ВОПЛОЩЕНИЕ ЖИЗНИ ИЛИ ЛИТЕРАТУРНАЯ ИГРА?

№ 1968 / 21, 24.05.1968, автор: Григорий БРОВМАН

Василий Аксёнов. «Затоваренная бочкотара». Журнал «Юность». № 3, 1968.

---

 

Мысль о значении литературного творчества для развития общественного самосознания, для воспитания человека в традициях свободы, демократии и гуманизма всегда волновала передовых художников слова. Они были решительными противниками оторванного от жизни сочинительства.

Эти общеизвестные истины хотелось напомнить потому, что, может быть, никогда они не были настолько важны и верны, как в наше время острой, непримиримой идеологической борьбы коммунистических, освободительных сил против империализма и его духовных оруженосцев. И сейчас со всей определённостью перед каждым мастером культуры стоит вопрос об ответственности перед народом, перед самим собой.

Прямое отношение имеет это в первую очередь к нам, советским литераторам, к нашим мыслям и чувствам, к нашему труду. Широкие просторы жизни открыты нам для художественного воплощения. Читатель ждёт от своих писателей животрепещущих книг, посвящённых самым боевым вопросам современности. Он ждёт постановки сложных, актуальных проблем строительства нового общества. Он хочет увидеть образы своих товарищей по борьбе и труду, которые каждодневно в заводских цехах, на колхозных полях, в школьной и институтской аудиториях, в кабинете учёного и мастерской художника отдают творческие силы общему народному делу.

Долг писателя – рассказать с душой и пламенем о том новом, что он увидел и знает, о том, что значительно, важно.

В «Учебной книге словесности для русского юношества» Н.В. Гоголь писал: «Говорится всё, записывается немногое, и только то, что нужно. Отсюда значительность литературы. Всё, что должно быть передано от отцов к сыновьям в научение, а не то, что болтает ежедневно глупый человек, то должно быть предметом словесности. Поэтому только тот, кто больше, глубже знает какой-либо предмет, кто имеет сказать что-либо новое, тот только может быть литератором. Поэтому злоупотребление, если кто пишет без надобности или потребности внутренней передать свои убеждения, кто пишет только затем, чтобы писать».

Как же досадно, когда нарушается этот мудрый гоголевский завет и появляются сочинения, в которых нет серьёзного содержания и не видно желания и умения передать значительные страницы жизни «от отцов к сыновьям», от друга к другу, заставить их сердца биться учащённее, углубить их мысль и ускорить её бег!

Как досадно, когда вместо этого тебе предлагают никчёмную литературную игру в бирюльки!

Нельзя сказать, что в работе наших литературных журналов нет никакого прогресса. Если ещё не так давно редакции ограничивались публикацией произведений с упоминанием имени их авторов, то в наши дни рядом с романом, повестью или стихами обнаруживаешь фотографические портреты писателей, биографические справки о них. Иногда даются и предуведомления, делаются так называемые врезки в текст… Ну что ж, это неплохо! Читателю действительно бывает интересно узнать, какую жизнь прошёл автор, прежде чем взяться за перо, какой приобрёл житейский и литературный опыт, что ещё написал, каковы его планы.

Ничего нельзя, на мой взгляд, возразить и против того, что значительные в каком-либо отношении произведения сопровождаются рекомендацией редактора или видного художника слова. Так, вполне уместными показались мне краткое сообщение Б.Полевого вслед повести Владислава Титова «Всем смертям назло…» в первой книжке «Юности» за прошлый год и предисловие В.Катаева ко второй книге романа «Я люблю» Александра Авдеенко в том же номере журнала. Опытные авторитетные писатели представляют читателям новое сочинение и его автора, отнюдь не навязывая своего мнения и не занимаясь литературным разбором или аттестацией.

Но время идёт, мода меняется – и эти формы редакционного соучастия в публикациях кажутся уже недостаточными, устаревшими… Теперь уже хочется на всякий случай сопроводить напечатанное в журнале произведение и статьёй о нём, не дожидаясь, пока это сделают другие органы печати. В самом деле, неизвестно ведь, как воспримет читатель то или иное сочинение, да когда и что скажет о нём критика! А может, она будет судить совсем не так, как нужно? Не лучше ли сразу дать желаемое направление общественному мнению, провозгласить восторженную оценку и предотвратить невыгодное отрицательное суждение?

