В ПОВЕРЖЕННОЙ ГЕРМАНИИ

№ 2015 / 17, 29.04.2015

Александр Дымшиц надеялся, что сразу после Победы его демобилизуют, он вернётся в Ленинград к новой жене Галине Снимщиковой и вновь займётся в Пушкинском Доме историей литературы, прежде всего Маяковским. Но судьба распорядилась иначе. Командование, учитывая немецкое прошлое родни Дымшица (его дед до октябрьского переворота имел в Берлине собственное издательское дело, а отец был тесно связан с Дрезденской высшей технической школой), решило оставить бывшего критика при политуправлении Группы советских оккупационных войск в Германии. Но перед этим ему дали возможность съездить на пару недель в Советский Союз к семье.

 

 

Тоска по жене,

или Первые поручения

в поверженном Берлине

 

Вернувшись из краткосрочного отпуска в Германию, Дымшиц целый месяц выполнял в основном разовые поручения. Какие это были поручения, он никогда не уточнял. Лишь в конце 1950-х годов критик кое о чём поведал своему тогдашнему коллеге по газете «Литература и жизнь» Владимиру Бушину. Но тот всех деталей не запомнил. Позже сведения, почерпнутые в вечерних дежурствах по редакции, у него наложились на другие источники информации, и уже осенью 2007 года Бушин представил следующую картину. По его словам, «сразу после войны Дымшица, хорошо знавшего немецкий язык и немецкую литературу, назначили каким-то большим начальником по культуре в нашей зоне оккупации. И он рассказывал, как они явились с помощниками в главную газету Геббельса «Фёлькишер беобахтер» и сказали сотрудникам: «Теперь мы будем издавать несколько иную газету». И при том же составе сотрудников стала выходить газета антифашистская. Очень искренняя».

А о чём говорили документы? По ним уверенно можно утверждать пока одно, что в середине июня 1945 года Дымшиц был направлен в редакцию газеты «Тэглихэ Рундшау». Эта газета была создана как орган Советской военной администрации в Германии по постановлению секретариата ЦК ВКП(б) от 16 июня 1945 года на базе газет 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов. По штатному расписанию редакции разрешалось иметь 9 отделов, огромный секретариат – в 39 штатных единиц и своё издательство. Первым редактором газеты стал М.П. Соколов. Добавлю, первый номер вышел 4 июля 1945 года тиражом в четыреста тысяч экземпляров.

Какую должность занял в редакции «Тэглихэ Рундшау» Дымшиц, пока установить не удалось. Скорее всего он выполнял обязанности начальника отдела науки, литературы и искусства, которые потом передал майору Г.Ю. Бергельсону. Судя по всему, самые добрые отношения в редакции у него установились с начальником отдела экономики капитаном Г.Л. Вайспапиром.

Надо отметить, что поначалу в редакции новой газеты царил хаос. Много сотрудников попало в газету случайно. Большинство не владело немецким языком и поэтому слабо знало о нуждах и реальных настроениях немецкого населения.

Дымшица газетная неразбериха сильно раздражала. Хаос, царивший в редакции, был одной из причин, по которой он не видел для себя перспектив в послевоенной Германии и искал любую возможность для скорейшего возвращения в Ленинград.

Но бардак продолжался недолго. В конце июля 1945 года политуправление Группы советских оккупационных войск в Германии поменяло в газете руководство. Новым редактором стал Александр Кирсанов, который сразу повысил к сотрудникам планку требовательности.

Пока Кирсанов наводил в редакции порядок, Дымшиц получил новое назначение – пресс-инспектора. Одновременно тесно сотрудничавший с советским командованием Иоганн Бехер предложил ему взяться за организацию издательства и журнала для немецких писателей. Да и газета продолжала считать его своим сотрудником.

3 октября 1945 года произошло новое событие: редакцию газеты «Тэглихэ Рундшау» переподчинили только что созданному по решению ЦК ВКП(б) Управлению пропаганды Советской военной администрации в Германии (СВАГ). Газета перестала иметь семь нянек, которые ни за что не отвечали, а только вносили в работу редакции сплошную сумятицу. Дымшица особенно обрадовало то, что начальником нового управления был утверждён полковник Сергей Тюльпанов, имевший репутацию толкового специалиста по работе с войсками противника и немецким населением. Тюльпанова Дымшиц знал ещё с 1940 года (тот заведовал кафедрой политэкономии на Ленинградских партийных курсах, где критик нередко читал лекции о русской литературе) и помнил его как очень порядочного человека.

О том, что чувствовал Дымшиц в конце лета и осенью 1945 года в Берлине, можно понять по его письмам к жене – Галине Снимщиковой, которая тогда жила вместе с сыном от первого брака в Ленинграде, но очень рвалась к новому месту службы мужа, считая, что уж обузой она точно не будет, поскольку имела две нужные советской военной администрации в Германии специальности – переводчицы немецкого языка и библиотекаря. Я приведу полностью двадцать одно сохранившееся письмо критика супруге (хотя, если операться на нумерацию самого Дымшица, этих писем должно быть не менее двадцати пяти).

7/VI-45 г.

Галюрушка! Родная моя!

Пишу с оказией – встретил т. Маграчева, едущего завтра домой.

Я Тебе телеграфировал из Москвы. Прибыли мы на днях. Сюда добрались – вчера. Сидим – ждём назначения, характер работы ещё не уточнён. Назначена пока только Саква – переводчиком в радиокомитет. Для нас ещё выбирают работу. Сидим под Берлином, ждём.

Осмотрели весь город, точнее – руины Берлина. Впечатление – грандиозное. Масса любопытных деталей, которые в короткой записке, составляемой наспех, не опишешь.

Сразу же по назначении займусь жилвопросом. С местным Подкаминером я уже говорил о Твоём вызове. Но надеюсь вызвать Тебя не на работу, а к себе, чтоб Ты могла отдохнуть.

Вот таковы дела.

К этому могу добавить, что безумно тоскую по Тебе. Когда сел 27.V в поезд, то два часа не мог разговаривать с людьми – очень, очень было горько расставаться.

Хочу всё знать о Тебе и поэтому прошу написать на п.п. 48251 (не знаю, буду ли здесь далее, но попрошу переслать по месту будущей работы).

Засим буду писать регулярно через полевую почту (другой почты отсюда нет; городская, во главе которой стоит Келер, ещё не налажена). Письма буду номеровать, но надеюсь, что до больших номеров не дойду (увидимся скоро здесь).

Кстати, когда будешь ехать, поезжай только новым поездом: Москва – Берлин, без пересадок. Иначе это слишком мучительно.

Петра Снимщикова я в Москве не нашёл, т.к. оба телефона, кот<орые> я у Тебя взял, оказались неверными.

Котенька, будь здорова, родная моя. Напиши. Поцелуй Юру [сына Снимщиковой от первого брака. – В.О.]. Тебя целую крепко, крепко и очень много раз. Ох, как хочу увидеть, обнять, целовать долго-долго.

Привет всем друзьям и знакомым.

Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, лл. 19, 20.)

 

27

Выступает начальник отдела культуры Управления пропаганды Советской военной администрации майор А.Л. Дымшиц. Берлин, 1947 год

 

№ 2.

11/VI-45 г.

Дорогая моя Галюшенька!

Писал Тебе сразу же после приезда. Писал с оказией (через т. Маграчёва). За это время у меня всё ещё ничего не изменилось. Здесь вполне применима формула Ленина, сказавшего о Л.Толстом, что он жил во времена, когда всё переворотилось, но ещё не установилось. Колдуют над штатами, распределяют «портфели» (мне намекали на Presselieter’а, но, думается, что это скучно), но всё это без реально определившегося штатного расписания (о котором говорят, что оно вот-вот появится). Поэтому – пока живу на даче и отдыхаю так, как не отдыхал уже лет девять. Кругом масса зелени, лес, вода и тишина, чудесная тишина, лишь изредка нарушаемая поганой немецкой речью. Я с завистью смотрю на одного майора с другого фронта, который прибыл сюда вместе с женой. Почему я не рискнул сразу взять Тебя с собой? Ведь Ты бы уже замечательно отдыхала.

