ОТ МОСКВЫ ДО БЕРЛИНА ПОД МУЗЫКУ ОРУДИЙ

№ 2015 / 16, 29.04.2015

Гвардии старшина Егоров И.Ф.

 

Мой отец, Иван Фёдорович Егоров, ветеран Великой Отечественной войны, и поэтому в нашей семье День Победы отмечался всегда. К сожалению, в нынешнем году замечательный праздник отметим без дорогого нам человека, прошедшего суровые дороги войны и завоевавшего эту победу.
В памяти детские впечатления от 9 Мая начала 60-х годов. Тёплый, солнечный день, мы, дети, нарядные, с воздушными шариками и флажками в руках резвимся во дворе, родители с родственниками дома сидят за столом, выпивают, разговаривают, заводят проигрыватель с пластинками, слушают и поют песни, время от времени выходят на улицу, покупают нам мороженое. Наверняка в тех застольных беседах недавние фронтовики не только радовались мирной жизни, но и делились впечатлениями о прошедшей войне, рассказывали о победах и неудачах, о весёлых моментах походной жизни и о тяготах, невзгодах, тяжёлых и трагических событиях – обо всём, что им пришлось испытать в суровые дни 1941–1945 годов. После войны все обустраивали мирную жизнь, женились, выходили замуж, занимались детьми и, конечно, большую часть времени отдавали работе на предприятиях, в сельском хозяйстве, занятиям в других сферах деятельности. Жизнь продолжалась в русле мирного времени. В первые послевоенные годы, даже десятилетия, большинство очевидцев и участников военных действий даже не думали записывать свои рассказы о том, что они пережили в военное лихолетье, какой ценой досталась победа.
Записывать свои воспоминания о войне отец начал на закате своей жизни, будучи уже в достаточно преклонном возрасте, поэтому в текстах отца возможна путаница с датами и названиями населённых пунктов. В записях встречаются повторения тех или иных событий из военной жизни, которые запали ему в душу. Видимо, отец записывал, когда охватывали неудержимые воспоминания или надо было подготовиться к той или иной встрече (рассказывал школьникам о войне, встречался с однополчанами в Измайлово), писал в обычных ученических тетрадях или на отдельном листочке.

Вот запись справочного характера:
«Я, Егоров Иван Фёдорович, родился 21 июля 1922 г. До войны работал в г. Вязьма на заводе токарем. В армию был призван 11 июля 1941 г. В декабре 1941 года принимал участие в действующей армии под г. Москва.
Прибыл в 20 Гвардейскую механизированную бригаду 10 мая 1942 года командиром орудия 76 мм противотанковой пушки. Участвовал на фронтах в действующей армии 2 года 5 месяцев 29 дней, согласно выданной мне справке Ленинградским военным комиссариатом г. Москвы 11.09.1990 г. за № 4/3368.
Во время войны участвовал на фронтах: Западном, Северо-Западном, Брянском, Калининском, Воронежском, 1-м Украинском, 1-м Белорусском. Был участником боёв на Курской дуге под городом Белгородом, Богодуховом в 1943 году…».

Egorov 2

Командир орудия Егоров И.Ф.

 

