КАК ПОЛИТИЧЕСКИ СТАРЕЛ НОВЫЙ РЕАЛИЗМ

№ 2015 / 20, 04.06.2015

Мне приятно «принять шайбу» от Сергея Морозова и Андрея Рудалёва. Потому что в длительной и

напряжённой дискуссии о становом литературном течении нулевых стали, наконец, вырисовываться и явные контуры критики новреализма, помимо благих пожеланий глобальности и эпичности (Татаринов…).

А без неё, без критики – ни шагу вперёд (и об этом как раз далее). Без самокритики – уточню. Ждём реплик «хэдлайнеров», а то молчаливое самолюбование в каждой водичке-страничке «ЛР» становится уж и вовсе нарциссизмом.

Сравнение с ранним соцреализмом напрашивалось – тут Рудалёв вовремя вернул к истокам, и даже немного к

футуризму, поскольку упомянут был Маяковский. А фигура обязывает. Собственно в нём и чёткая граница между обобществляемым футуризмом (который перековывают в соцреализм для массового потребления) и эгофутуризмом, который, как анархия по Егору Летову – хорош для одного. Тут и сомнений быть не может:

 

новреализм, будучи не просто заманифестирован нами в 2000–2001, а исподволь с конца девяностых пробираясь на место «царя горы» (Сенчин, Басинский, Денежкина, ранний Стогоff), прошёл точно такую же перековку, а может даже и переплавку в лучах общественного внимания. Любопытно, что он, как и футуризм, как и будетлянство, начинал с вызова тогдашнему литературному и политическому истэблишменту, а вот далее – усреднялся, мягко говоря. К концу нулевых он пришёл, как и общество, уже не революционером.

Товарищ Морозов ведь верно упрекал (не только в последней статье, а и в предыдущей): а где ваши производственные романы? Где ваши герои помимо вас самих? Напомню, с этих же самых вопросов начинались в этапном 2006-м книжные публикации рассказов Сенчина («День без числа» – в нынешнем переиздании «Последний эшелон») и «Саньки». О Сенчине В.Огрызко писал в послесловии: мол, когда кончится автобиографическое, о чём и о ком писать станет? О Саньке же Тишине аннотация кокетливо говорила: он мог бы стать в другое время инженером, а стал революционером. Вот ключевая постановка вопроса – для тех, кто ещё не выбрал, на какую полку, возле каких эпох ставить новреализм.

 

Траурное покрывало на зеркале для героя

 

Помощь-подсказка пришла извне, из кино, пересмотрел «Зеркало для героя». Чтобы понять, в какой общественной обстановке приходилось работать новреализму ещё в подпольном периоде 90-х, надо обязательно этот фильм знать. И сравнить его с «Назад в будущее»: фильмы почти ровесники, но насколько разнится рефлексия, отношение к себе в прошлом народов! В США – нежность и самодовольство, сладкие 1950-е (которые наши оближут лишь в припозднившихся  перезрелых «Стилягах»), привлекательны (прикидом) даже отрицательные герои. В СССР – круглыми идиотами выставлены все жители Донбасса 1949-го года, причём главный герой прямым текстом кроет их как безнадёжных, не способных измениться. Хотя объективно-то именно они и именно тогда ударно меняли не только послевоенный СССР, а и весь мир, который равнялся и перестраивался под наше время-вперёд (1949-й время действия кочетовских «Журбиных», кстати)! Вот именно это, здесь, в этом пункте отрицание траура, а точнее – отрицание самокопания и мазохизма, – стало той политической пружиной в новреализме, которая и вытолкнула его на всеобщее обозрение. Смотрите, завидуйте, мы – граждане Советского Союза!

– Так его же десять лет как нет!

– Это вас нет, начитавшихся Пелевина!

