Роман Сенчин. ОБОЛЬЮСЬ Я ЖИВОЙ ВОДОЙ…

№ 2015 / 16, 29.04.2015, автор: Роман СЕНЧИН

 

Чем дальше от нас во временном пространстве Великая Отечественная война, тем сильнее происходит её мифологизация. Это понятно и неизбежно. Но нужно различать мифологизацию и фальсификацию. Ведь фальсифицировать можно и в благих целях. Этим в последние годы активно занимается наш кинематограф и конвейер телесериалов. Каких только вариаций на тему Великой Отечественной не увидишь!..
Но ложь во благо – всё равно ложь, и вреда она приносит куда больше, чем ложь с целью принизить, опорочить. С этой второй ложью хоть знаешь, как бороться, а с ложью во благо… Нет, тоже есть средство: документы. И скорее не те документы, где сухо перечисляются цифры, приводятся приказы, а документы человеческие.
И в этом году у меня возникло особенно острое желание узнать больше о своём деде Петре Платоновиче Сенчине, который был тяжело ранен то ли в 1942-м, то ли в 1943 году. Его отправили в один из самых восточных госпиталей – в Красноярск. Там он женился на ухаживавшей за ним санитарке Наталье, у них родилось двое сыновей… Пётр Платонович умер в 1956 году, когда его старшему сыну, моему отцу, было всего двенадцать лет.

Осталось несколько фотокарточек, где дед в шинели, пилотке, остались рассказы отца, как мать делала Петру Платоновичу перевязки так и не затянувшейся сквозной раны в груди. Осталась могила на Троицком кладбище, рядом с возведённым в середине 70-х Мемориалом Победы…
Воевал отец моей жены Анатолий Фёдорович Емельянов. В 1943 году, подделав дату рождения, ушёл на фронт из сибирского села Сухобузимо, расположенного недалеко от Красноярска. До самой смерти в 1991 году утверждал, что родился в 1925 году, но был на год или два моложе. По крайней мере, на фотокарточках мы видим высокого парня с совсем детским лицом, на плечах – лейтенантские погоны.

 

У нас есть несколько его писем с фронта. Настоящие солдатские треугольники – сероватые листки плотной бумаги, цепочки написанных карандашом слов. Читаем:

«Привет из Тарнополя! 24. XI.44 г. Здравствуй, дорогая мама! Это письмо я пишу из Западной Украины. Я проехал много больших русских городов. Я видел собственными глазами, как нагадили в них немцы. Прекраснейшие здания стоят без крыш, а иногда на их месте просто груда камней. Нас встречало много русских матерей. Многие из них так похожи на тебя. Большинство из них плакали. Нас встречали девушки, весёлые украинки. Они махали нам руками. Это всё была моя родина».

В письмах встречаются стихи:

«Когда-нибудь, в один из дней весенних,/ а может быть, в один из зимних дней,/ войду я, наконец, в родные сени/ и молча встану у родных дверей».

Уцелел клочок одного из писем. Это было наверняка очень важное письмо, его много раз перечитывали, и бумага не выдержала. Но приведу то, что осталось:

«…между прочим, пистолет из-за пазухи выглядывал. Перепугались они, сволочи, страшно и шум подняли. Ребятишки заплакали. А я за пазуху полез. Они подумали за пистолетом, ещё пуще завыли, а я достаю плитку шоколаду и дал их сопливому фричёнку. Заулыбались они: гут, гут говорят и лезут ко мне благодарить. А я им говорю: «Вы, сволочи, ко мне только не касайтесь и рук не целуйте. Наши русские небось не целовали». Вообще прочитал целую мораль на немецком языке. Видишь, мама, какое сердце у меня отходчивое, как быстро я всё забываю. А их всех до единого ложить надо. И нет другой расплаты за дела их кровавые, за слёзы наши горькие.
Думал я, думал, мама, да и решил тебе это всё написать. Кто меня ещё понять может, как не ты?
Мама, обо мне не беспокойся. Я уже здоров, книжки читаю, в шахматы играю и немецкий язык изучаю. Только теперь я с ними, гадами, по-другому разговаривать буду.
Мама, береги себя и папу, и Тамарку. Вы у меня одни, а у нас ещё жизнь впереди большая и хорошая. Только вместе собраться. А я теперь нигде не пропаду. Я хороший институт прошёл».