Впрочем, знаешь, мне отдых не впрок. Я разучился отдыхать, отвык от ничегонеделания и поэтому нервничаю. Хочется вертеться, суетиться, «воевать», а здесь – тишь да гладь. Страшно. Ну, надо думать, что скоро я уже буду за работой и организацией Твоего приезда. Здесь (в городе) встретил Васю Чистова (помнишь, такого моего ученика, который однажды приходил к нам, будучи в Л<енингра>де из Москвы). У него добыл радиоаппарат и портативную пишмашинку, которые пока оставил у него (до получения стабильной жилплощади). Посылку пока организовать не могу по двум причинам 1) для этого нужно ездить, а я ещё сижу на месте, 2) я ещё не получал зарплаты и марки у меня в минимальном количестве (до 15.VI).

Здесь же помещается Катце (тоже в ожидании). Он чего-то похварывает (только не говори этого его супруге, кот<орая>, возможно, будет Тебе звонить). Ромм выехал в командировку, но назначения ещё не имеет.

Как я тебе писал, я уже беседовал о Твоём вызове, но я не жму, ибо хочу, чтобы Ты приехала не сразу работать, а сначала отдохнуть. Есть после чего.

У меня очень страшное чувство, будто я совсем не так далеко от дома и будто не было длительного пути сюда. Мне кажется, что вот вчера мы были с Тобой на концерте Яунзем (впереди сидят Кляцин с семьёй, а сзади ещё кто-то из знакомых). Конечно, Ленинград – лучший город на свете. И, конечно, Ты – лучшая и моя единственная на земле. Ой, Галка, как уже хочется увидеться и быть вместе!

Как-то Ты там? Что в Публичной библиотеке, как работается? Что дома? Как Твой радикулит? Надеюсь, что с потеплением он не даёт себя знать (я, впрочем, всё время под впечатлением того, что в день моего отъезда Ты так плохо себя чувствовала и меня гложет, сосёт какая-то тревога за Твоё здоровье). Как Юра [сын Г.Снимщиковой от первого брака. – В.О.]? Покажи его, пожалуйста, Берлянду (он такой длинный и худющий, и под глазами у него синяки и апатия его мне не нравится). М.б., через того же Берлянда его можно на сентябрь отправить в хороший санаторий или дом отдыха (он ведь на моей карточке в лечотделе записан). Подумай об этом и поговори с Берляндом. По-моему, это лучше, чем на Бернгардовку его посылать. А о том, чтоб сюда его потом взять (на отпуск) не следует и думать (с точки зрения воспитательной это совсем не подходит).

Вот так, Котя. Я никому не пишу (лень и неохота). Только Тебе хочется писать. Поэтому, если встретишь кого-либо из товарищей и знакомых, то передай привет, скажи, что устраиваюсь и напишу после (тоже, если захочешь, сообщи, пожалуйста, Наде [Надежда Оршер – первая супруга А.Л. Дымшица. – В.О.]; а мне напиши, как Ляля [дочь Дымшица от первого брака Елена. – В.О.], поехала ли она в лагерь). Если увидишь кого-либо из Университетских, то без нажима напомни, что я не возражаю к ним (ибо лучше своей работы и нашего дома, разумеется, ничего нет). Ну, а как наименьшее зло, – можно и здесь. Но, разумеется, с Тобой (а не то я, кажется, скоро волком завою: «хочу, чтоб Галя приехала! Хочу Галю к себе!»). Ой, галка, Галка, до чего я не могу без Тебя, до чего мы срослись в одного человека! (Верно ведь?)

Пиши пока по адресу, помеченному на конверте. Это адрес здешнего Подкаминера. Если уеду от него (а, надеюсь, всё же), то письма попрошу охранить и получу.

Котенька моя, – много, жарко и крепко Тебя целую.

Весь и совсем Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, лл. 22, 22 об., 23, 23 об.)

№ 3.

14/VI-45 г.

Люшенька, родная моя!

У нас с Катце небольшое изменение: нас временно, до получения новых штатов, зачислили на должности. Но должности эти временные, а новые, постоянные должны определяться на днях. Устроен я хорошо. Но нервничаю из-за того, что ещё не могу оформить Твоего вызова. (Вернее, я сам не хочу этого делать до получения прочного места, хорошей квартиры и т.п.) Ну, на-днях всё образуется. Меня тут ряд товарищей агитирует в газету; м.б. пойду, и тогда буду вызывать Тебя. Выяснится это скоро, надеюсь. К сожалению, местный Подкаминер, видимо, не хочет отпускать нас от себя.

Жду с нетерпением писем от Тебя. Пиши не скупо. Напиши, как Юра. Поцелуй его за меня. Напиши о своём здоровье. Меня так беспокоит Твой радикулит.

Что мне добавить? Хочу обнять Тебя поскорее, хочу подготовить Тебе хорошую комнату и в ней – много, много цветов.

Целую Тебя крепко.

Весь Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, л. 25.)

17/VI-45 г.

Люшенька, родная моя!

Целую Тебя, родная моя, и Юру прошу поцеловать. Очень жду от Тебя письма.

У меня начинает проясняться. На днях должен перейти на интересную и профессиональную работу (если только отпустит местный Подкаминер, который хочет меня к себе; но для того, чтобы отпустил, приняты меры). Деньги на имя мамы начну переводить, как только мне начнут платить зарплату (пока ещё не получал и м.б. получу только в июле). С Твоим приездом сюда Ты сможешь также оформить на неё аттестат. В общем мы её отсюда сумеем недурно обеспечить.

Когда Подкаминер получит вызов на Тебя по телеграфу, начинай готовиться к отъезду. Получи у него командировочное предписание и справку, что едешь на работу по вызову. В паспорте не забудь штамп об уходе с работы. Ехать надо через Москву. Пусть П.Г. Снимщиков поможет Тебе с билетом на прямой поезд сюда. Приехав, ищи газету «Tagliche Rundschau» (адрес в ней печатается; там буду я или кто-либо из моих друзей – Вайспапир, Шейнис, Бергельсон; от них найдёшь меня; но это на всякий случай, т-к я сам буду Тебя встречать). Выехать за Тобой мне, видимо, не удастся (хотя… вдруг…, буду пытаться).

В общем, Котя, надеюсь в июле встретимся и будем вместе. Вызов буду высылать тогда, когда будет готова квартира. Получение её после определения на прочную должность никакой трудности не представляет.

Хочу увидеть Тебя не позднее 26 июля (нашего дня) или уж по крайней мере 1 августа (второго нашего дня).

Надо ли говорить, что живу и дышу Тобой, что очень скучаю. Сама знаешь!

Много, много и крепко Тебя целую.

Весь Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, л. 27.)

№ 5.

20.VI.45 г.

Дорогая моя Люрушка!

Вчера имел подробную и весьма дружественную беседу со здешним Подкаминером. Он заявил, что не позднее 25-го я буду на работе в городе и по специальности. По-видимому, выйдет вариант, о котором я писал Тебе в письме № 4 (№ на конверте; я забыл его и вспомнил, когда запечатал письмо), и тогда Ты будешь работать со мной. Другой возможный вариант – работа в Доме, аналогичном тому, в котором Ты работала с начала 43 до начала 45. И тогда Ты тоже будешь работать со мной. Я вновь заговорил с ним о Тебе и он любезно предложил мне тут же послать телеграмму – вызов на Тебя Подкаминеру. Я было загорелся, но потом обуздал себя и, памятуя нашу договорённость выписывать Тебя на точное место, квартиру и пр., сам попросил сделать это на-днях, тогда, когда я уже буду прочно устроен. Итак, надеюсь вызвать Тебя очень скоро и м.б. это письмо уже не застанет Тебя дома, т.к. я хочу надеяться, что Ты также хочешь видеть меня, как я Тебя и поэтому выедешь сразу же по получении вызова. Подкаминеру я на днях написал, чтобы повторить свою просьбу о соответствующей Твой отправке.