Борющиеся, непокорённые, митингующие – такими мы вошли в прокуренные анашой комнатёнки перебравшей постмодернизма интеллигенции и студенчества миллениума. Миссия – разгонять едкий дым, застлавший век двадцатый. «Если будет надо, повторим семнадцатый» (З.Прилепин в бою с С.Минаевым у Соловьёва). История – не только отражение актуальной политики в прошлом, по определению Сталина, она и непрерывный диалог общества с прошлым в режиме «до востребования». Не случайно в «Зеркале для героя» так часто и так стёбно мелькает имя и облик Кобы – после Съезда народных депутатов, педалирования темы репрессий и «пакта Молотова-Риббентропа», становилось «очевидным» отторжение не одного вождя, а через него и всей Эпохи. Труд шахтёров показан с нарочитым непониманием, отвращением: зачем всё это?! Закрыть шахту к чёртовой матери! Но стране нужен уголь – и вот дилемма, отражаясь в прошлом, герои перестроечной поры отрицают темпы и сами цели работы. То есть они как бы в нынешнем (для 1949-го – будущем) по закону безумного профессора из «Назад в будущее» стирают и себя самих, ведь если не строить коммунизм там, то не будет и развитого социализма сейчас. Американская схема временного континуума критикует антисоветский фильм – вот такой каламбур. Грустная, но правда – не на «заблуждениях» или «тоталитаризме», а на вполне осознанном энтузиазме стахановского прошлого держалось даже перестроечное настоящее. Более того, оно и самокритику вело теми же инструментами, что заложил марксизм в советское общество. Не будь их – не было бы возможности повернуть так далеко вспять… Но это уж – в другом романе.

Не только в «Зеркале», но и в ряде фильмов-современников отражено паническое непонимание и ненахождение себя в прошлом – вот была подлинная десоветизация. Обозвав социализм казарменным, а методы его строительства при Сталине бесчеловечными, общество лишало себя вовсе не прошлого, а будущего, отказывалось от прав социалистической собственности. Не надо силу искусства принижать: в развитом обществе оно легко кроет непобедимым козырем политические картишки. Так и было – «Город Зеро» и ещё легион снятых за государственный счёт антигосударственных, самоубийственных фильмов. Это сейчас, в обществе деградирующем, сила искусства (а она – не только в правде, но и в массовости), сам спрос на него – падает, кризис заставляет решать витальные вопросы, сводит бытие на нижние этажи пирамиды Маслоу. А тогда – случилось горе от ума. Далее оно перешло в постмодернистские уже формы, поскольку грань реальности сместилась, и искусство чёткого видения обесценилось, возник спрос, наоборот, на изменённые состояния сознания, на концепции, мифологизации, профанации.

Это всё очень легко объясняется общей, не случайной, политически направленной именно туда деградацией – в позапрошлое уже не «свободной России», а конкретно дореволюционной. Ведь «ответвление» – это именно растреклятый 1917-й!.. Кровавые цесаревичи в глазах 275 миллионов, и никакого прогресса в прошлом – только красный террор, беззаконие и репрессии, партократия-привилегии, однобоко-одноглазое видение привело и вовсе к слепоте. Вместо Эпохи – пустота, слепое пятно и «солнечный удар». Общественно-временной континуум замыкается, исключая как раз советский прорыв в будущее, прошлое 1990-х смыкается с позапрошлым 1890-х, и таким образом образуется непреодолимый одиночками вектор движения всей страны вспять, где меняются лишь триколоры, на более древние (петровский на имперский), а все реформы есть восстановление прошлых законов, как в восточных деспотиях. Отсюда и такая любовь к «вышиванкам», старинным национальным, былинным даже именам – толкование тут расширительное, они нашлись во всех экс-республиках.

Кто сможет этому провалу сопротивляться? Одиночки – никогда. Нужен людской контроворот, движение, стиль – воронку времени перекручивающий так, чтоб «маятник качнулся в правильную сторону». Миг этот и есть революция, многомиллионный топ на Красной площади, проваливающий власть-постмодернистку в возлюбленное ею прошлое и овладевающий снова будущим.