И в конце большинства писем, как заклинание:

«Я буду работать и учиться, а ты, мама, будешь меня встречать каждый день, как раньше встречала. Я сейчас офицер, но рассчитаемся с немцами, и я снова займусь своими книгами».

Анатолий Фёдорович уцелел, окончил МГУ, в середине 50-х вместе с москвичкой Светланой Козловой уехал поднимать науку в молодой (вошла в состав СССР в 1944 году) Тувинской АССР. Прожил там всю оставшуюся жизнь, стал отцом девяти детей…

А вот другая судьба. Сверстница Анатолия Емельянова…

В апреле из ещё одного сибирского города – Минусинска – прислали мне книгу Ирины Шадриной «Ваш старший сержант».

 

Ирина Ефимовна и её муж Афанасий Артемьевич Шадрины были без преувеличения душой Минусинска. Далеко уже немолодые люди в 90–00-е, они писали статьи о культурной, общественной жизни города, были корреспондентами красноярских газет, занимались краеведением… Ирина Ефимовна, много лет прослужившая завлитом Минусинского театра, написала (и издала на свои сбережения) об этом, одном из старейших в Сибири, театре книгу «Имён связующая нить».
Ирина Ефимовна умерла в 2011 году. Разбирая её архив, родные обнаружили машинописную рукопись книги «Ваш старший сержант». Ирина Ефимовна мечтала издать её много лет, но не было возможности. Вышла книга только сейчас, и снова на средства не издательства, государства, а родных и друзей…
По сути, Ирина Ефимовна выступила в этой книге составителем, но составителем мужественным и трепетным. Она собрала воедино письма и дневниковые записи своей старшей (на два года) подруги Ирины Лапиной, с которой они – «две Ирки с Первомайской» – жили в Нижнем Тагиле. В семнадцать лет, весной 1943 года, Ирина Лапина уехала на фронт, а 22 сентября 1944 года погибла в Трансильвании.
Всю долгую жизнь Ирина Ефимовна хранила дневники и письма подруги, и вот к 70-ю Победы они обрели форму книги. Потрясающей книги о короткой, но такой прекрасной жизни…
Приведу с минимумом комментариев несколько цитат.

Из дневника. Первая запись:

«20.01.1940 г. Я начинаю «обрабатывать» свой характер. Например, позавчера поспорила с сёструшками, что могу сходить в нашу баню в 12 часов ночи. Но они не поверили и заявили, что я просто хвастаюсь.
Мы договорились, что если я не струшу, то схожу в баню и положу на подоконник записку (в знак того, что я была там). И вот вчера в 12 часов ночи я оделась, взяла спички и пошла. Открыла огородную дверь. В огороде темно. Мне, по совести говоря, было страшновато. Но слыть за труса? Нет, я не согласна. Пристыдила себя. «Ну как тебе не ай-я-яй! Разве ты трусиха?»
Твёрдыми шагами направилась я к бане. Сжала письмо. Открыла дверь. Окно чуть светлело. Я зашла, чиркнула спичку. Положила письмо.<…> И совсем успокоилась. И это всё? Я зашла в самую баню».

Совсем вроде бы детская запись. Но важная. Может быть, именно этот случай стал первым шагом четырнадцатилетней Ирины во взрослую жизнь.

«10.02. 1940 г. Я решила послать своё стихотворение в редакцию газеты «Всходы коммуны». Адрес написала Майкин. Свой не написала. Не хочется, чтобы все знали, что я пишу стихи. Майка дала честное пионерское слово, что сама письмо не распечатает. Наверное, завтра получу ответ. Прямо страшно. Напечатают или нет? Если нет, то сожгу все свои стихи. Что зря бумагу портить?»
«18.02. 1940 г. Какая радость! Я всё ещё не могу прийти в себя. <…> У меня дрожали руки. Я долго не могла разорвать конверт. Потом разорвала. Вот что там было написано:
«Мая! Стихотворение твоё мы получили. Ты подписалась Ира Л. В нашей газете печатаются только те материалы, которые подписаны полной фамилией.
Когда получишь это письмо, сразу напиши нам своё имя и фамилию. Посылай свои новые стихи. Это стихотворение, возможно, используем в газете, если получим скоро письмо, в котором ты сообщишь свою фамилию. С приветом! <…>»
Я написала письмо и послала ещё одно стихотворение «Зима». Я так рада, так рада!»

