Николай Котенко. «БЕЗ КАЙФУ НЕТУ ЛАЙФУ…»

№ 1988 / 31, 04.06.2015

Полемические заметки о поэзии «авангарда»

В условиях гласности и демократизации мы уже привыкли к открыванию в нашей литературе «основательно забытых; имён; обыденным становится введение в литературный обиход имён действительно новых, не обязательно молодых, писателей; эти два потока так уверенно потеснили сегодня имена, примелькавшиеся за последние десятилетия («деревенщики», «сорокалетние»…), что ловишь уже себя на крамольной мысли: а были ль они, существовали ль, и если да, то куда испарились, ведь дезертирство из литературы, как известно, явление почти небывалое, а тут вдруг – «исчезли» целые поколения и литературные направления!..

Но открытие есть открытие, новое нас влечёт искони, и мы с жадностью изголодавшихся набрасываемся на очередную публикацию. Тем более, если она – в таком уважаемом журнале, как «Новый мир», тем более, если в ней представлена весьма весомо сразу дюжина авторов…

«Вечно кипит вода в бачке для срочных незатейливых нужд устоявшегося хозяйства. За потным стеклом слабыми, молочными маленькими шажками движутся сумерки, словно пьяный муж тёти Маруси с друзьями своими парнокопытными, хордовыми, беспозвоночными».

Обратите внимание: какой сверхпристальный интерес к «мелочам жизни»; какое нелицеприятное бичевание одного из самых отвратительных наших пороков – пьянства; какое искромётное остроумие и, главное, человеколюбие; да, наконец, какой словарь («парнокопытные, хордовые, беспозвоночные») и какова поэтика – только прилежный читатель заметит, и то не сразу, что разбивка на строчки в этом анемичном прозаическом тексте не случайна, что пусть нет размера и ритма, но есть же рифма, вникните; «нужд – муж», «молочными – беспозвоночными»… И в этом смысле – во всех этих смыслах – стихи являются бесспорным открытием, ибо разве встречали мы в отечественной литературе до сего дня что-либо подобное? Рядом с такой экспрессивной инвективой и свободой изложения вся она, литература «до нас», выглядит заунывной гладкописью.

Приведённая строфа из стихов (!) H.Кононова («Новый мир», № 3, 1988) подвернулась под руку как нельзя кстати: в ней, всего в четырёх строчках, сфокусированы и продемонстрированы характернейшие особенности всех представленных в подборке поэтов.

Открывают публикацию, являются заглавными, а в определённом смысле и программными, стихи С.Золотусского. Это, в общем, те же «незатейливые нужды», что видели мы уже в стихах Н.Кононова (и что появятся не раз ещё у других авторов), только здесь они возведены в степень социально-философской значимости, а незадачливые «парнокопытные» становятся либо мыслителями, либо вершителями наших с вами судеб. «Техник по эксплуатации зданий» и «Председатель домкома» – так называются стихотворения С.Золотусского, и так они и развёрнуты – как монологи двух трудяг жилищно-коммунального хозяйства. Причём «техник» – это, конечно, интеллигент, может, даже кандидат наук, которых сейчас в изобилии развелось именно в этой, да ещё в торговой (а в последнее время – кооперативной) сферах. «Регулярный осмотр», производимый техником, «к философским ведёт размышлениям», а размышления эти ведут не так уж далеко и к выводам, скажем, не очень новым для нас: «Спёртый воздух забвенья венчает людскую обитель (Впрочем, так и в подвале – начала весёлого нет)». Правда, «весёлое начало» всё-таки, оказывается, было: «Хорошо… Под ногой ощутить твёрдо (?) дно – девятнадцатый век», но сейчас-то – сплошной потоп, и остаётся только «ждать, что покажется Ноев ковчег».

А мы-то самонадеянно полагали, что тема сантехника исчерпана в нашей литературе до донышка, – сегодня к ней, кажется, не обращаются даже юмористы. И С.Золотусский тоже, видимо, понимает это, потому и ударяется в философствование его техник, а в стихах о председателе домкома вдруг прорывается столь больной мотив: годы культа и репрессий.

Он стоит в офицерском плаще

И фантомную чувствует боль

По былым временам и по тем дорогим ощущеньям:

По свистящему шёпоту – шёпоту камня в праще…

Намёком этим автор не довольствуется и даёт исключающее разнотолки разъяснение, не замечая даже его газетной клишированности: «Распустили! – он думает. – Страха не стало в народе. Эх, какую же баню тебе я устроил бы там!»