Скоро я получу зарплату, и разницу между аттестатом и суммой зарплаты в русских деньгах вышлю на имя мамы. Пожалуйста, предупреди её, что так будет и что так будет и впредь. Она ведь меня очень не любит и может озлиться. Но я же не могу переводить на Твоё имя, ибо надеюсь, что деньги начнут приходить, когда Ты будешь в пути ко мне или у меня. Когда Ты приедешь и начнёшь работать, Ты сможешь посылать ей всю зарплату в сов. деньгах (т.е. аттестат и разницу от аттестата до суммы), кроме займа и партвзносов.

Котенька, нетерпеливо жду от Тебя письма. Так хочу знать, что у Тебя, как Ты, Юра. По Ленинграду тоскую. Но не по ленинградской литсреде. От ней мы с Тобой хорошо отдохнём вместе. А потом, когда вернёмся, глядишь, и она окажется милой.

Передай приветы знакомым и т.п. Я написал много поздравлений нашим академическим орденоносцам. Не знаю только кого поздравлять со «Знаком Почёта» (Мейлаха? Калаушина? Орлова? Перепеч? Векслера? [все сотрудники Пушкинского Дома – В.О.]), т.к. списки в газетах временно прекратились. Привет Володе и Манечке. Я им на-днях напишу.

Юру поцелуй крепко и Боре кланяйся. Всякие «ружи» и прочие мелочи возьми с собой, т.к. здесь этого нет. Немцы давно стали хуже <нрзб>. Прибалты, по сравнению с Германией, это модный магазин для дам. Фрицы же разуты (Гитлер их не одевал) и щёлкают зубами (ибо хотя их и кормят лучше, чем при Гитлере, но они ещё не отделались от травмы голода, которым из угостил фашизм). Таковы, по крайней мере, фрицы города и пригородов. Купил несколько книг, в частности – чудесный том Омар Хайяма на англ<ийском> языке. Заказал в магазине для Тебя Конрада-Фердинанда Мейера. Но посылать книги нельзя (видимо, надо будет где-то брать разрешение, но это тогда, когда буду уже в городе).

Ой-ой, хочу Тебя поскорее к себе. Хочу быть с Тобой.

Целую Тебя, родная, и жду. Ой – как жду!

Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, л. 29, 30.)

№ 6.

25/VI-45 г.

Дорогая моя Галечка!

Итак, – я на работе, которая меня абсолютно устраивает. Я – здешняя Шувалова (шире, т.к. у меня не только вопросы искусства и литературы, но и вопросы культуры). Мой новый шеф оформляет вызов на Тебя. Но т.к. я хочу ускорить Твой приезд, то я просил одного товарища – полковника Тюльпанова (едущего через Москву в Ленинград) оформить Тебе в Москве и у Подкаминера вызов. Он должен Тебе звонить и передаст от меня ряд просьб и пожеланий, связанных с Твоим приездом. Штатно на новом месте я ещё не оформлен, т-к моё новое хозяйство ещё не получило полных штатов, но я – уже на месте, работа мне по вкусу и я на ней останусь. Не хватает одного, главного – Тебя. Жду Тебя всеми нервами.

Квартира уже есть. Две хорошие комнаты. Но из-за того, что нет для Тебя в ней рояля, я думаю её сменить. В общем к приезду Твоему будет хорошее жилище и в нём много цветов. Дай мне только знать через Подкаминера, когда примерно Тебя ждать и я буду встречать Тебя хорошими розами. Сейчас достаю для нас малолитражку. Она будет при службе, но в нашей пользовании (ведь я надеюсь – Ты не откажешь мне в чести быть сотрудником моего отдела).

Пиши про себя, про Юру (поцелуй его крепко). Напиши, что знаешь про Ляленьку.

Но главное – не столько пиши, сколько приезжай сразу по получении вызова.

Целую Тебя много и крепко.

Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, лл. 32, 33.)

26/VI-45 г.

Галюрушка, родная!

Вчера я отправил Тебе письмо, а сегодня получил, наконец, Твоё. Рад несказанно, что оно пришло и притом так быстро.

Ужасно угнетён тем, что Ты оказалась без денег. Надеюсь, что Гослит теперь уже может выплатить. У меня материально очень паршиво. Я ещё не получил ни гроша, надеюсь скоро начать получать и тогда сразу начну высылать на имя мамы. А пока я одолжил здесь 400 марок и так живу. Поэтому прошу Тебя поступить так: загнать всё, что можешь – материалы на пальто и пр., что я получил и разное там, что осталось от папы, костюм, полученный из Литфонда. Всё это пригодится Тебе на жизнь, на дорогу, на то, чтоб оставить маме. Здесь мы всё это вполне восстановим.

Как Надя [Оршер – первая жена А.Л. Дымшица. – В.О.] сейчас? Я очень, родная, благодарен Тебе за заботу о ней, за Твоё золотое сердце. Передай ей привет от меня.

Юру поцелуй и поздравь от меня с медалью.

На Плоткина [литературоведа, ставшего после ухода Дымшица на фронт заместителем директора Пушкинского Дома. – В.О.] etc я плюю с высокого дерева. Как только Ты сюда приедешь, Ты также забудешь о всей этой дряни.

Несказанно благодарен Тебе за несколько строк, в которых Ты говоришь, что Тебе без меня трудно. Ты ведь знаешь, как мне важно не только знать это всеми чувствами, но и слышать тому подтверждение. Спасибо, родная. И жду, жду Тебя очень и готовлю всё для Твоей поездки (вызов) и для Твоего приезда.

Весь Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, л. 35.)

№ 8.

28/VI-45 г.

Галочка, родненькая!

Сегодня получил Твоё письмо от 17.VI., в котором Ты описываешь свой трудовой день в Бернгардовке, приезд домой и пр. Так от него домом пахнет, так действительно хотелось бы подойти со спины к Тебе и долго, долго целовать Тебя. Но… на ул. Лаврова нам, видимо, вместе не скоро удастся быть. Зато сюда жду Тебя и здесь у нас дом. Я надеюсь, что Тюльпанов [будущий начальник управления пропаганды Советской военной администрации в Германии. – В.О.] организует в Москве для тебя оформление вызова, после чего Подкаминер даст командировку и Ты сразу поедешь. Сегодня сюда пришёл первый прямой поезд из Москвы. Вот таким Тебе надо ехать.

Я ужасно удручён Твоими денежными делами. Но я бессилен до получения зарплаты что-либо сделать. Как я уже писал, продай то, что сочтёшь нужным, мы это сумеем восстановить. Первую посылку я вышлю на днях, ею сможет распорядиться мама. Вообще же то, что я проектирую для Тебя, будет Тебя здесь ожидать.

Мой новый шеф – человек очень приятный и очень заинтересованный в Твоём приезде и сотрудничестве со мной у него. Он тоже будет оформлять вызов Тебе. Но я думаю, что мои шаги через Тюльпанова скорее увенчаются успехом.

Работа у меня очень интересная. Её очень много, но я – в своей «стихии» и, наконец, на коне, т.е. самостоятелен и в своей тарелке. Тебе со мной будет работать легко и интересно.

Тоскую по Тебе отчаянно, и днём, и ночью. Сегодня утром около часу просидел над Твоими фотографиями.