Кстати, и Анатолий Емельянов подростком стал публиковать свои стихотворения в районной газете почти в то же время…
Ирина серьёзно занималась геологией, мечтала поступить в геологоразведочный техникум. Близкие убеждали её, что это не женская профессия, и Ирина написала письмо академику Ферсману. Вскоре пришёл ответ:

«Получил Ваше письмо и спешу сообщить, что глубоко уверен в том, что профессия геолога, геохимика и минеролога вполне подходит для женщины, чему мы имеем блестящие примеры в лице В.А. Варсанофьевой, О.Д. Воробьёвой, Е.Е. Костылёвой, Бонштеде и других.
Смело идите по этому пути, он вам принесёт удовольствие, и вы окажете огромную пользу родному Уралу».

Ирина едет в Алапаевск, где был геологоразведочный техникум, но оказывается, что в том году набора на первый курс не производится. Она откладывает поступление на следующий год… В следующем году началась война.
Ирина пытается устроиться на завод, но её не принимают по возрасту. Тогда устраивается в артель, где раньше делали термосы, а теперь – гранаты. Всё чаще она задумывается о том, чтобы отправиться на фронт. Готовит себя к этому новому шагу.

«На днях мы с Веркой разговаривали о пытках, которым немцы подвергают советских бойцов. Я сказала, что вытерпела бы прикосновение калёным железом. Вера обозвала меня хвастунишкой. Тогда я раскалила докрасна гвоздь и предложила ей приложить его к моей руке. Верка три раза прижала его. На руке остались белые полосы. Мне было очень больно, но я не отдёрнула руку и не закричала. Ведь я же в конце концов будущий геолог, да ещё советский».

Изменив год рождения в документах, вступив в комсомол (их охотнее брали добровольцами), окончив курсы медсестёр,в декабре 1942 года Ирина всё же получает призывную карту с надписью: «Годна к строевой службе». Вот последние часы дома семнадцатилетней девушки:

«Сделала себе замечательный дневник, который решила взять с собой на фронт. А потом… потом… я – будущий фронтовик – подшивала юбку для своей любимицы-куклы».

Но в район боевых действий Ирина попадает лишь в мае 1943 года. «Ну, наконец-то наше путешествие на колёсах закончилось», – сообщает она в одном из писем (дневник на фронте Ирина, кажется, не вела).
Вот первые впечатления:

«Помните, раньше, читая о зверствах захватчиков, мы считали, что это преувеличено. Сейчас я убедилась, что всё это чистая правда. Мы разговаривали с одним 5-летним мальчиком. На наш вопрос, где его родители, он сказал: «Мамку немцы убили, а батько в хати, его бомбой ранило». У одного малыша немцы убили родителей, и отца, и мать, он остался совсем один. Его кто-то приютил. И вот сейчас этот ребёнок ходит к эшелонам просить милостыню».

О боях, о страшных сценах войны в письмах Ирины очень немного. Видимо, она не хотела пугать родных, показывать, что находится так близко от смерти. Наоборот, она всячески подбадривает сестёр, отца (мама её умерла, когда Ирине было четырнадцать лет), тётушек, даёт понять, что у неё всё в порядке… Но время от времени сквозь почти шутки проскакивает страшное:

«Здоровье замечательное. На фронте я основательно закалилась. Однажды, перебегая через реку И…, я провалилась в воду по пояс и после этого два часа ползала по снегу, собирая и перевязывая раненых. Холода совершенно не чувствовала, тем более, что сверху поддавал жару «мессершмидт». Сплю я зачастую или прямо на земле, или же в окопах. Иногда мы по целым неделям не видим воды и вместо неё кушаем снег».
«Иногда мы делаем дерзкие вылазки в фруктовый сад, находящийся на нейтральной зоне. Сад этот обстреливается и «гулять» по нему довольно опасно. Случается, что с одной стороны мы подползаем, а с другой румыны. Если немцев нет, то всё обходится благополучно. И те, и другие рвут спокойно яблоки, груши, разве только иной Иван запустит из баловства в «румынешти» здоровым яблоком и сорвёт с него фуражку».

