеологии? Айпин же мечтал прийти к пониманию того, что произошло с его народом. Состояние, в котором он пребывал, было, без сомнений, продиктовано его отцами и прадедами, когда писатель, будучи ещё юношей, слушал их рассказы, когда он, уже взрослый, думал о стариках на хантыйских стойбищах.

Айпин, со своей стороны, произносит всё громче своё слово Писателя. Его знаковый роман «Ханты, или Звезда утренней зари», написанный за долгие годы с 1977 по 1987, опубликован в 1990. Это роман-воскрешение, представляющий миру народ хантов, но более скромно вселяющий новую жизнь в тех, кто уже не позволял думать о себе в качестве ханта, этот роман возвращает память народа, подводит итог прошлого, приоткрывает возможные пути к возрождению. Это решение человека смелого и здравомыслящего.

Но для этого он должен, как волк в тайге, научиться отточить свои когти. Улыбка ребёнка исчезает, черты лица твердеют, угрюмое безмолвие, в которое он себя погрузил, помогает ему закрепить идею своей дороги.

И не мог он действовать по-иному, чем охотник, который для того, чтобы поймать свою добычу, использует изощрённую стратегию миметизма, или чем шаман, для которого единственной возможностью войти в контакт с высшим духом остаётся необходимость превратить себя в такого же духа. Так становится он своим среди чужих. Тем не менее следует помнить, что именно в это время, в течение семидесятых годов, он с огромным терпением пишет рассказы, которые будут опубликованы только в 1995 году под названием «Клятвопреступник».

Б. Успехи в области политики и общественной жизни

Он также преуспеет в политике, будучи избранным – сверх всяких ожиданий – депутатом СССР (1989–1991), в конце советского режима, но ещё остаётся своим среди чужих: в 1989 по 1990 в качестве члена Комиссии по национальной политике и по национальным связям в Совете национальностей Верховного совета СССР, а в 1990 по 1991 год президентом одной из его подкомиссий.

Еремей Айпин

И когда в 1991 году центральная власть отдаёт богу душу, привилегированный депутат Айпин испытывает волнение, но никогда не выразит никакого сочувствия. (Кто бы мог подумать в те годы, и за рубежом, и в самой России, что такая огромная и такая солидно-устойчивая система, как СССР, исчезнет как политическая данность?) В таких обстоятельствах, был ли Айпин готов к тому, чтобы тем или иным образом продолжить решение своей главной задачи? Возможно – да, так как вновь он был избран, чуть позже, в Думу Российской Федерации (1993 год).

В этом же году он становится президентом Российской ассоциации коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока, стремясь рассказать миру о проблемах народов Сибири и своего народа, и решить те, которые способны улучшить их культурный, экономический и политический статус.

Для Айпина ответственность очень высока, трудности многочисленны. Этот ещё молодой хант напрягается под их грузом. Как говорила французская писательница Колетт, можно ли «поддержать что-то качающееся, если не напрячься»? Его жесткость всё более акцентируется перед лицом всё увеличивающихся проблем, но всё это, чтобы себя сохранить своим среди чужих.

Мне трудно не вспомнить о жизненном пути одного из самых больших поэтов Франции, Альфонса де Ламартина (1790–1889). Уже прославленный автор «Медитаций», уже знаменитый «герой романтизма», Ламартин решает пойти в политику в связи с Июльской Революцией 1830 года. Избранный депутатом, он, в течение своего мандата, проявляет поэтический талант на службе у всех отверженных. В 1848 году он объявляет Вторую республику и становится министром. Но вскоре он уходит из мира людей и продолжает до самой смерти в своём поместье в Бургундии своё созидание писателя.

У Айпина, как и у Ламартина, литература и политика никогда не прекращали своего взаимосмешания, но стоит ли вновь упоминать до какой степени важность писателя в такой стране, как Россия, не измеряется исключительно внутренним качеством его произведений, но определяется весом его творчества на исторической шкале. В маленьком опусе, «Обские угры на пороге третьего тысячелетия» [Доклады научной конференции «Литература и фольклор ханты и манси на пороге третьего тысячелетия, Сургут, 7–8 декабря 1999 г.], сам Айпин пишет следующее: «Писатель это судьба народа. Писатель это его душа». Таким образом, он открыл путь для политического осознания хантов: своим присутствием в Верховном Совете, дальше в Думе, он воспроизвёл в ранг ценностей стремления своего народа; как президент Российской ассоциации коренных малочисленных народов СС и ДВ, он поднял на глазах у всего мира проблемы всех этих народов в общем и своего народа, в частности. Открыть такой путь – значит, безусловно, быть в будущем во всеоружии, тем не менее, это не обеспечивает обязательный бульвар в цветах, украшенный красивыми фонарями.

Может быть поэтому писатель становился каждый день, вне зависимости от внешних факторов, всё более «Чужим среди чужих». Но не наступило ли время стать «Своим среди своих»?

Второй вопрос: Свой среди своих?