Кажется, одной из характерных черт нынешних стихотворцев считается избыточная метафоричность, зашифрованность образа и мысли. Знакомство с двумя поэтами из новомировской публикации заставляет усомниться в верности широко распространённого мнения. Сомнение это растёт и крепнет по мере углубления в «материал». Мы уже видели стихи о трагедии «тридцатых – сороковых»; есть в подборке и стихи о войне.

Он в атаку пошёл, он не знал ничего, (?)

А попал под обстрел, как на чай к сатане…

Персонально из пушки стреляли в него.

Видно, очень понравился той стороне.

На такой иронической ноте начинается «История любви» М.Шелехова. И так, заявив тему в форме разудалого шлягера, прикрыв глубокомысленные намёки косноязычным флёром («он не знал ничего» – надо так понимать, что речь о необстрелянном бойце, только что попавшем в окопы?), продолжает он с откровенностью всё повидавшего, настоящего мужчины: «И пока его резали – все, кто хотел, – и кидали в ведро его бедную плоть, он зубами прогрыз свой мешок…». Не знаю, не воевал: может, оперируемым действительно – «как смертнику, чтобы не знал ничего» (опять! – что-то за этим кроется), – надевали на голову мешок (не просто мешок, уточняет автор, но – «грязный»); во всяком случае в произведениях фронтовиков о войне этой детали не встречал ни разу. Но сочинитель не останавливается на столь сочной картинке. Операция продолжается:

Поломали пилу, хлороформ извели,

Кровь текла из него, как вода – в решето (?).

Медицинские братья на двор сволокли

Две ноги, две руки и ещё кое-что. (!)

Видите, как: не теряя самообладания, не забывая о спасительном юморе… Истинно: кровь мешками проливали. Только мне кажется, что авторов этой поговорки тоже следует искать не среди фронтовиков.

Этика и эстетика подобного словотворчества несколько проясняется, когда читаешь следующего автора – С.Гандлевского. «Это песни о том, как по справке сын седым возвратился домой»; «Попутчики: дядя с двуручной пилой, две тётки, подросток с улыбкой острожной, изрядно поддавши (?) мужик пожилой и в меру поддавши (?) рабочий дорожный» – таково «население» стихов. «Жаркой розой глоток алкоголя разворачивается в груди»; «Кто спит, кто с похмелья, кто навеселе»; «Будто пасмурным утром проснулся – загремели, баланду внесли, – от дурацких надежд отмахнулся, и в исподнем ведут…» (Помните? «И, как смертнику, чтобы не знал ничего…») – таково самочувствие и мироощущение этого населения. «Что-нибудь о тюрьме и разлуке со слезою и пеной у рта»; «Что-нибудь о загубленной жизни – у меня невзыскательный вкус» – такова эстетическая установка стихотворца.

О «герое», вернувшемся «по справке» (чтобы исключить разные толкования по поводу места его донынешнего пребывания, автор уточняет без обиняков: «в застолье в чести Воркута»), читаем: «Пил у Нинки и плакал у Клавки – ах ты Господи Боже ты мой!», но ни восклицательный знак, ни даже прописные литеры не увеличивают сколь-нибудь заметно авторского сочувствия заблудшей душе, соучастия в её судьбе.

Случайно ли, что в трёх стихотворениях С.Гандлевского мы несколько раз встречаем это определение человека – «прохожий», «попутчики», да ещё со столь характерными уточнениями: «Сеет дождь, и небритый прохожий сам с собой на ходу говорит», «Встречь ветру прохожая тащит ведро брусники и всякую всячину в торбе» (характеристику «попутчиков» мы уже цитировали)? Совпадение ли, что и пункт следования автобуса с «попутчиками» для автора «не имеет значенья», и приглашение «лирического героя», обращённое к матери, размыто (опять-таки!) дымкой косноязычия: «Ну, пошли понемногу, отсюда недолго»?