Как Юра? Поцелуй его. Как коровьи дела на Бернгардовке? Вот беда-то какая.

Что у Тебя в ГПБ [Галина Снимщикова тогда работала в публичной библиотеке им. М.Е. Салтыкова-Щедрина. – В.О.]? Надеюсь, что Ты с ним скоро расстанешься. Хорошо, что на квартиру получена броня; Ты её оставь маме и запиши всё, что нужно у Валентины.

Смешно то, что Ты сообщила мне о пушкинодомцах. Я к ним и не собираюсь назад. Нужны мне Плоткины. Мне нужно быть с Тобой и с Тобой делать ту книгу о наших временах в Ленинграде, фронте, которую начал и хочу писать.

Котик мой, скорей бы уж обняться на Силезском вокзале, войти в заготовленный для Тебя дом и работать и жить вместе.

Юра – как, целую Тебя.

Весь Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, лл. 37, 38.)

№ 8.

4/VII-45 г.

Галочка, родненькая!

Опять нет от Тебя писем. Тревожусь очень. Мы переходим из ведения одного начальства к новому, постоянному. Тогда оформят штат и начнут платить деньги (мой долг т.т. возрос уже до 1000 марок). Тогда (если Подкаминер ничего не сделал для Твоей отправки сюда) выпишу Тебя через новое начальство для работы у меня (с моим непосредственным шефом, как я уже писал, всё договорено).

Покупаю для Тебя разные разности (плащ, чулки, даже бюстгальтер – всё пригодится Тебе к приезду). Сегодня получаю новую квартиру – с роялем (для Тебя). Работается интересно, хорошо.

Поцелуй Юру и пиши мне. Ещё лучше – не пиши, а приезжай. Очень жду.

Целую Тебя крепко.

Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, л. 40.)

№ 9.

8/VII-45 г.

Дорогая Галечка, родная моя!

Я сейчас получил Твоё письмо от 27/VI и в нём упрёк, что я Тебя… забыл. Что Ты, Котенька, не было ещё такого дня и часа. И пишу аккуратно. Неужели почта подводит?

Мне очень горько, что Тебя всё ещё нет со мной. Очень горько и больно. Жду результата своей просьбы о Твоём вызове, переданной через полк<овника> Тюльпанова. Жду результата просьб, посланных Подкаминеру, который обещал (но надеюсь на него слабо). Жду, наконец, – и это главное – оформления наших штатов и вызова Тебя на должность, которая для Тебя твёрдо запроектирована моим шефом. Всё это дело дней. Но как трудно тянуть ожидание.

Ужасно мучает меня Твоё мат<ериальное> положение. Я уже просил Тебя «спустить» всё, что там есть моего (одежда и пр.) и так пока выйти из положения. Надеюсь через неделю получить зарплату за два месяца и сразу тогда перевести деньги на мамино имя.

О работе на этот раз писать не буду. Она идёт хорошо и мне нравится.

Сегодня у меня ночевал, разыскавший меня в этом огромном городе, – Коля Чуковский (сын Корнея Ивановича). Вспомнили Ленинград.

В письмо Виталия [Закруткина. – В.О.], кот<орое> Ты переслала, такие новости: он участвовал в боях за Берлин, заменил комбата (выбывшего по ранению), дважды был контужен, девять суток сражался вместе с братом – Ростиславом, тут же в Берлине был награждён Кр<асным> Знаменем. Тебе шлёт привет, сообщает, что 18/IV и 29/IV послал нам посылки (о кот<орых> я его просил; видимо, их ещё нет). Маше он просит рассказать, что видел Ростислава, кот<орый> бодр и весь в орденах. Он не может ей сам написать, т.к. посеял её адрес.

В письме Алёши Метченко [с ним Дымшиц в своё время вместе учился в аспирантуре. – В.О.] есть прямые обращения к Тебе и жалко, если Ты их не читала.

Если будешь говорить с Надей – передай ей привет (я ей писал, и буду ещё писать, но – Тебе я это могу сказать – мне ей почти нечего сказать и то, что Ты мне сообщила о ней и Ляле [Елена – дочь А.Л. Дымшица от первого брака. – В.О.] – исчерпывает всё; не буду же ханжить перед Тобой).

Котенька, я знаю, как трудно Тебе без меня, и чувствую, как мне погано без Тебя. Надо ещё немного подержаться, скоро съедемся здесь.

Завтра получу заказанное для Тебя пальто (очень милое). Одалживаю у друзей марки и кое-что приобретаю для Тебя.

Родная моя. Целую Тебя и Юру крепко, крепко.

Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, лл. 42, 42 об.)

№ 10.

12/VII-45 г.

Дорогая моя Галюринька!

Пишу с таким расчётом, чтоб это письмо пришло к 26-му, к нашему дню. Не знаю, – м.б. мои ходатайства уже удовлетворены и это письмо Тебя уже не застанет дома, не знаю ничего, от Тебя давно нет писем, Тюльпанов и Подкаминер ещё не ответили. Но пишу, ибо не могу не писать Тебе.

Я работаю очень много. Работаю и думаю о Тебе. Я сплю плохо, во сне думаю о Тебе, вижу Тебя и просыпаюсь, ибо хочу Тебя обнять. Мне ужасно трудно без Тебя. Мне просто несносно. Я знаю, что наши три года, с отъездами, трудностями, – это единственно счастливые годы моей тридцатипятилетней жизни. Я жил и живу 3 года из 35. Эти три года я – счастливый человек. Только с Тобой я счастлив. Я хочу верить, что как бы ни было Тебе иногда трудно из-за моей нелепой неустроенности (которая скоро уже придёт к концу) и Ты со мной счастлива. Это я чувствую и по письмам. Это меня радует, это моя главная радость.

Сейчас я говорил с начальством и потребовал письменного вызова для Тебя, не дожидаясь штатов. Я говорил с зам. редактора, и он обещал достать таковой. Иначе – я заявил – я уйду, «я не могу жить без жены». Вот как. А мной уже дорожат и я думаю, что всё будет сделано скоро, если только Подкаминер ещё не сделал того, что обещал и не организовал Твой вызов.

Деньги я должен получить и перевести на днях. Кстати, я тогда не понял из Твоего письма, почему Тебе не заплатили в Гослитиздате. М.б., у Горского [директора Ленинградского отделения Гослитиздата. – В.О.] в кассе просто не было денег и он заплатит, когда они появятся по моему счёту (я Гослитиздату ничего не должен, а из Твоего письма я понял, что якобы должен. Это – вздор). Тоже со «Звездой»: я дал им две статьи, которые в номере, рецензию, кот<орая> тоже печатается и, наконец, мемуары о Толстом. При этом я получил давно 2 тыс. Разумеется, это не покрывает всего данного мною. Это – свинство, коли они не платят и я напишу Володе, чтоб они заплатили либо Тебе, если Ты там, либо Анисье Степановне, коли Ты уже уедешь. Получила ли Ты перевод из «Знамени» за статью о Дудине? Таковой должен был поступить.

Галечка, я живу только одним: хочу скорее увидеть Тебя здесь. Жду Тебя. Если же Ты не сразу приедешь, то постараюсь быть за Тобой. Но всего лучше, чтоб Ты здесь была скорее. У меня в шкафу висят для Тебя пальто и плащ, лежат чулки, рубашки и даже бюстгальтеры. Одалживаю марки и покупаю разные штучки-мучки, которыми хочу тебя встретить.

Скажи Юре мой адрес. Пусть он мне напишет о своей учёбе. А пока передай ему мой поцелуй.

Котенька, – много, много раз Тебя целую.

Весь Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, лл. 44, 44 об.)

18/VII-45 г.

Галюшенька, родная моя!