К началу войны отец работал токарем на литейно-механическом заводе в городе Вязьма Смоленской области, жил на съёмной квартире. В записи от 14 февраля 1998 года, когда отец лежал в госпитале для ветеранов в Медведкове, он описал, где его застала война, как призвали в армию, что довелось испытать в первые месяцы военной жизни, где и как принял первый бой. События отец описал так, как запечатлела его память.
«22 июня началась война. Накануне я не пошёл в деревню (к родителям), а всю ночь просидел около станции на крыльце барака с девушкой. Пришёл к себе на квартиру в 4 часа утра и крепко уснул. И вот Варвара Ивановна (хозяйка) еле меня разбудила в 12 часов, когда уже объявили, что началась война. Мне так и не пришлось побывать дома в деревне.
С начала войны до призыва я был в ополчении, днём работал, дежурил на заводе в основном в ночное время, когда бомбили город и наш завод в особенности, так как он находился вблизи электростанции. Врагу надо было вывести из строя электростанцию. И в одну летнюю тёплую ночь была сильная бомбёжка, одна бомба разорвалась рядом со мной, меня отбросило воздушной волной, и осколок пролетел рядом с моей головой, даже обжог шею. В это время у нас было убито три человека, один из них кассир завода, несмотря на то что был в окопе. Бомбёжки были страшные, самолёты летали низко с раннего вечера до утра. Как сейчас помню, 30 июня я пошёл в кино, кинотеатр ещё работал, на дневной сеанс, а вечерних не было. Через минут 20 объявили воздушную тревогу, нам объявили покинуть кинозал и бежать в укрытие. Только выбежали, появился самолёт на низкой высоте и начал стрелять с бреющего полёта. Кто стоял рядом со мной, были убиты или ранены, я чудом остался невредим. Бомбёжки продолжались каждый день. Всё это я пережил за один месяц до призыва в армию.
С каждым днём в город стали наезжать эвакуированные беженцы из западных городов, кто как, но большинство на автобусах и грузовых машинах. И с 22 июня началось что-то ужасное, которое продолжалось 1118 дней и ночей Великой Отечественной войны. Немецкие самолёты, кроме того что бомбили, высаживали десанты, которые в тылу наводили панику. В городе много выловили диверсантов, которые ночью подавали ракетами сигнал, где бомбить самолётам. Первую неделю войны Вязьма мало была разрушена, в основном бомбили железнодорожную станцию, где скапливались воинские эшелоны с боевой техникой. Днём я работал на заводе, ночью дежурил, и ещё рыли рвы и окопы. Спать приходилось мало, а если и приходилось уснуть, то будили очередные бомбёжки.
11 июля 1941 года я был призван в Красную Армию, и с этого дня началась моя фронтовая жизнь по дорогам войны, отступления и наступления. При предъявлении на заводе повестки меня рассчитали, и я прибыл на призывной пункт в местечко Бозня. В лесу я проходил медицинскую комиссию, и сразу там формировали по взводами и ротам. Отправляли глубже в лес. Домой мне не довелось сходить попрощаться с родителями, провожала хозяйка Варвара Ивановна, дала на дорогу буханку чёрного хлеба и килограмма два солёного сала. Вещмешка не было, одет был легко: грубошёрстные брюки и трикотажная голубая рубашка-тенниска, парусиновые белые полуботинки. Первую ночь провели около костра, правда, большой разводить не разрешали. Я сильно продрог, так как ночь была холодная, потому что местность была болотистая. Рано утром всех нас построили, у кого были вещи, сумки, чемоданы, погрузили на конные повозки, и мы пошли в сторону Москвы. Привалы делали редко, так как наши сопровождающие куда-то всё время спешили. Обозы поехали другой дорогой, так что мы их встретили на следующий день ночью в лесу. Последовала команда на ужин взять свои вещи, и далеко никому не отходить, так как в любую минуту может последовать команда строиться в поход. Я свою провизию в первую ночь съел с товарищами из медицинского техникума, все они учились в Вязьме, я немного их знал, ходил к ним в столовую. Привалы были в основном ночью, подъезжала повозка с вещами, и мы на неё налетали, как грачи. Брали, не разбирая, своё или чужое, и никто из новобранцев не заявлял, что не нашёл своих вещей. Так продолжалось до тех пор, пока нас не доставили в г. Тулу. Из всех призывников не хватало процентов 40, так как все мы были предоставлены сами себе, был у нас один офицер сопровождающий, который не мог ничего поделать.
И вот мы добрались потом поездом до Тулы. Я попал в артиллерию наводчиком 76 мм пушки. В запасном полку долго находиться не пришлось, приехали за нами «покупатели», т.е. офицеры танкисты. И начался отбор в танковые войска. Я был зачислен башенным стрелком в танк Т-34. Потом направили в город Наро-Фоминск учиться. Здесь нас одели в форму танкистов. Начали изучать материальную часть танка и одновременно проходили курс одиночного бойца. Учёба была напряжённая с утра до вечера, можно сказать, без отдыха. А вечером во время ужина каждый вечер объявляли воздушную тревогу и приказывали всем покинуть помещение и удалиться в глубь леса. Это было вызвано сильной бомбёжкой немецкой авиацией нашего лагеря. Правда, больших жертв не было, так как мы очень далеко заходили в глубь леса. И вот такая учёба проходила июль и август. Ввиду того, что немецкая авиация начала бомбить днём, командование вынуждено было нас, танкистов, направить в город Казань на доучивание.
В один прекрасный день всех нас погрузили в пульмановские вагоны и отправили в путь с нашими офицерами на дальнейшее прохождение службы. И вот не доезжая города Казани, я сейчас не помню этот город, наш эшелон загнали в тупик, а наших сопровождающих офицеров забрали в другую воинскую часть, которая направлялась на фронт. За нехваткой командного состава все командиры танкисты были направлены на фронт. Мы простояли в тупике без всякого присмотра дней пять или шесть. И вот прибывают офицеры с пехотинскими знаками отличия. Из всего личного состава многие дезертировали. Остальных построили, погрузили на машины и повезли, куда – никто не знал. Не доезжая военных лагерей, мы с машин сгрузились и пошли пешком километров десять. Нас провели через железные ворота, и поступила команда разойтись. И опять началась «беспризорная» жизнь, правда, мы все были одеты и обуты по-настоящему.