Казалось, вот они – Шаргулепин (шутка новреалиста из второго эшелона Р.Богословского), Сенчин, Козлова, Орлова. Они – что-то знают, наверное, знают, как… Пусть расскажут о себе, а потом уж – и об обществе. В каждом виделся революционер, хотя большинство ими не являлись, но общий миг призывал топнуть. Оно и топнулось посредине нулевых, и даже буржуазия в своих нацбестах потеснилась: нас тут, кажется, свергать собрались, ну-тка, почитаем-с! Каков их план, каков их пафос? Пётр Авен тотчас свёл революционность Захара к нестиранным носкам. Даже Лимонов вступился стихом за пасынка, погрозил либералу, но собственно идейных возражений банкир не услышал. План оказался позой. Позу быстро зафиксировали, коммерциализировали и ассимилировали. А тут и «Птичий грипп» подоспел, и солипсирующий «Грех», и начали наши революционеры… каяться. «Люди с чистой совестью», кстати, из той же оперы, – правда, о «нашистах» в широком смысле, а не об оппозиции.

Происходило это неявно, но уже чуткие к стилю замечали отступления новреалистов как раз в сторону постмодерна, ставшие очевидными в «Чёрной обезьяне». Удивительно одновременным  (для неподготовленных) образом совершалось и политическое отступление. Либералы, правда, до сих пор повторяют мантры из молитвенника своего «культа личности» (реального): что талант всегда пробьёт асфальт. Смешны и инфантильны либералы – ведь они-то сами пробились во власть вовсе не благодаря силе личности, а после долгой и коллективной расчистки дороги как раз на моральных поприщах, на литературных, в том числе. Сколько их клубов жужжало вокруг перестройки («Судьба человека» лишь один из)! А ЦДЛ – так вовсе стал политической площадкой окрысившейся на Советскую родину совести нации. Они и составили даже в нулевых бомонд, раздающий премии (приведите пример хоть одной «большой», в жюри которой большинство не составляли бы Libero).

 

Не можешь победить – сливайся…

 

В «Зеркале для героя» отец его, героя, упрекает сына, как и всё его поколение, в непонимании целей, которые руководили ими, ударниками – ими, соцреалистами. Ведь и собственная вещь о   Рыбинском водохранилище (этакий аналог «Прощания с Матёрой»), которую он читает сыну – явно соцреалистическая, с оптимистическим финалом… Сын отвечает стёбом: «Нам нет преград, а их нам и не надо!». Тоже ключевые слова: преодоление сопротивления реакционных слоёв общества занятие чрезвычайно трудоёмкое. На смену поколению созидающих пришло поколение отдыхающих. А реалист, уж коль он взялся отражать, то отражает чаще близкое ему территориально: ну и что вы, кроме самих митингов, то есть уже явно-политической попыткой переделки действительности, найдёте в Москве? Вот отсюда родом и «Книга без фотографий» – этакое прощание и с детством и с протестом. Да, производственных романов новреалисты не написали аж за десять лет (хотя, например, в Коми АССР сантехник Фетисов в малой прозе пытался описывать трудодни свои), но есть же сенчинский рассказ «Сегодня как завтра». Кратко, но очень насыщенно «фактурой» стреляет в нас реальность пролетария девяностых, выпекающего в цеху строительные панели. Такой рассказ романа стоит – это всё в том же «Дне без числа»/«Последнем эшелоне».

Изрядно десоветизированное за 90-е общество к концу нулевых пришло всё же иным – не стоит тут относить только на счёт новреалистов заслуги в переоценках, в «опозитивливании» Эпохи, но люди немного воспрянули духом. Закономерная тенденция распрямления сдавленной реформами пружины («вставания с колен»). То, что этому делу сопутствовал Путин, а не Ельцин – не более чем случайность. Частичное оживление производств (пищёвка, в основном, ВПК, стройиндустрия), ещё с Маслюкова и правительства Примакова начавшееся, продвинулось и к надстройке. Стали читать снова, вспомнили и переиздали классиков соцреализма, начался бурный обмен идеями, борьба литнаправлений – не даром и книжный рынок допрыгнул до планки сверхприбыльности. Тут бы, казалось, и продолжить реабилитацию не только человека труда (что отчасти было сделано, но фрагментарно и больше теоретически), но и заявить его права на власть. Но кому заявлять, имел ли он политическое и писательское представительство? Казалось, что имел – и кто же, как не новреалисты протянули бы ему руку? Ему – в Уралвагонзавод, ему – в донбасские забои… 