Есть и два-три подробных описания боёв, но целиком привести их не позволяет объём моих заметок, а выдёргивать строки не хочется. Нужно читать полностью.
Поражает слог юной девушки – она пишет не только складно, но и удивительно ярко, часто буквально живописует словами. По сути, в письмах мы видим наброски того, что будет позже в прозе Бондарева, Курочкина, Бакланова, Воробьёва. Недаром дома остались целых девять тетрадей дневников, стихи. Она могла бы стать не только геологом, но и отличным писателем, журналистом. Но…
Последнее письмо помечено 13 сентября 1944 года. Ирина бегло описывает в нём бои, которые вошли в историю как Ясско-Кишинёвская операция.

«Долго стояли мы под Яссами, но пришёл день, когда вся земля задрожала от орудийных выстрелов наших пушек. Два часа длилась артподготовка. Из-за порохового дыма и пыли не было видно солнца. <…> Я вам писала, что работаю старшиной санчасти. Во время прорыва прорыва был убит санинструктор Миша Балуев, мой хороший друг. Я заменила его на батарее. <…>Мои хлопцы гордятся своей «партизанкой». Во время боя я для них ближе матери. Ранило бойца, и вся надежда у него на Иру. «Милая Ирочка, милая Ирочка, не уходи, будь возле меня», – шепчет раненый боец. <…> Родные, ведь я уже седая. Не совсем, конечно, но много седых волос. <…> Я не писала вам о своей контузии. А ведь я больше месяца провалялась в медсанбате, не слышала и не говорила».

В конце письма Ирина долго прощается, даёт наказы младшей сестре Вере, передаёт приветы. Кажется, ей страшно поставить точку. Обещает: «Следующее письмо пришлю из Венгрии».

Следующее письмо пришло от комсорга той части, в которой служила Ирина. Несколько абзацев о том, как хорошо Ирина служит, «честно и добросовестно выполняет все поручения от комсомольской организации», а потом (сохранена, видимо, пунктуация оригинала; и обратите внимание на язык – когда говорят, что Андрей Платонов выдумал нечеловеческий язык для своей прозы, мне хочется показать такие вот документы):

«Феодорит Иванович (отец – Ирины Лапиной. – Р.С.), сейчас т.е. два часа назад мы потерпели тяжёлую утрату для нашей комсомольской организации и особенно эта утрата тяжела для вас. Даже не хочется писать. Вашу дочь Ирочку сразили вражьи ржавые осколки, т.е. в борьбе с мадьярами в Трансильвании в 4-х км от села Луна погибла ваша дочь Ирочка совместно с нашими боевыми друзьями, с которыми участвовал в боях и я лично.
Похоронена хорошо, как честный воин, защищающий до конца нашу Социалистическую Родину. Пока. Дорогие, что же делать. Я знаю, что для вас это письмо наведёт только скуку, но сообщить нужно. Желаю хороших успехов. <…>
Пишите ответ, если не посчитаете за трудности. Надейтесь, что мы отомстим засвоего боевого друга Ирочку. Ведь нам не впервой, а четвёртый год и имеем высшие правительственные награды. За нашего одного человека ляжет сегодня же не одна сотня мадьяр. Пока. Идём вперёд. С приветом вам незнакомый Митя».

Было ещё одно письмо от товарищей Ирины, неуклюжее – «нас вместе с вашей дочерью Ирой постиг несчастный случай» – и горячее– «пусть помнят немцы-гады, что от расплаты за нашу сестру Иру никуда не уйдут». А потом – похоронка. И точка. Конец книги. Конец коротенькой жизни.

Не получилось так, как хотела Ирина в последнем своём, написанном за несколько дней до гибели, стихотворении:

«…Обольюсь я живой водой/ И на землю начну выбираться./ И вернусь к вам, ребята, в строй,/ Чтобы снова с врагом сражаться».

Но посмертная судьба Ирины Лапиной оказалась долгой. В 1968 году в журнале «Пионер» была напечатана повесть о ней Б. Медового и Т. Яковлева «Вперёд, вперёд, и не сдавайся!», усилиями Ирины Шадриной много лет назад в альманахе «Енисей» была опубликована часть её дневников, а теперь вышла книга «Ваш старший сержант».
А сколько бы эта девушка сделала, останься она жить? И миллионы других людей, убитых на той войне. Но они полегли на пути к Победе. Без них Победы бы не было, и наверняка не было бы нас…