В Ханты-Мансийском автономном округе

Айпин вернулся на землю хантов, чтобы вновь обрести себя среди своих. Писатель, который хотел вернуть к жизни потерянные ценности хантов, в какой-то момент задумавшись о возвращении забытых мифов, долго работал в Центре народного искусства в автономном округе. Однако он быстро понял, что эта работа была слишком узконаправленной, в крайнем случае для личных целей. Была у него также идея построить национальный парк на одном из семи холмов в Ханты-Мансийске, куда он привёз деревянные постройки из селения отца (в данный момент – музей Торум Маа). Но, как напоминает литературовед Вячеслав Огрызко, он понял, что для того чтобы спасти максимальное количество элементов хантыйской культуры, решение должно было быть не столько «этнографическим», сколько политическим. Он вновь избирается, но теперь уже в Думу автономного округа, думая, что здесь его деятельность будет более полезной (сначала 2001 года и до сих пор), а также в 2002 году становится президентом Ассамблеи представителей малочисленных коренных народов Севера.

В Париже регулярно выходят книги о творчестве ханта Еремея Айпина и лесного ненца Юрия Вэллы

Он продолжает писать и опубликовывает в 1998 году «У гаснущего очага», роман-рапсодию о природе и традициях, позже «Божью матерь в кровавых снегах», роман-траур, где тем не менее на вопрос «Что делать?» все, а именно Земля или Сидящая Мать, Верхний Отец и Божья Матерь, отвечают «Жить!». Эти два глубоких произведения, вместе с романом «Ханты, или Звезда утренней зари», являются видом трилогии, которую можно обозначить, принимая во внимание их литературное и эмоциональное кровосмешение, как романы-братья, вне зависимости от их отдалённой тематики, ибо они исходят из одной и той же матрицы. Пройденный путь Айпина, похоже, должен дать ему все возможности стать своим среди своих.

Однако кто не знает, что пути истории человека неожиданны, это именно то, что в каждодневном языке мы называем Иронией истории. В частности, эта Ирония не обошла стороной Еремея Айпина, и несмотря на то, что в глазах многих русских и иностранцев он принёс, благодаря своему литературному творчеству, известность народу хантов, Айпин вдруг оказывается Чужим среди своих.

Второй ответ: Нет – Чужой среди своих

А. Лицом к новому поколению хантов

Этот человек, возвратившись на родную землю, сделал без сомнений блестящую карьеру и политика, которым он был и остался, и писателя, известность которого простирается далеко за пределы родной страны. И всё-таки, ханты не признают его за своего в броне, в которую он сам себя заковал из самого крепкого металла под повторяющимися ударами молота с одной-единственной целью их защитить и, конечно же, отдать им дань… Дистанция, образовавшаяся между ним и жителями деревень и стойбищ всё увеличивается, непонимание какой-то части хантыйской интеллигенции всё больше чувствуется.

Некоторые дойдут до упрёков писателя в том, что, будучи депутатом, представителем малочисленных народов в Думе округа, он не борется за применение законов, которые, между прочим, сам же он долго готовил и провёл в жизнь. Тот факт, что он связан с властями округа, которые неизбежным образом находятся в контакте с нефтяными магнатами этой части России, столь богатой месторождениями, многими рассматривается не иначе как компромисс, если не предательство. При этом, похоже, забывают, что приравнивание политика к «лишённому всяческой морали частному лицу» не является непреложным правилом, будь то под хантыйскими или французскими небесами.

Однако не защитники дела хантов 21-го века, испытав трудности конца советской империи, используют выгоды, невообразимые для простого ханта тех лет: ассоциации в защиту интересов хантов, телевизионные площадки, первые страницы газет и журналов, издания, трибуны коллоквиумов, поездки, представительство в Рабочей группе автохтонов в ООН, связи с другими малочисленными народами в мире, и т.д., все те, которые, столь малое время назад не имели ни храбрости, ни просто способности встать на передовую линию и выйти на трудный путь, полный препон. Они, похоже, забыли, что другие до них боролись в условиях намного более трудных.

Б. Судьба Волчицы

Тот молодой московский волк, который научился точить свои когти, приговорён ли он к одиночеству?

Нет сомнений, что каждый художник, осознающий пройденный путь, больше не нуждается в признании, преходящем и пустяковом в сравнении с той целью, которую он преследует, ибо он хорошо знаком с увяданием лавров. Но горечь остаётся, когда он думает, что настоящий зачинщик его творчества, единственные персонажи его книг – это сами ханты.

В заключение я повторю то, что уже говорила около десяти лет назад на конгрессе в самом Ханты-Мансийске. Читая рассказ Айпина «Медвежье горе», я сравнила главную его героиню, мать медвежат (Медведица-Мать), которая при виде убитых детёнышей, кончает жизнь самоубийством, бросаясь вниз с верхушки дерева, с самим автором, который сталкивается со всей болью, с трудностями улучшить социальное положение хантов.

Сегодня мне кажется, что писатель скрывается в другом персонаже – в Волчице-Матери, трагическом персонаже его последнего романа, «Божья Матерь в кровавых снегах», которая, после убийства своих волчат, смертельно раненная, ползёт вдаль, в поисках человеческой души, которая смогла бы её (его) спасти.

Анн-Виктуар ШАРРЕН,
г. ПАРИЖ,
Франция