Революционное и патриотическое накопление сил, овладевших сегментами общества идей, противоречий – шло все нулевые, хотя и поделилось пополам в плане тенденций: монархические во второй пятилетке всё же возобладали над социал-революционными первой пятилетки. И вот таким пришло общество к Болотной. Да, большинство ещё не выветрило «Ель-цин, Ель-цин», и реяли там триколоры, хоть Первую Болотную заявлял Левый Фронт и оранжевая Солидарность… Пришло время действий. Время ускоренной борьбы идей – прямо там, на площади, в каждой речи оратора. Масса могла качнуться и влево, но победила ностальгия по 1991-му, а нам, проходящим там в феврале под красными говорили искренне удивлённые либералы: «где ещё живых коммунистов увидишь». Что ж  – «надо чаще встречаться». То, что казалось революцией сперва, стало лишь очередной ступенью самообнаружения общества там, где главные классовые бои отгремели в 90-х. На трибуне Болотной могли и должны были оказаться многие ораторы нулевых, левые ораторы – но из всех выпустили на несколько минуток лишь отголодавшего недавно Удальцова. Либеральный диктат продолжился – вскоре бесконкурентно. Регионы было поддержали Болотную, поскандировали «Россия без Путина» (Нижний Новгород), но когда либералы выкинули белые ленты – тотчас отвернулись.

На митингах были и новреалисты – не даром «Чего вы хотите?» пронизана кухонными надеждами на площадную победу. Помню, зачем-то пожав здоровую длань Акунина, прошагал сквозь массы к памятнику Пушкину, не видел, но слышал звукоусиленный голос тов. Шаргунова, выбранного сетевым демократическим голосованием в ораторы: «Когда пришёл Путин, мне было двадцать лет, ничего не изменилось!..» – о, эти аллюзии на «Заставу Ильича» и Политехнический…

Протест ужимался в отсутствие идейной, классовой оппозиции режиму: все разговоры свелись к честности выборов и продажности чиновников. К инфантильному «Пу-тин, у-хо-ди!». А ну как не уйду? Ну, а наиболее красных и непримиримых – посадили, как всегда. Либералы не сильно этому сопротивлялись, романтический лозунг «один за всех» – оказался ими не оправдан, хотя Немцов и явился на вынесение приговора ближайшим друзьям как минимум двух новреалистов, помимо меня. Белый и праздничный, он и не ведал, что одновременно выносят и ему приговор: «не прошло и полгода»…

Что же нашего вышло за этот важнейший период 2011–2013? Те самые исторические романы, появление которых и запустило, благодаря критическим репликам Романа Сенчина, эту дискуссию. О романах «Обитель» и «1993» писано отдельно немало, их стилистические достоинства отмечены всеми, ну а что там с идеями? С идеями там всё гораздо хуже, чем ранее – новреалисты из авангарда перешли в пассивно-зеркальную позицию. И отразили, собственно, то, чего так долго от них и добивался бомонд: реакцию. И реакционно отразили прошлое, что гораздо хуже. Герой-середняк Горяинов – уж явно не автор, что казалось бы оправдывает, – под занавес «Обители» высказывает долгожданные либеральные проклятия в адрес «совка». Имеет право – лагерник… Стоит ли удивляться, что не только правительство Москвы рекламными биллбордами, но и либералы «Книги года» да «Большой книги» зашлись в экстазе? «Он наш, наш!». В «1993-м» всё спокойнее – как писал я уже в № 4-м («Старая искренность, новая требовательность»), семейное там не перевесило политическое, и атмосферу собственно, того, что заставляет людей жертвовать жизнью во имя революции, передать не удалось, как-то в сторонке она осталась. Бой в Останкино есть – мотивов героев нету. Средний итог вышел только в финальной сцене, и эта «стенка на стенку», собственно, является политическим мессяджем романа – «вот оно как». Нет правых, есть виноватые – но и виноватые-то не сильно… Чуть более сотни трупов в Доме Советов это же не «миллионы гулаговские».