…В этом же номере «Нового мира» напечатана умная и обстоятельная статья И.Роднянской «Назад – к Орфею!», посвящённая проблемам именно этой генерации стихотворцев, громко именующих себя то нонконформистами, то авангардистами, то метаметафористами; на словах, в многочисленных манифестах и декларациях, перечёркивающих «традицию» и «классику», а на деле без зазрения и без разбору тянущих из неё всё, что плохо лежит. Не могу взять в толк целей и намерений редакции, опубликовавшей рядом с этой статьёй, где поставлены точки над всеми «i» в вопросе о «нетрадиционалистах», столь представительную подборку из их стихов: да, в подборке представлены даже те авторы, стихи которых в статье подвергаются острой и заслуженной критике. Может, это литературная иллюстрация к теме: «Как не надо писать»?.. Не буду пересказывать статью, а сошлось только на одно её положение, служащее развитию той мысли, на которую натолкнули меня прочитанные стихи. «Но даже та жизнь, – пишет И.Роднянская, – которая, как своя рубашка, ближе всего к телу, отзывается в этих стихах какой-то экскурсионной чуждостью, словно сознание пишущих останавливается в столбняке перед непроницаемой завесой» (здесь и ниже подчёркнуто мною. – Н.К.).

Так вот, стихи С.Гандлевского и других авторов с предельной откровенностью демонстрируют эту «экскурсионную чуждость»; для стихотворца население его стихов – только «прохожие», «попутчики» – чужие! Совершенно справедливо замечает он, что «для отечества нет посторонних». Для Отечества – да, для него – все посторонние, неизвестно откуда вышедшие, неведомо куда идущие, попутно озабоченные единственно «глотком алкоголя». И – надобно ли расшифровывать горечь и отчаяние, прорвавшиеся (кажется, наконец искренне) в строках:

И надо б, как сказано, в горы бежать,

Коль скоро ВОДА ОТ ПОЛЫНИ ПРОГОРКЛА.

Но маша округа – бескрайняя гладь,

На сутки пути ни холма, ни пригорка.

Чужда автору эта «округа», чужды люди, её населяющие, – вот и призывает он «бежать» (на худой конец: «пошли понемногу…»), накладывая на современность Библию, как делал и его сотоварищ, уповающий на Ноя…

У меня – очень благодатный материал, ибо каждый из двенадцати стихотворцев следует определённому канону, если говорить громко – исповедует этику и эстетику группы, дополняя и развивая «открытия» единомышленников. Вот у В.Степанцова стихотворение «Бухгалтер Иванов» – тут же вспоминается дэзовский техник С.Золотусского. Ну, и естественно, этот самый бухгалтер – «упившийся в дугу». Словарь В.Степанцова обращает нас к «парнокопытным» Н.Кононова; у бухгалтера Иванова – «жена-ветеринар и прочая скотина», сам он, как и положено, «пьёт водку и звереет», после чего, «как волк голодный… в полночный небосвод вперяет… тоскливые гляделки», а что «воет и рычит» – так чего же ещё от него и ждать!

В.Степанцову, похоже, выпало с максимальной откровенностью продемонстрировать читателю богатейший словарный запас группы. Его стихотворение «Металлистка» хочется цитировать и цитировать: «На металлической тусовке, где были дансинг и буфет, ты мне явилась в буйном соке…», «Твой хайр был платиново-белым…» (для совершенных невежд к «хайру» даётся сноска), «Цедя какую-то фруктозу…», –

И распахнулся рот багровый,

и голос твой проскрежетал:

«Чувак, мы встретимся по новой,

когда ты врубишься в металл.

Пусть металлическое семя

в твой мозг фригидный упадёт

и пусть стальной цветок сквозь темя

в росе кровавой прорастёт.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А счас, покуда ты квадратный,

пока металлом не блестишь, –

оставь меня, катись обратно,

катись, браток, куда хотишь».

Как сказал поэт; «Вот стихи, а всё понятно, всё на русском языке» или, как выразился один из персонажей В.Крупина, тоже на чистейшем русском: «Без кайфу нету лайфу…».

То, что штрихом только наметил Н.Кононов, прорисовал и раскрасил С.Золотусский; то, о чём лишь заикнулся С.Золотусский, в полный голос пропел С.Гандлевский; то, что, кажется, предельно высветил М.Шелехов, довёл до яркости, не знающей уже пределов, И.Иртеньев… Стихи называются «Про Петра», подзаголовок сообщает, что это «Опыт синтетической (!) биографии», а первая строка, как и положено биографии, представляет читателю предмет разговора: «Люблю Чайковского Петра!», который «писал дуплетом (!) с Модестом, также Ильичом».