Это письмо придёт к 1 августа. Целую Тебя, родная, по этому случаю несчётно раз больше, чем в обычный день. Грустно (ой, как грустно и горько), что в этот день мы ещё м.б. не будем вместе. Придётся в первые же два дня нашей встречи post factum отпраздновать и за 26.VII и за 1.VIII. Ой, поскорее бы. Я, кажется, скоро сдохну от тоски по Тебе.

Получил Твоё письмо от 3.VII. Очень оно меня обрадовало всей своей «тональностью». Спасибо, Котя.

Ты спрашиваешь, что брать с собой. Возьми свою косметику, мыло, одеколон, разные лекарствия (здесь их нет, а желудком я страдаю почти со дня приезда – это здесь модно). Новые русские книжки прихвати (здесь читать нечего). Ты спрашиваешь, что взять для меня? Только – погоны и м.б. гимнастёрку и брюки (на каждый день). Всё остальное здесь есть и будет «достато».

В числе прочего Тебя ждут 8 пар очень хороших шёлковых чулок. Они скучают по Твоим ноженкам. Но ещё больше я скучаю по ним, Галка. Ой, не могу, тошно ждать. Сна нет. И ночью и днём мучаюсь от тоски и тревоги.

Твой план отправки Юры и мамы на сентябрь мне очень нравится. Юру поцелуй от меня. На рождение подари ему, пожалуйста, ручные часы (знаешь, которые у меня от папы; они очень хорошие, совсем хорошо идут, и будут ему хороши).

Как я рад, что у Тебя отпуск. Смотри, только отдохни. Когда приедешь сюда, у Тебя не будет много дела, сможешь ещё добирать отдых. На Бернгардовке всем от меня кланяйся.

Что Надя? Я через Колю Чуковского (её приятеля с детских лет) послал ей плащ, летнее пальто, плащ для Ляли, рубашечки для Ляли и кусок детской материи. Всё это Коля взял с собой в Москву, откуда перешлёт с оказией в Ленинград. Тебе я ничего не стал посылать, всё ждёт Тебя здесь. Когда закуплю кое-что для мамы, пошлю ей посылку.

Котенька, много, много раз Тебя целую, родная моя. Хочу Тебя поскорее к себе.

Весь Твой Саня.

P.S. Пишу в рабочем кабинете. Сейчас, сдав письмо, пойду «домой», в нашу квартиру, где с письменного шкафа (комбинация книжного шкафа и письменного стола) мне улыбается Твоя фотография и где большой радио-аппарат «Телефункен» дожидается, чтоб Ты его послушала. Но нет дома без Тебя. Приедешь, и квартиру станет домом.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511,

лл. 46, 46 об.)

 

03

 

№ 12.

18/VII-45 г.

Только 2 часа тому назад, Коташенька, я сдал письмо № 11, а сейчас, придя на квартиру, вспомнил, что не ответил Тебе на вопрос о Марьянином [дочь А.Н. Толстого и сестры отца А.Л. Дымшица. – В.О.] адресе. Сообщаю: Москва, Большой Ржевский пер. (возле ул. Воровского, недалеко от Арбатской пл.), д. 11, кв. 1. тел. К (центр) 1-97-47. Мужа её зовут – Евгений Александрович Шиловский.

Сижу в нашей квартире, в которой так не достаёт Тебя. Слушаю фокстрот (по радио) – «Es gibt ja in der Welt so wunderschone Franen». Да, вероятно есть такие Franen. Но я знаю только одну wunderschone, только Тебя.

Я не писал Тебе о ряде своих впечатлений от театра, в котором я смотрел Шиллера, Шницлера, Ведекинга, от оперетты здешней, от встреч с Бехером, Келлерманом, Пливте и пр. Это описывать долго. Но было много любопытного (особенно Бехер и его стихи, Хорст Каспар – очень сильный трагический актёр – в «Зелёном какаду» Шницлера). В воскресенье был на худ. выставке, очень <нрзб> убого-декадентской. Отыскал и купил для Тебя одну статуэтку красной глины и почти дадаистской простоты. Очень хороша. Всё это посещаю, гл. обр., по долгу службы, но и не без любопытства. Сейчас в газете, кроме материала местного, даю переводы сов. писателей (понимаешь, как нелегко было здесь организовать переводы). Дал полосу памяти жертв фашизма: Цвейга, Мюзама, Газенклевера, Толлера, Тухольского, Осецкого, дал чеховскую полосу. Очень жду, когда ты приедешь и начнёшь мне помогать.

Мусенька милая, ещё раз крепко, крепко целую Тебя по случаю 1 августа и «вопче». Юрку поцелуй.

Если будет случай передать мой горячий привет Зельдовичу и его семье, то передай пожалуйста. Манечке, Володе etc – привет (etc – Адольф, Наташа, тётя Соня и др.). А др. – кому найдёшь нужным.

Душный вечер. Балкон в цветах. В комнате тепло от жаркого воздуха, который идёт через дверь, от ковров и диванных подушек (о последних сообщаю специально для Тебя). Часы мягко пробили двенадцать. Иду спать и видеть Тебя во сне и обнимать Тебя в мечтах и ожиданиях.

Ко-о-о-о-тя… Моя… Моя, моя!

Целую Тебя всю, всю – и маленькую морщинку у губы слева.

Твой, по Тебе истосковавшийся, – Саня.

P.S. А сейчас я поднял голову и Ты (Твоё фото) улыбнулась мне сверху и посмотрела ясными, ясными глазами. Совсем как у Пастернака:

«Я живу с Твоей карточкой,

С той, что смеётся…»

Это (у Пастернака), конечно, очень лирично. Но я за Маяковского, который хоть на этот раз да будет Тебе понятен и мил за правду чувству:

«Мне

     надели

             бумажные страсти…

Дайте

      жить

           с живой

                    женой».

Вот!

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, лл. 48, 49.)

 

05

 

№ 14.

4/VIII-45 г.

Дорогая моя Котя, Люшенька моя!

Как я Тебе уже писал, я просто в ужасе и отчаянии от того, что проделал с Тобой Подкаминер. Счастье, что Ты хоть не ушла из ГПБ. Сегодня мои переживания ещё усилились от письма, в кот. Ты сообщаешь о Юре. Умоляю написать, что показали анализ и рентген.

Теперь обо мне. Последние пять дней у меня были очень бурные. Со мной произошли перемены и весьма неприятные. Здешний Подкаминер, после того, как я очень успешно поработал полтора месяца в редакции, вздумал меня всё же взять к себе presseinspektor’ом. Между ним и новым редактором (очень приятным, его фамилия – Кирсанов) шёл спокойный бой за меня, но он осилил, выдвинув своего генерала (такого, как Холостов). И я с сегодняшнего дня на противной, канцелярской работе, с которой всё же надеюсь выбиться (либо опять в редакцию, либо в другое подходящее место). Новый редактор, после получения телеграммы Подкаминера и Твоего ко мне письма, уже заготовил на Тебя вызов в редакцию, но из-за моего ухода его не оформил (по моей же просьбе, ибо я не хочу, чтобы нас ещё и здесь «разорвали»). Я говорил о Твоём вызове со здешним генералом и ещё в одном месте (где м.б. буду служить; это выяснится примерно за две недели), получил согласие, но опять-таки решил не спешить, т-к хочу добиться отпуска и сам Тебя взять с собой. Пока я хочу по праву отдохнуть, хотя добиться отпуска, видимо, будет трудно. Я прошу Тебя в связи с Юриной болезнью взять письмо из Литфонда (Берлянд напишет) или Союза о том, что в связи с болезнью сына мне надо попасть домой. Это ускорит предоставление отпуска, даст возможность получить его вне очереди (шли мне в письме эту бумагу, адресованную здешнему генералу). Узнав от Тебя о Юриной болезни, я просто не могу здесь сидеть, я обязан быть дома и помочь Вам.