 

Новый реализм или старыйпридворизм?

 

Моральный напор новреалистов – сдулся, в схватке со временем (с обществом, представленным в литературе самозваной элитой) победило время. И хоть «Санькя» переиздаётся – но тоже в каких-то новых редакциях, как тут не вспомнить «удержанный» во втором издании из «Книги мёртвых» ящик автоматов, за который Лимонов и сел… Да, определённый виток, как бы это не отрицали самые оптимистичные, обществом пройден, и это оказался очередной виток вниз, социальный регресс, одним словом.

Те, кого считали моральными авторитетами протеста (а всегда в революции настаёт миг выводить на трибуны писателей) почему-то оказались, мягко выражаясь, «околокремля»… Одни пошли по этапу, другие – «в гестапо». А тут ещё и Роман Сенчин дождался «своей революции» и безоглядно поддержал майдан 2014-го, вследствие чего, по слухам из ЦДЛ, ему пришлось рукоприкладствовать то ли в сторону Стаси Удальцовой, то ли – Мити Ольшанского… Где же армия, готовившаяся встряхнуть общество так, чтоб оно встало с либеральной, беспочвенной головы-свободы – на пролетарские ноги осознанной необходимости?

Готовые возвысить не только голоса, но и оружие против силовигархии – переключились на «проект Новороссия», который не сулит победы. Маленькая непобедоносная послужила идеальным спойлером – гибнуть за буржуазные интересы поехали социалистически настроенные оппозиционеры. 

Можно тут по либеральным лекалам относить события на счёт личных качеств писателей, но я-то вижу здесь глубинно-идейную подоплёку и опять же общественный «гольфстрим». Новреалисты в политическом измерении прошли путь недлинный, отчасти сравнимый с ролью Леонида Андреева в агитпропе Первой мировой. Хорошо, иронично пишет об этом экивоке интеллигенции Николай Асеев в поэме «Маяковский начинается»: как вчерашние трибуны и обличители монархии Первой русской революции 1905-го стали патриотами и ярыми монархистами в Первой мировой. Ну, понятно, что война на Донбассе – тоже результат кремлёвской политики и, в частности, политической близорукости если не попустительства того самого посла Зурабова, который и дома неплохо пореформировал… А расхлёбывать кому? Читайте, в общем, «Помощь» Сенчина в «Знамени»… 

Рождённый именно политической волей масс, а не в пробирках «нулевиков», новый реализм был интересен, пока имел свой мессядж, свою свежую кровь. Пока горлопанил молодым голосом и обличал стареющий либерализм – да, стилистически тут можно будет ещё долго «замерять» степень авангардности наших ключевых романов, вышедших в основном в Москве в период 2001–2008. Да, имена-то зависли – капитал имён и тут конвертируется, если его успеть как-то облечь в толщи страниц. Осваиваем новые жанры – ЖЗЛ, спектакли в ЦДЛ… «Зона затопления», как и «1993» – открыто называется римейком, сиквеллом (не разбираюсь я в этих ругательствах) и никто этого не стесняется. Но где же новое слово? Не утонуло ли оно в «старице» реализма вообще, в которую не без наших усилий свернул мейнстрим нулевых?

Где же войско? «Уже ль на зимние квартиры»? Ведь за нами пошли – вон, даже ныне читаемый мной роман «Маша Регина» это явно по нашему департаменту. Впрочем, ему посвящу отдельное мыслепространство – вот такие у нас теперь классики, уж не взыщите…

Дмитрий ЧЁРНЫЙ