Я прошу извинения, нас из Наро-Фоминска направили в город Балашов на доучивание. И вот здесь наших сопровождающих забрали на докомплектование одной танковой части, которая отправлялась на фронт. Все мы были переданы одной пехотной дивизии, которая формировалась в городе Балашове. Я был зачислен вторым номером станкового пулемёта «Максим». Сам пулемёт весил 64 кг. На занятия ходили за город по мосту через реку Хопёр. Мне доставалось нести основание, которое весило 32 кг, то есть станок с колёсами. Как сейчас помню, было очень тяжело нести, погода была жаркая, градусов 30 жары. Гимнастёрка от пота вся побелела. На обед шли строем, еле тащили ноги, а командир командует: «Запевай!» Какая тут песня у голодного и усталого. Были такие моменты, когда запевала не запевал, тогда следовала команда: «Бегом марш!» И вот гоняли до потери сознания старшины и командиры, т.е. выслуживались, чтобы не отправили на фронт. И так продолжалось месяца два июль и август, правда, кормили хорошо. Приходилось убирать арбузы на колхозных полях, помогали колхозникам.
Я вернусь назад, так как многое забывается за прошедшее долгое время. Когда нас сопровождали из Вязьмы до Тулы, вот где был настоящий кошмар. Кухни, можно сказать, не было, так как она отстала и двигалась не по нашему маршруту, а намного в стороне. У большинства из нас были деньги, а купить в сёлах, где мы шли, не было никакой возможности, много до нас прошло мобилизованных, и что было лишнее у населения, продали, я имею в виду из продуктов. Нам приходилось идти в сторону километров на десять, чтобы купить кусок или же килограмм хлеба и 10 яиц. Много было отстающих, судьбу которых я не знаю.
И вот, когда я проходил службу в городе Балашове, в августе месяце, к нам прибыл «покупатель», как мы называли офицеров, для отбора в другую часть. Из его слов мы узнали, что формируют особый лыжный батальон. Я, правда, записался, так как в Вязьме на кроссе я показывал неплохие результаты. Может быть, это было и к лучшему, но всё же потом я жалел очень, что записался. Когда нас доставили в военные лагеря около города Казани, это было что-то ужасное, даже нельзя описать без волнения. Нас несколько дней не кормили, были предоставлены сами себе. Вели бродячий образ жизни в лесу. Нападали на фургоны с хлебом и скрывались в лесу. Так было несколько дней. Но потом прибыли старшие офицеры наводить должный порядок. Всех офицеров арестовали и судили военным трибуналом.

И здесь я был зачислен в лыжный штурмовой батальон. Для нас были вырыты и оборудованы землянки. В каждой землянке могло вместиться до роты. Я был курсантом сентябрь и октябрь месяц, с нами занимались в учебном полку. Была скверная осенняя погода, а одеты мы были легко и сильно промерзали. Завтрак продолжался с 8 утра до 12 дня, было очень много полков, столовые были не в состоянии накормить вовремя. Обед с 14.00 до 22.00. Ну а на ужин у нас был составлен график, ходили по четыре человека со взвода и поедали тазик винегрета на несколько человек, правда, неполный тазик, такой как моются в бане. Очереди ожидали две недели. Было очень грязно, темно и почти всё время шёл дождь, так что в такую погоду не хочешь идти, а голод заставлял. И такая служба продолжалась до ноября 1941 года.
Я уже был курсантом в учебном батальоне. И вот в один прекрасный день в зимнее время, в конце ноября, нас подняли по тревоге ночью. Построили и повели в баню, там одели во всё новое. Я был в звании сержанта и меня зачислили в лыжно-штурмовой батальон. Зима в 1941 году была морозная, но одеты мы были хорошо: ватные брюки, телогрейка, шинель и маскхалат, на ногах валенки. В таком одеянии я находился всю зиму на передовой. Правда, лыжи были неважные, немного тяжеловатые. До этого у нас были занятия с выездом на лыжах во всём боевом снаряжении, и у меня уже были подморожены пальцы на ногах. Выдали нам по 30 шт патронов и 2 гранаты РГД. Вот в таком снаряжении в ноябре 1941 г. наш лыжный взвод, а может быть и рота, я не помню, прибыл в Подмосковье. Точно не знаю, так как в то время все воинские части были засекречены, но всё же помню, что в 16-ю армию Рокоссовского.