Завтра в Москву едет Катце (он добился откомандирования в моск. резерв) и я дал ему в тыс. марок с тем, чтоб он телеграфом перевёл Тебе 1000 руб. На имя мамы (когда я думал, что Ты уже выехала) пошли 600 р. Катце я просил также позвонить в «Знамя», чтобы оттуда Тебе выслали мой гонорар по № 5–6.

Я вчера купил Тебе шёлковые штанишки, бюстгальтер и много пар перчаток (при этом мысленно целовал Твои руки, Котенька). Все мои закупки закрыты в шкафу на городской квартире возле редакции; сам теперь за городом, но буду в город ездить (я там начал одну научную работу в Ун-ской биб-ке). Приобретённое для Тебя либо привезу, либо буду держать до Твоего приезда.

Я надеюсь, что это письмо придёт ко дню Юриного рождения. Я прошу Тебя и от меня крепко расцеловать нашего мальчика, сказать ему, что я прежде всего желаю ему здоровья. Ещё раз прошу подарить ему ручные часы. Я хочу (когда будут составлять списки на вызов семей) включить и его на всякий случай. М.б. его по болезни отпустят из Училища, тогда будет с нами.

Итак, Котенька, либо приеду за Тобой, либо (если это сорвётся) вышлю вызов, как только точно (в течение 2 недель) определится моё место и кончатся мои скитальчества и мытарства. Я от тоски, от страдания по Тебе и за Тебя почернел и похудел и стал похожим на «американского жителя» (знаешь, таких на вербе продавали). Ой, нелегко штатскому человеку быть военным, а особенно – в мирное время. Хочу к своей профессии, к своей Гале. С первым, видимо, придётся ждать, а Тебя добьюсь во что бы то ни стало.

Много, много раз Тебя целую, жёнушка моя.

Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, лл. 52, 53.)

 

07

 

№ 17.

20/VIII-45 г.

Галюринька, родненькая!

Прости, милая моя, что не писал целых 10 дней. Но я был в Б. (там нет полевой почты, нет и другой вне городского действия) и писать поэтому не мог. За это время моя база перебралась в резиденцию старого Фрица, куда я сегодня прибыл.

Завтра жду ответа на мою просьбу об отпуске. Думаю, что результат будет положительный. Тогда в начале сентября буду у Вас. В Москве хочу взять для Юры путёвку в санаторий (хорошо бы на Кар. перешейке). В общем – из Москвы буду Тебе звонить по телефону, чтоб разрешить этот вопрос. Если же с нынешним шефом вопроса об отпуске положительно не разрешу, то решу его с Тюльпановым, который прибудет в первых числах сентября. Тогда в середине сентября буду у Тебя и за Тобой. Вызов на Тебя возьму с собой и сам Тебя повезу. Путёвку Юре тоже буду хлопотать в мос. Литфонде при том случае, если буду только в середине сентября, – тогда он будет в санатории до половины октября.

Работа у меня противная. Надеюсь, что всё же перейду на другую. Вчера беседовал с Иоганном Бехером (у меня с ним образовались очень тёплые отношения). У него начинается издательство и журнал. Он хочет, чтоб я был у него. Говорит, что хочет через тов. Димитрова получить меня. Редакция, в кот<орой> я был, тоже ведёт «подкоп», чтоб меня вернуть. Но всё это сейчас отступает перед мечтой увидеть Тебя, участвовать в том, чтоб поставить на ноги Юру, взять Тебя к себе. Это должно быть сделано. Это – задача.

От Нади имел письмо. Если можно позвони ей и передай мой привет (мне как-то так на душе скверно из-за Юриной болезни, что и писать никому не хочется). Она, кстати сказать, шлёт Тебе привет, думая, что Ты уже со мной.

Котенька, поцелуй Юру. И поверь, что я делаю всё, чтоб быть за Тобой.

Целую Тебя всю.

Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, лл. 55, 56.)

№ 19.

21.VIII-45 г.

Галинька!

Я получил сейчас Твоё письмо от 7.VIII. Мне уже почти всё время, что я здесь (за исключением нескольких хороших дней, когда я считал, что остаюсь в редакции, подготовил для Тебя квартиру, от Орлова [ленинградский литературовед. – В.О.] получил письмо, что Ты уже едешь, ничего не знал о болезни Юры) очень больно. Но так больно, как после этого письма, мне ещё не было. Пересказать свои чувства я не умею.

В начале сентября (в первых числах) я получаю отпуск и еду к Тебе. Еду через Москву, где хочу для Юры взять путёвку (в Литфонде СССР). Вызов на Тебя я возьму с собой. В отпуску пробуду несколько дней, возвращаться рассчитываю с Тобой вместе. Мой начальник дал на имя Подкаминера телеграмму с просьбой сообщить Тебе, что я в первой декаде сентября буду в Ленинграде. Надеюсь, что Подкаминер сообщил (впрочем, м.б. он не дозвонился, т.к. Ты на Бернгардовке).

Начальник предложил мне исходатайствовать ссуда в связи с болезнью Юры и выслать её. Я отказался, хотя знаю, что деньги Тебе очень нужны. Отказался, т-к не хотел от него одолжения, не хотел также, чтобы это оказалось помехой для отпуска (помоги, мол, уже).

В Москве пойду в ЦК. Буду говорить очень ясно, так, как чувствую. Буду подводить итоги своим четырём годам и просить помощи, чтобы работать по профессии (здесь или в Ленинграде; лучше последнее), чтобы жить семьёй (с Тобой и Юрой). Если не поймёт тот, с кем буду объясняться, то пойду дальше – буду писать самому большому человеку, что не могу жить без литературы и Тебя – моей опоры в работе.

Денег я привезу, когда приеду. Я их должен получить в Москве за одну работу. Здесь же я имел только марки (т.к. в связи с моими пертурбациями по службе мне платили из ставки меньшей, чем моя прежняя, я советских денег не получил за исключением одного перевода, посланного на имя мамы – 600 р.), которые обменять нельзя здесь. Марки я истратил на разные покупки для Тебя (среди низ хорошее платье – в «возмещение» тех, что Ты продала), их привезу. Он Катце – 1000 р. Ты, разумеется, получила (я дал ему марки на дорогу, он из Москвы должен был Тебе телеграфом выслать советскими).

Галя, – моя самая большая мука, что я не с Тобой. Я больше об этом не могу писать (о том, что из-за этого переживаю). Мне страшно больно, что я так бессилен сейчас Тебе помочь. Я не понимаю Тебя, зачем Ты ещё заботишься о том, чтоб Лёля была на Бернгардовке, если у Тебя и без того так много забот. Меня это больно поразило.

Галя, ещё немного терпения. Я скоро буду и постараюсь всё распутать.

Поцелуй Юру.

Крепко целую.

Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, лл. 60, 60 об.)

№ 21.

25.VIII-45 г.

Галюшенька, родная моя!

Получил Твой № 16 от 13/VIII и немножко очувствовался. Я всё время в тяжком сознании вины перед Тобой: что все Твои мучения вызваны тем, что нет меня. Это меня гложет днём и ночью. Конечно, и это письмо не сняло с меня этой тяжести, но как-то легче стало от его тона. Не такое оно грустное, как предыдущие. Вероятно, Тебя обрадовал мой орден (а меня он даже не тронул, так мне всё время скверно на душе от тревоги за Тебя). Хорошо, что Тебя он порадовал. Значит и мне приятно.

Меня неприятно покоробило Твоё сообщение о том, что у Тебя была неловкость от того, что Надя зачем-то ходила в Союз. Я не понимаю, как это случилось. Я в своё время просил Надю (и даже, честно говоря, в тоне настолько решительном, что даже потом об этом пожалел), чтобы она в Союз не обращалась ни за чем, кроме того, что нужно Ляле. Эх, Киса, какая вообще обида, что мы с Тобой поженились не в 1930 г., а только в 1944-м. Сколько у нас было бы счастливых лет и дети наши были бы общими. Но… об упущенном жалеть не приходится.