При этом можно заранее намекнуть на дурной эстетический вкус или недостаточно развитое чутьё к искусству у тех, кто собирается стать критиком сей публикации! Пусть хорошенько подумают, прежде чем рискнут! Это особенно необходимо, очевидно, когда редакция сама испытывает известную тревогу за судьбу своего нового детища.

Именно такой казус и произошёл в той же «Юности», где повесть Василия Аксёнова «Затоваренная бочкотара» была тут же сопровождена вполне адвокатским выступлением Е.Сидорова «На пути к Хорошему Человеку».

Смущённый столь необычной ситуацией, я, грешный, вопреки логике, сперва прочитал это послесловие. Впрочем, может быть, так и полагалось поступить? Вначале получаешь необходимые инструкции, чтоб потом при чтении самой повести, упаси боже, не сойти с верного пути, не упустить какие-либо её скрытые ценности, не направить свои мысли туда, куда не следует!

Из этой статьи я узнал, что в «Затоваренной бочкотаре» В.Аксёнов выступает ни больше и ни меньше как последователь Гоголя, Достоевского, Булгакова, Олеши, Вс.Иванова, Зощенко… Это не может не поразить воображения!

Затем нам сообщают, что автор повести резко обнажает «противоречия и странности действительности», что перед нами «серьёзные раздумья писателя о реальной жизни». Отлично! И вдруг неожиданное, как гром среди ясного неба, предупреждение читателю, что «он будет неправ, если подумает, что писатель Аксёнов исказил нашу действительность». С какой стати, однако, будет читатель думать так? Непонятно! Или сам Е.Сидоров видит к тому какие-то косвенные основания? Иначе зачем же высказывать столь странные предположения? Ведь этак читателя можно действительно натолкнуть на искусственные поиски несуществующих искажений.

Правда, таким путём может пойти, мол, лишь плохой, неподготовленный читатель, а, по словам критика, «повесть ищет внимательного и чуткого читателя». Возникает, кстати, такой вопрос: хорошо ли мы поступаем, когда взваливаем на читателя целиком и полностью ответственность за правильное понимание той или иной книги? Не следует ли хотя бы небольшую часть этой ответственности возложить и на самого… писателя?! Тем более что, как заявляет критик о В.Аксёнове, он сам придумывает «правила литературной игры». Значит, продолжим мы, ему и карты в руки! Должен ли в таком случае читатель отвечать за эту игру?!

Ещё одну вдохновляющую мысль о «Затоваренной бочкотаре» можно было усвоить из статьи Е.Сидороза: повесть эта – «притча о преодолении в человеке низкого, недостойного. У каждого из нас, – продолжает критик, – даже прелучших и честных, есть огромный резерв нравственного, духовного. В далёких морях, на луговом острове каждого ждёт Хороший Человек, весёлый и спокойный». Итак, персонажи повести преодолевают недостатки своего сознания, стремясь к нравственному идеалу, воплощённому в образе Хорошего Человека. Остаётся только посмотреть, насколько верно говорит о повести критик и действительно ли глубоки раздумья писателя о жизни и велика её идейно-художественная, познавательная, воспитательная ценность.

В подзаголовке «Затоваренной бочкотары» сказано: «Повесть с преувеличениями и сновидениями». Надо заметить, что и «преувеличения», и «сновидения» – не новость в советской литературе. Было бы нелепо требовать изображения жизги только в форме самой реальности. Ещё А.В. Луначарский писал: «Революция смела. Она любит новизну, она любит яркость… Она охотно принимает то расширения реализма, которые, в сущности, вполне лежат в её области. Она может принять фантастическую гиперболу, карикатуру, всевозможные деформации.

Известно, что социалистический реализм не чужд условности и самого широкого многообразия жизненных красок. «Мы наследуем, – говорил А.Фадеев, – не только то, что давали прежде реалистические направления, но и развиваем новые формы… Мы говорим о содержательной форме, какой бы она ни была, то есть о форме, выражающей правду жизни… Жизнь нашу и завтрашний день наш можно изображать и в форме, родственной классическим реалистическим романам, то есть на бытовой основе, и в форме, родственной «Фаусту» или «Демону», то есть в форме романтической или сказочной, или условной, в общем, в любой форме, позволяющей видеть правду». (Подчёркнуто мною. – Г.Б.)