Egorov 3

Егоров И.Ф. (слева) с фронтовым товарищем

Как сейчас помню, 12 декабря 1941 года нас подняли по тревоге на погрузку в эшелоны, и к утру отправили на запад ближе к фронту. За время следования несколько раз бомбили эшелон, но потери были незначительные, прямого попадания не было, но страху уже хватил больше чем достаточно. Не доезжая несколько километров до линии фронта, мы выгрузились из вагонов, хорошо было слышно орудийную канонаду. Как я помню, нам было любопытно, но и страшно посмотреть воронки от мин и снарядов.
[По поводу орудийной канонады отец высказывался так: «И такая музыка сопровождала меня всю войну, музыка орудийных выстрелов, грохот…»]
И вот мы своим взводом построились на получение боевого задания. Разместили нас в сарае, что стоял недалеко от деревни Дубосеково, которой уже не было, она почти вся была разбита и уничтожена. От деревни осталась одна каменная школа и наш сарай, где мы разместились на отдых. Выдали нам по 100 грамм водки и сказали, что рано утром надо освободить населённый пункт. Рано утром заняли боевые позиции на чистом поле около каких-то бугорков, потом выяснилось, что это кучи неубранной колхозной капусты, окопались и стали обороняться. И я занял удобное место около такого бугорка. Как только начало рассветать, первыми в бой пошли наши танки, что находились левее нас метров 300.
Я такого зрелища не могу забыть, и сейчас всё стоит перед моими глазами. Вся эта картина продолжалась недолго, минут 30, не больше. Со стороны противника были отдельные выстрелы, но они нам большого вреда не приносили. А вот что было потом – это что-то ужасное, наших танков не стало видно, началась сильная метель. Враг стал сильно обстреливать нас, мы понесли большие потери, с нашего взвода остались живыми человек десять, не больше, остальные были убиты или тяжело ранены. Поступила команда отойти назад, а насчёт раненых ни слова. Быть раненым зимой намного хуже, чем летом, потому что кровь трудно остановить, и клонит в сон. Вот где я по-настоящему увидел убитых и раненых из нашего взвода. При разрыве мин и снарядов разлетались наши лыжи, слышался стон и плач раненых, которые просили помощи. Какая может быть помощь, когда нельзя было поднять голову от пуль и осколков мин и снарядов. Дня два пролежали в чистом поле около куч неубранной капусты.
На следующее утро была команда отходить в тыл. От нашего взвода лыжного осталась половина, остальные были убитые или тяжелораненые. Днём нам двоим, как помню, звали солдата Дмитрий, командир приказал отвезти двух тяжелораненых в полевой госпиталь, что находился километрах в 10 от линии фронта. Пришлось сделать санки из двух пар лыж. А погода была ужасная: мороз, метель и невыносимый ветер. И вот мы вдвоём с трудом прибыли в полевой госпиталь. Я зашёл в дом и увидел в сенях лежат раненые. Вышел врач, по званию не узнал, так как он был одет в халат. Сказал нам: положите в сарай, а когда подойдёт очередь, займёмся вашими ранеными. Они были тяжелораненые, но всё же были живы. Дальше о них ничего не знаем, так как в сарае раненых было много, и все они ждали своей очереди на перевязку.
И вот после этого боя из нас сформировали небольшую группу для возведения снежного вала на передовой, от немцев метров 200. Вся работа проходила ночью, работали только лёжа. Днём отходили от передовой немного в тыл, с наступлением ночи опять на передовую. Сколько дней, я не помню. Было это под Москвой, как помню, под Яхромой.
Ну, а потом под городом Мценск, как отогнали немцев от Москвы, мы стояли и занимали огневые позиции на передовой в первой линии. Приходилось стоять в дозоре на 50–100 метров от немцев. Очень хорошо был слышен разговор немцев, особенно вечером и ночью. Немцы к нам выставляли громкоговорители для пропаганды, чтобы мы сдавались в плен с обещанием сохранить жизнь. Мы в основном были комсомольцы и на их призывы не пошли. На другой день как обычно был сильный огневой налёт, чтобы запугать нас.
Как-то дня два мы ничего не получали из продуктов. Почему не было подвоза, причину мы не знали. И мы трое, в том числе и я, решили в сильный снегопад ползти на нейтральную зону, что находилась от нас метров 200 и от немцев метров 100. На этом месте стоял наш подбитый танк. Мы знали, что у танкистов всегда был «нз» запас продуктов. И вот мы подползли к танку. Я материальную часть танка знал, где запасные люки знал. Когда влезли в танк, нашли два мешочка белых сухарей и две буханки чёрного хлеба, пропитанные кровью. И самое страшное – увидели двух убитых танкистов, у одного из них была оторвана голова, у второго была повреждена грудная клетка и оторвана одна рука. Продукты, что нашли в танке, мы принесли в небольшой блиндаж, как мы его называли. Все были рады и этому, ведь голод и холод – самое страшное в жизни. Хлеб был заморожен так, что ножом нельзя было резать, хорошо, была пила, и вот пилой распилили хлеб на несколько частей.
Описываю и рассказываю, и самому не верится, что остался жив после такого, что я пережил.