Самое, разумеется, порадовавшее меня в Твоём письме это «формулировка», которую Ты нашла очень талантливо. Ты пишешь, что для Тебя я «вытеснил из всего мира всякую людь и заменил собою положительно всех и вся». Не говоря уже о том, насколько мне это приятно и радостно, я хочу сказать, что это и моё чувство к Тебе. Ради этого я мучаюсь так без Тебя и ради этого верно, что нам ещё будет очень и очень хорошо. Скорее бы уже пришло начало сентября, когда я к Тебе и за Тобой поеду. А там уж мы больше расставаться не будем.

Как-то сейчас Юра? Поцелуй его от меня. Как я Тебе уже писал, в Москве буду выдирать для него из Литфонда путёвку для отдыха и поправки.

На Юру Басистова ты, кажется, зря обиделась насчёт машины. Он пишет, что добыл её для Тебя, но Ты её уже у кого-то другого достала. Сухось его тона при Твоём вопросе о письме Гурина понятна; он ведь тоже был представлен к награде, но почему-то (ума не приложу почему?) её не получил. Ты об этом не догадалась? Мы ведь ездили вчетвером.

Больше сегодня писать нечего. Я пишу Тебе уже третий день подряд. Сейчас будет перерыв на 3–4 дня (я поеду в быв. столицу). Вернувшись из поездки, напишу. А там, надеюсь уже скоро в путь. К Тебе.

Целую всю, всю Тебя, родная.

Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, лл. 62, 62 об.)

№ 22.

29.VIII-45 г.

Люрунушка, дорога моя!

От Тебя в последние дни нет писем. Объясняю себе это тем, что Ты – на Бернгардовке. Страшно хочу знать как-то Ты там, как Юра и т.д.? Подходит сентябрь, со дня на день должен прибыть Тюльпанов, скоро я должен поехать к Вам и за Тобой. Жду, жду, – очень нетерпеливо жду.

У меня ничего нового, но скоро должны быть перемены по службе. Произойдут они, впрочем, я думаю либо тогда, когда я буду у Тебя, либо когда мы оба сюда приедем. Перемены эти сулят лучшее и, возможно, возвращение в редакцию где начальство меня очень хочет, и человека, пришедшего на моё место, рассматривает, как временного.

Котенька, удаётся ли Тебе читать что-либо? Хочу обратить Твоё внимание на новую поэму Ольги Берггольц – «Твой путь» в том № «Знамени», который Ты положила в наше маленькое бюро. По-моему, – это превосходно. Я так обрадовался, что на радостях поздравил её письмом с удачей.

Сегодня встретил здесь Морщихина (помнишь, – бородатого режиссёра, майора, с красивым лицом, о котором Ты однажды сказала, что могла бы в него влюбиться). Из-за этого последнего обстоятельства я почувствовал что-то нехорошее к нему, совсем в этом неповинному. А т.к. он – неповинный, то я был к нему особенно хорош.

Всё в жизни связано у меня с Тобой, с мыслями о Тебе, с эмоциональными ассоциациями, которые ведут к Тебе.

Галочка, – мне трудно без Тебя. Я точно цельность теряю, так – полчеловека и – только.

Котя, целую Тебя всю – от щербинки на лбу до мозольки на подошве, всю, всю.

Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, лл. 64, 64 об.)

№ 23.

4 сентября 1945 г.

Люшенька, милая!

Я совершенно не понимаю, что это произошло с моими письмами. Сегодня от Тебя пришло письмо – три строки с вопросом, почему от меня 2 недели нет писем? Между тем, я пишу совершенно аккуратно всё время; только в конце июля, когда меня опять перебрасывали с места на место, когда я отбивался от места, кот. меня не устраивает, огорчался и пр., я писал меньше обычного. Это просто ужасно, что письма задерживались. Представляю, что в Твоём состоянии (при Юриной болезни, безденежьи, усталости и пр.) это Тебя ещё разволновало и огорчило. Надеюсь, что мои письма стали приходить, что Ты уже сейчас обо мне не тревожишься и ждёшь меня, т-к я со дня на день должен ехать к Тебе и за Тобой.

Я же с нетерпением жду от Тебя письма о Юрином здоровье, о том, как на Бернгардовке Тебе и т.д. Из письма Саши Крашке [с ним Дымшиц в 1941–42 годах служил в армейской газете «Знамя Победы». – В.О.] я знаю, что в Ленинграде – жара. Хорошо, что на Бернгардовке Вы находитесь именно в жаркое время. Здесь же – холодно, я не могу отделаться от насморка.

На днях здесь будет Тюльпанов и тогда я поеду. Видимо, буду лететь в Москву (Мельников – нынешний мой шеф – обещает посадить меня на самолёт). Поездку безусловно ускорила бы бумажка Берлянда, о которой я Тебя просил. Но и без бумажки я выеду в ближайшие дни. Из Москвы буду Тебе телефонировать, т-к я пробуду там дня два-три из-за путёвки для Юры и оформления Твоего вызова.

Т.к. я хочу привезти Тебе кое-что приятное, то сегодня купил для Тебя две пары туфель. Хочу ещё взять бархат на платье (обещают достать до отъезда. Ты как-то раз писала, что Тебе не до этого всего. Я хорошо это понимаю. И всё же я здесь иначе не могу ничего сделать и поэтому понемножку одеваю Тебя (купил даже корсет, почти такой же, как Твой голубой, но этот розовый). Пусть все эти мелочи покажут Тебе, что я о Тебе думаю всё время (а это так).

Я думаю очень много о Тебе. По утрам я просыпаюсь в 7 ч. 30 м и вижу Тебя. Встаю с мыслью о Тебе. Во сне Тебя вижу. И ещё вижу, как еду к Тебе, как приезжаю.

Ой, Котя, ну теперь уже скоро.

Поцелуй Юру. Целую Тебя.

Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, лл. 66, 67.)

Ей-богу, не знаю уже,

Какой №, кажется, 23-й.

14.IX-45 г.

Люшенька!

Мои нервы совершенно на пределе: я уже должен был уехать, но генерал, кот. может подписать мне отпускные документы, убыл вчера на 4 дня и будет обратно в понедельник 17-го. До отъезда я ещё должен заехать в одно место, где на Тебя выписывают очень солидный и действенный вызов, кот<орый> я оформлю в Москве в НКВД. Итак, на днях поеду. Из Москвы буду звонить. По Твоим заказам: сумка уже была приобретена, только не чёрная, но очень, очень хорошая. Палку для Берлянда купил – «шток-ширм». Тебе ещё купил то, что давно, в блокадные времена, обещал: янтарь и пан-бархат (на платье).

Вот и всё. Мне тошно, что я так задержался. Я, кажется, сдохну, если не увижу Тебя в ближайшие дни.

Целую крепко, много, всего.

Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, л. 69.)

№ 25.

18.IX-45 г.

Люрушенька, родная моя!

Это письмо шлю с товарищем, с которым должен был лететь вместе в Москву и который полетел один.

Обстоятельства таковы. Я Тебе писал: отпуск санкционирован, но уехал генерал, без которого нельзя подписать отпускные документы. В воскресенье он приехал, моего быв. шефа, кот<орый> должен был дать на подпись документы, не было, и генерал на неделю уехал в Москву. В понедельник я поднял шум и меня решили послать в Москву в командировку вместе с одним товарищем, а оттуда я должен был бы (если сумел бы вымолить) получить возможность заехать за Тобой. Я решился на это, т.к. ждать ещё я уже не имел душевных сил. Я взял ходатайство на вызов Тебе в НКВД и решил лететь, взять на Юру путёвку, примчать за Тобой и – назад. Я всё уложил (даже шток-ширм для Берлянда) и утром прибыл на аэродром. Там не оказалось места на самолёт и поездку перенесли на завтра. В этот же момент из Москвы прилетел мой новый начальник – С.И. Тюльпанов и ситуация сразу изменилась к лучшему.