Выдвигая строгий критерий правды, соответствия логике жизни, мы определяем тем самым возможности и границы условного решения той или иной темы. Нашему времени близки смелые поиски и дерзкие порывы в художественном творчестве, если оно проникнуто идеей коммунистического переустройства мира, воспитания нового человека. Поэтому сама по себе гротескная, даже фантасмагорическая форма, к которой прибегает В.Аксёнов, в данном случае нас не смущает.

Речь идёт о том, насколько верно выражает она закономерности жизни. Ведь и в реалистическом, и в фантастическом изображении, как и в любом ином, такт действительности, о котором говаривал В.Г. Белинский, может быть нарушен. Тогда возникает однобокая, сгущающая определённые краски, искажающая жизнь картина. Но особой художественной точности, идейной выверенности, достоверности мысли и образа требуют, пожалуй, именно условные литературные формы.

Ф.М. Достоевский, которого Е.Сидоров считает одним из предшественников В.Аксёнова, специально подчёркивал сложность и трудность подобных творческих решений, когда писал: «Фантастическое в искусстве имеет предел и правила. Фантастическое должно до того соприкасаться с реальным, что вы должны почти поверить ему». Предел и правила! Соприкосновение с реальным! Вот что, на наш взгляд, не соблюдено в повести В.Аксёнова.

Сидят в одиночных «ячейках» (как говорит автор) деревянной тары и трясутся в ней на грузовике внешне различные люди, случайно оказавшиеся попутчиками. Ситуация полуфантастическая, забавная!

Но остроумный замысел вступает в решительное противоречие с жалкими и убогими персонажами, а повесть расползается по швам! Фантастическое грубо заземляется! Сатира бьёт из пушек по воробьям! Соприкосновение с реальным оборачивается плоским натурализмом! Ирония становится дешёвой, юмор начинает отдавать, что греха таить, зубоскальством! Происходят и другие, на первый взгляд, странные неожиданности. Горизонт застилается вдруг воинствующим эротизмом, а подчас, не скроем, как это ни грустно, и пошловатостью… Встречается, к прискорбию, и досадная бестактность…

Ведёт грузовик с бочкотарой Володя Телескопов, заядлый пьянчуга, грубиян, который и членораздельной фразы произнести не может. Недаром автор передаёт его речь без точек и запятых! Во сне ему видится будущее  в постели с возлюбленной, нечистой на руку буфетчицей Симой:

«Понятное дело, не вынесла душа поэта позора мелочных обид, весь утоп в пуховых подушках, запутался в красном одеяле, рожа вся в кильках маринованных, лапы в ряпушке томатной. Однако не зажимают, наливают дополна».

Если верить Ф.Достоевскому, что видение должно быть «сообразно с мировоззрением», то можно себе отчётливо представить телескоповское воззрение на мир, которое автор не стыдится изложить при помощи строки из гениального трагического стихотворения о гибели поэта – и тут же «рожа вся в кильках маринованных», «лапы в ряпушке томатной» и «наливают дополна». Критические комментарии в этом случае излишни!

Рядом с Телескоповым сидит в машине «консультант» одного из «внешних культурных учреждений» Вадим Дрожжинин, выдающийся специалист по несуществующей латиноамериканской стране Халигалии. Сей «рафинированный интеллигент» также целиком захвачен сексуальным пафосом… Во сне он видит себя прыгающим «на кровать XVI века», где «раскинула юнее тело Сильвия Честертон». Затем «дышала ночь восторгом сладострастья», а наш неутомимый ловелас несётся от одной возлюбленной к другой:

«Вихрем в окно и из дымовой трубы, опять в окно, опять из трубы… Габриэла Санчес, Росита Кублицки, тётя Густа, Конкордия Моро, Стефания Сандрелли… Клятвы, мечты, шёпот, робкое дыхание…»

Не удивительно, что Дрожжинин сам становится в тупик: «Как связать свою жизнь с любимыми?» Воистину, как?