Egorov gramota

Был на самом важном участке фронта, где решалась судьба Москвы. В каком направлении, не могу вспомнить, но только знаю по Волоколамскому шоссе. Но с приходом сибирской дивизии, как я узнал сейчас, во главе с полковником Белобородовым враг был остановлен и через некоторое время отброшен на несколько сот километров от столицы. Деревни вокруг были уничтожены. Можно было определить, что была деревня, по оставшимся печным трубам. И такую характерную жуткую картину наблюдал по всей нашей территории, где были немцы: дома сожжены, а печи с трубами стоят.
Та зима 41–42 года осталась в памяти как самое страшное за всю войну. Голод, холод, за всю зиму не побывали в тёплом помещении и не уснули по-человечески нормально. Всё приходилось рывками или даже на ходу, сейчас страшно вспомнить всё это. Был случай, на ходу уснул и сонный упал в кювет. Ну, а насчёт гигиены и говорить не приходится.
В один из дней в марте 1942 года я с ручным пулемётом был в боевом охранении недалеко от переднего края, до немцев метров 500–600. На берегу реки Оки лежали в снегу. Вечером пришёл связной и передал от командира распоряжение, что рано утром мы должны с передовой перейти в тыл, нам должны сообщить. Мы прождали до 12 часов дня, к нам никто не пришёл и не сообщил. Так мы вдвоём с солдатом, звать как я не помню, пошли искать свою роту. Никого поблизости не нашли. Только проезжали сапёры, подбирали убитых солдат и отвозили хоронить. Недалеко была вырыта большая яма. Я со своим товарищем пошли в деревню, как называется, точно не знаю; помню, на окраине деревни стояла полуразрушенная церковь, и около неё стояла машина ЗИС-5, нагруженная пустыми ящиками. Мы попросили у старшего сержанта отвезти нас в тыл. Машина остановилась около какой-то железнодорожной станции.
Вот и нашли свою часть, которая погружалась в вагоны, и прибыли в город Ефремов. Разместились в деревне Скороваровка. Вот в это время я сильно заболел и лежал без сознания. Наша часть рано утром ушла на другое место, а может, и ухала на другое направление. Нас, больных, оставили до выздоровления в одном доме. Когда я после болезни поправился, это было в апреле 1942 года, нас двоих тётя Катя (в её доме мы жили) проводила с пожеланием всего хорошего, с быстрым возвращением домой и, конечно, с победой. Одеты мы были по-зимнему, на ногах валенки, а кругом уже не было снега, одна вода да грязь.
Мы с товарищем пошли в военкомат города Ефремов. Нас направили в 18-й учебный запасной полк. Там пришлось пробыть недели две. Приехали «покупатели», как мы их называли. В мае 1942 года я был отобран в 3-ю механизированную бригаду и назначен командиром 76 мм противотанкового орудия. Наша бригада входила в 1-ю Гвардейскую механизированную танковую армию, с которой прошёл от Москвы до Берлина. С моим товарищем мы разлучились, так как он был зачислен в другой взвод. В один из дней всех нас построили и начали отбор по подразделениям. Были офицеры пехотинцы, танкисты и артиллеристы. Так как я был знаком с артиллерией, т.е. пушками, меня зачислили в артдивизион. Началась моя служба в противотанковых войсках, что считаю намного легче, чем в пехоте, но не безопасней быть всегда там, где танки противника, и вести огонь по ним прямой наводкой, как это было на Курской дуге.
С 11 мая 1942 г. до конца декабря 1946 года прошёл со своей бригадой всю военную жизнь, можно сказать, от стен Москвы, которую защищал, до Берлина, где в 1945 году участвовал в боях и стрелял по рейхстагу.