Он отсоветовал ехать «авантюрно». Предложил дождаться воскресенья, чтобы maximum через неделю выехать в полный отпуск. Он даёт мне вызов на Тебя и на Юру. Он был, как я ожидал, очень дружески заботлив. Сказал: Вам надо в течение месяца подготовить семью к поездке, дать сыну ещё отдохнуть (взяв путёвку), поправить материальные дела, оформить в Ленинграде вызов семьи сюда (все отношения Вы получите от генерала, кот. меня хорошо знает и всё сделает). Если сына по состоянию здоровья можно совсем взять из училища, то берите его тоже сюда. Если его отпустят только на время, то берите тоже (он ещё полечится в Карлсбаде, путёвка ему будет). – И я согласился, хотя я готов был лететь хоть сейчас, так я хочу к Тебе.

Меня «купила» прежде всего возможность взять с нами Юру. Мне было бы очень больно видеть, как Ты скучала бы по нему, да и мне, представь, без него не легко, ибо он – частица Тебя, Котя. Я хочу, чтоб мы жили семьёй.

Служебные перспективы, наконец, определяются. Скоро мы с Тюльпановым переходим на лучшую работу с неизмеримо лучшими материальными условиями. Это произойдёт уже по моему возвращению.

Деньги, родная, я везу с собой. На мамино имя вчера перевёл 400 р. (я выслал на маму, т.к. думал, что, летя, я быстро увезу Тебя с собой).

Котенька, до скорого. Потерпи, родная, ещё немного. Я знаю, как Тебе трудно во всех отношениях. Ещё немного. Скоро буду.

Жди меня!

Целую Тебя и Юру.

Твой Саня.

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 511, лл. 71, 72.)

 

Организатор и цензор зрелищ для немцев,

или Обвинения американцев в причастности Дымшица

к советским спецслужбам

В какой-то момент Дымшиц с его знанием немецкого языка и интересом к немецкой культуре оказался нужен сразу всем. Он стал необходим главному редактору газеты «Тэглихэ Рундшау» Александру Кирсанову (Дымшиц мог бы в издательстве этой газеты возглавить отдел художественной литературы). В нём было заинтересовано также бюро информации СВАГ, которым руководил опытный дипломат В.И Тугаринов. Именно с ним хотел иметь дело и Иоганн Бехер, который сразу после войны в советской оккупационной зоне весьма энергично взялся за вопросы сохранения и развития немецкой культуры. Но окончательно судьбу критика решил, видимо, начальник Управления пропаганды СВАГ полковник Тюльпанов. Это по его представлению Дымшиц 6 декабря 1945 года был назначен начальником отдела зрелищных предприятий СВАГ. Критик стал отвечать за организацию и проведение культурных мероприятий среди немецкого населения, осуществляя одновременно контроль за концертами и спектаклями немецких артистов. Кроме того, в его обязанности вошла и работа с немецкими писателями. Кстати, в мае 1947 года отдел Дымшица командование переименовало в отдел культуры.

 

25

Начальник Управления пропаганды СВАГ полковник С.И. Тюльпанов и начальник отдела культуры Управления пропаганды СВАГ майор А.Л. Дымшиц. Берлин, 17 мая 1946 года

 

В архивах сохранилось несколько документов за подписью Дымшица, по которым можно представить, какие вопросы критик решал в послевоенной Германии и с какими трудностями он сталкивался. Я приведу некоторые из них.

Один документ датирован 13 декабря 1945 года. Это указания Дымшица начальнику отдела пропаганды советской военной администрации в провинции Саксония капитану Раухваргеру. Они касались порядка демонстрации советских кинофильмов. Ссылаясь на Тюльпанова, Дымшиц напоминал:

«1. Отбор советских фильмов для демонстрации в Германии производится при участии и с обязательной санкцией Управления пропаганды как политического органа, способного учитывать специфическую обстановку и задачи советской политики в Германии. Список фильмов, подлежащих синхронизации и выпуску на немецкий экран, обязательно визируется начальником Управления пропаганды или начальником Отдела зрелищ. В случае необходимости внести дополнения в уже утверждённый список для каждого нового фильма, в каждом отдельном случае требуется специальная виза. Без визы Управления пропаганды представительство «Союзинторгкино» не имеет право даже начинать работу над переозвучиванием и подготовкой к демонстрации того или иного фильма.

2. Во изменение существующего положения, согласно которому советские фильмы при выпуске на немецкий экран необязательно цензурируются, необходимо их впредь подвергать цензуре. Контроль и виза со стороны цензуры обязательны на следующих этапах производства:

а) Просмотр и прослушивание русского варианта фильма для определения подлежащих удалению кадров или эпизодов, а также тех или иных кусков диалога.

б) Проверка окончательного немецкого текста диалога, но не на слух, а обязательно по рукописи.

3. Во избежание халатно-безответственного отношения дирекций кинотеатров к советским фильмам или даже намеренного вредительства, необходимо организовать при демонстрации советских фильмов на местах систематическую проверку. Специальные контролёры от Союзинторгкино, от органов пропаганды СВА и от комендатур должны проверять, особенно в периферийных кинотеатрах, не выбрасываются ли произвольно те или иные кадры и эпизоды, не перемешиваются ли части, доходит ли до зрителя либретто и т.п.

4. Ни один советский фильм, ни в одном кинотеатре не должен ни одного дня демонстрироваться без достаточного количества либретто в продаже. Либретто должны носить пропагандистско-разъяснительный характер и растолковывать исторические события и социальные явления в Советском Союзе, которые лежат в основе данного фильма. Кроме того, каждому фильму должен предшествовать разъяснительный титр, преследующий ту же цель, что и либретто.

5. Перед выпуском каждого нового фильма на экран должен состояться общественный просмотр. На следующий день выходу фильма на экран должны быть посвящены статьи и рецензии во всех газетах» (Цитирую по сборнику документов «Политика СВАГ в области культуры, науки и образования: цели, методы, результаты. 1945–1949. М., 2006. С. 107–108).

30 марта 1946 года Дымшиц направил указание начальнику отделения культуры в федеральной земли Тюрингия капитану Озеревскому об организации поисков нацистских архивов. Он писал:

«По поступившим к нам сведениям в пределах Вашей провинции в последние годы фашистского режима действовал ряд культурных и художественных учреждений, в архивах которых должны были находиться ценные материалы о политическом прошлом различных представителей культуры и искусства. Эти материалы, если бы их удалось найти, оказались бы весьма полезными в ходе работы по денацификации и проверки политического лица ныне действующих художественных кадров. Организуйте немедленно поиски, найденные архивы возьмите под охрану и сообщите нам о характере найденных материалов».

Надо отметить, что активная работа Дымшица среди немецкой интеллигенции вызывала огромное неудовольствие у западных коллег критика. Американцы и англичане, отвечавшие в своих зонах оккупированной Германии за контрпропаганду, долго не знали, как скомпрометировать своего советского коллегу. В конце концов они объявили советского критика кадровым офицером спецслужб. Уже в 1967 году Дымшиц, выступая на одном из писательских пленумов, рассказал:

«После войны, году в 1947-м, находясь на культурно-политической работе в освобождённом Советской армией Берлине, я обнаружил в американском листке своё фото с подписью, в котором сообщалось, что я днём – для маскировки – занимаюсь вопросами культуры, – а ночью пытаю заключённых в «застенках ГПУ»

(РГАЛИ, ф. 2843, оп. 1, д. 108, л. 40).

Продолжение следует

 

Вячеслав ОГРЫЗКО

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.