Пора, однако, взобраться на грузовик, чтоб познакомиться и с персонажами, торчащими непосредственно в бочках. Никакой радости сие не сулит, но сделать это надо, чтоб с наибольшей полнотой и объективностью представить себе содержание и форму новой повести В.Аксёнова.

Вот моряк-черноморец Глеб Шустиков, который возвращается в свою часть, используя бочкотару… По словам автора, он монументальный, картинный! «…Был Глеб по специальности штурмовым десантником и очень хорошо умел защищать (?!) своё красивее лицо». И не только защищаться был способен Шустиков, но и наступать, особенно когда дело касалось женского пола. Пришлась храброму десантнику по вкусу Ирина Селезнёва, учительница географии, спешившая на курорт в соседней бочке. Её собственная жизненная программа была тоже не особенно обременена серьёзным содержанием: «Жить спокойно, жить беспечно, в вихре танца мчаться вечно. Вечно!».

Не нужно удивляться тому, что Глеб и Ирина быстрёхонько нашли общий язык. А романтику, напоминавшую хотя бы о «нехитрой драматургии красивых человеческих страстей», наши «возлюбленные» беспощадно гнали прочь!

«…Плелась Романтика, манила аккордеоном.

– Первые свидания, первые лобзания, юность комсомольскую никак не позабыть…

– Отстань! – закричал Глеб. – Поймаю – кишки выпущу!»

Муки эротических томлений захватили даже некую старушку Степаниду Ефимовну, которая находилась на «научной работе» по отлову «фотоплексируса». Сейчас она в одной из бочек отправлялась в очередную экспедицию и, разделяя всеобщий любовный энтузиазм ревнителей бочкотары, видела во сне соблазнительные игры…

Хотя обитатели бочкотары заявляют, что они люди разные, в действительности, как мы видим, у них много общего. И эротизм – только одно из проявлений их безнадёжной ограниченности, полной социальной индифферентности, убожества и мелкотравчатости… Так обстоит с фантастикой. Не лучше и с сатирой!

Ещё одним постояльцем движущейся тары является некий старик Моченкин, борец против колорадского жука, а по совместительству отъявленный доносчик-клеветник и изощрённый склочник! Какое свежее открытие для ювеналовых стрел! Моченкин считает себя, конечно, грамотным, политически подкованным человеком. По поводу отношений моряка с учительницей он «размышляет» так: «Красивая любовь украшает нашу жись передовой мОлодежью». Во сне он видит свою Характеристику, которая вопит: «…в-труде-прилгжен-в-быту-мора-лен» или «с-товарищами-по-работе-принципиален!!!» Согласитесь, что от таких примитивных обличений уже давненько отказались самые нетребовательные к себе фельетонисты…

Что же ещё остаётся в повести? Идеалы? Да, идеалы, воплощённые в образе «Хорошего Человека», которого нам столь сочувственно и многообещающе рекомендует послесловие. Этот «Хороший Человек» должен вызвать к жизни дремлющие якобы в жителях бочкотары резервы «нравственного, духовного!» Но откуда им взяться, этим резервам, у бабушки Степаниды или у деда Моченкина?! Да и хорош сам «Хороший Человек», созданный по образцу и подобию самих бочкотаровцев! То он «Хороший Алимент», мечта Моченкина, то он «с двумя тарелками ухи из частика. И с пивом» – это для Телескопова, то он «бондарь с новыми обручами» для Дрожжинина, то он «ядрёная Характеристика» – опять для Моченкина, то, наконец, он «Лыцарь», «мой игрец» – для престарелой Степаниды… Можно ли при помощи подобных идеалов преодолеть «низкое, недостойное», как утверждает Е.Сидоров?!

А что касается прокламированных в послесловии «серьёзных раздумий писателя о реальной жизни», то, по чести говоря, мы не обнаружили их ни в одной строке разбираемого сочинения. Трудно придумать что-нибудь более далёкое от насущных проблем современности и людей сегодняшнего дня, чем эта «Затоваренная бочкотара». Между тем мы жаждем книг, которые рождались бы «на взлёте человеческого духа» и покоряли бы «силою самой большой правды – правды жизни», как отлично сказал Б. олевей о повести В.Титова. Нам кажутся бесполезными, хотя далеко не безобидными «литературные игры», примером коих является повесть В.Аксёнова.