В самом Берлине тогда что было, нельзя дословно описать, ни пройти ни проехать по улицам. Всё было забито горелыми танками и машинами, а также убитыми солдатами. Город весь горел огнём, весь в дыму, а где сохранились неразбитые дома, из каждого окна висели белые простыни, как флаги. Было в этом что-то торжественное, и в то же время страшно было смотреть на всё это. Жители выходили из подвалов. В каждом доме было бомбоубежище, рассчитанное на проживающих в доме. Так что это у них было предусмотрено правильно».
По словам отца, для него самые ожесточённые схватки были под Москвой и на Курской дуге. Вот как он описал бой во время одной из вражеских танковых атак на Курской дуге.
«Наша батарея 76 мм пушки заняла огневую позицию на небольшой высоте, откуда выгодно было вести огонь по танкам противника. Снарядов разных было достаточно для поражения немецких танков и пехоты. Часов в 11.00 утра на горизонте появились танки, и они приближались к нам. До появления танков противника немецкая авиация бомбила по площадям беспрерывно. Но при очередном налёте немецкие самолёты заметили наши машины и разбомбили и сожгли. Впереди было много танков, они начали вести огонь, правда, снаряды пролетали выше, и большой угрозы не было. Но всё же среди солдат были раненые. О жизни не приходилось думать в таком положении. Одни умирали сегодня, а другим придёт очередь завтра, но всё же думали о победе и победили.
Всё было в огне и дыму. Это длилось минут 20–30, не больше. Танки (немецкие) начали отступать, и мы стали приводить пушку в порядок и отправлять раненых. Через некоторое время, может через час, враг повторил танковую атаку. Мы были готовы. Я был за наводчика и командира орудия, старался подпускать танки поближе, на прямой выстрел пушки, чтобы бить наверняка, а другого выхода не было. О жизни не думали. В этом бою мой расчёт подбил 4 немецких танка, один из них Т-6, т.е. тяжёлый (тигр). Снаряды подходили к концу, хорошо, что вражеские танки стали отходить в сторону. Командир взвода дал команду «отбой» и откатить пушки ближе к дороге. Нас было 4 человека, вес пушки 1116 кг. По минному полю подкатили к дороге, по случайности никто из нас не подорвался на минах. Ночью минёры заминировали, а нам не сказали, что все отходы опасны. И, можно сказать, мы были смертники, а мы остались живы и невредимы. Остановили первую попавшуюся машину, прицепили пушку и выехали из опасной зоны. Как только приехали в деревню Камышино, начальство тут как тут. За наш бой стали распределять награды. За подбитые танки мы все были награждены орденами и медалями.
16/VII-2003 г.»
Есть запись, в которой своё участие на фронтах в действующей армии отец отобразил кратко: «Я прошёл большой путь по фронтовым дорогам, с боями освобождая нашу Родину: Калининский фронт, Северо-Западный, Брянский, Воронежский, Западный, 1-й Украинский, 1-й Белорусский. Был в составе действующей армии в период боевых действий 2 года 5 месяцев 29 дней. После войны проходил службу в оккупационных войсках в Германии по декабрь 1946 года. Был демобилизован из армии по возрасту».
Завершил отец свои краткие повествования тем, что никому бы не пожелал пережить то, что ему довелось испытать в той войне, увидеть столько смертей, четыре года прожить под «музыку орудий».

 

Татьяна ЕГОРОВА

 

Татьяна Ивановна Егорова – сотрудница «ЛР». Вот уже более двадцати лет она работает в нашей редакции оператором компьютерного набора.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.