Несмотря на то, что Пётр был «заядлый композитор» и даже «писал дуплетом», всё же он был «как все», посему, «когда… пришла его пора, что в жизни происходит часто, осенним вечером ненастным недосчитались мы Петра». Что делать: все там будем, хотя кой-каких почестей «заядлый композитор» всё же удостоился: «Похоронили над Днепром его под звуки канонады, и пионерские отряды давали клятву над Петром». Трагедия ли смерть человека, даже если он Пётр? Отнюдь. Стихотворение заканчивается на мажоре:

Прощай, Чайковский, наш отец!

Тебя вовок мы нэ забудем.

СПОКОЙНО СПИ НА РАДОСТЬ ЛЮДЯМ,

Нелёгкой музыки творец,

…В этом же номере «Нового мира» опубликованы рассказы В.Тендрякова, рассказы о тех самых годах, о коих с такой бойкостью и с таким завидным знанием дела пишут молодые стихотворцы. Отличие в том, что покойным писателем годы эти прожиты и выстраданы, что называется, душой и телом, а рассказы о них писались в период, когда и в узком кругу говорить об этом не каждый бы рискнул. (То, что написаны рассказы давно, утверждаю со всей ответственностью, потому что сам читал их в рукописи 15 – 17 лет назад.) Так вот, один из героев В.Тендрякова говорит о мальчишках, сбегающихся к станционному скверу посмотреть, как умирают с голоду сосланные «кулаки»: «Что же вырастет из таких детей? Любуются смертью. Что за мир станет жить после нас? Что за мир?..». Так там ведь были дети, а здесь мы, надо полагать, имеем дело со взрослыми людьми! Что же это за мир?..

А ещё нас обнадёживает – от их имени их единомышленник – А.Лаврин, который, «перефразируя Вячеслава Вс. Иванова», ничтоже сумняшеся утверждает, что эти стихотворцы, «опираясь на прошлое, непредсказуемо глядят на наше время из будущего; этим и определяется их значение для отечественной культуры» («Московский литератор», 11 марта 1988 г.).

Что они «глядят непредсказуемо», в этом мы убедились. Убедились и во вполне предсказуемом «их значении для отечественной культуры». Да только вот из какого будущего они на нас глядят?..

Спустя месяц посла выхода в свет журнала со стихами, о которых шла речь, в «Литературной газете» (27 апреля) появилась рецензия Е.Невзглядовой на первые книги стихов ленинградских поэтов, две трети которой посвящены творчеству Н.Кононова. Несколько раз перечитал я её, так и оставшись в убеждении, что это – хитроумная мистификация редакции, перенесшей с 16-й полосы на 5-ю едкую пародию на некоторые приёмы современной критики. Судите сами. Рецензируя стихи Н.Кононова, Е.Невзглядова «с цитатами в руках» буквально ловит его за руку: «Кого это напоминает? Пожалуй, Маяковского… Эти «нежные сны»… скорее, вышли из стихов Кузмина… Маяковский оказался скрещен с Кузминым… Нетрудно узнать Кушнера... Несомненно, здесь влияние Мандельштама… в среднеазиатском цикле безошибочно узнаётся А.Тарковский». А вот, наконец, и нелицеприятный вывод:

«Но что же получается? Какая-то смесь из Маяковского, Кузмина, Мандельштама и Кушнера?! Да-да, именно так, более того, эта смесь и есть Кононов. Как будто вступили в химическую реакцию разные элементы, в результате чего образовалось новое вещество с новыми свойствами.

Ват что такое, оказывается, свой голос!»

И вот что такое, оказывается, свой критический взгляд, добавим… Неожиданный и убедительный! Остаётся только объяснить, чем же отличается химическая реакция от поэтического творчества…

Менее всего я хотел бы, чтобы у читателей создалось впечатление, что мои претензии относятся к тематике, к содержанию стихов. Прекрасно, что молодые поэты пишут о временах сталинщины, о том, как она отозвалась в народе. Именно в отношении молодых к прошлому – зёрна будущего. Прекрасно, что пишут, хотя кто-то скажет: им не хватает личного опыта. И слава богу, что не хватает ТАКОГО опыта! Однако подлинная литература не может базироваться только на собственном опыте автора. Но даже чужой опыт должен быть обязательно пропущен через сердце пишущего. Не отчуждён, а усвоен и осмыслен. Мне показалось, именно этого освоения и не хватает молодым поэтам, о которых идёт речь в статье.

Что же касается языка… И Пушкин, и Маяковский не чуждались «подлой» лексики, за что и бывали упрекаемы. Но мне думается, что языковые поиски названных молодых поэтов вряд ли способствуют расширению возможностей нынешней поэтики.

 

Николай КОТЕНКО