Вадим Кожинов. ИСКУССТВО ДОЛГОВЕЧНО

№ 1986 / 12, 28.05.2015, автор: Вадим Кожинов

Публикуя статью критика В.Кожинова, редакция даёт себе отчёт, что она содержит некоторую полемическую запальчивость и не со всеми положениями в ней можно согласиться. Бесспорно одно: статья обращается к определённым болевым моментам в нашей поэзии и даёт повод поразмышлять над дальнейшей судьбой лирики.

Вадим КОЖИНОВ

ИСКУССТВО ДОЛГОВЕЧНО

О нашей лирической поэзии

Лирическая поэзия вроде бы не может сейчас пожаловаться на невнимание критики; в литературных журналах, альманахах и газетах идёт по сути дела непрерывный разговор о лирических исканиях современности. Но критики, как правило, сосредоточивают всё своё внимание на том, что представляется им принципиально «новым», «последним» словом в поэзии. Между тем лирическая поэзия в её наиболее подлинных и высших воплощениях отнюдь не ориентирована на мгновенное восприятие. Из истории литературы хорошо известно, сколь непростым и долгим было критическое и читательское освоение зрелой лирики самого Пушкина, не говоря уже о творчестве Боратынского, Тютчева, Случевского, Анненского или Заболоцкого.

Упуская это из виду, критика обычно пытается судить о состоянии поэзии, исходя из очень ограниченного круга явлений нескольких последних лет, к тому же выделяя на первый план те или иные самые «новые» имена. Приговор, выносимый современной лирике на основе оценки этого «новейшего» материала, может оказаться благоприятным или – что бывает гораздо чаще – неблагоприятным, но и в том и в другом случае приговор этот, на мой взгляд, легковесен, лишён сколько-нибудь существенного значения. Ибо поэзия – не сиюминутное явление, подобное модным песенкам; к ней в гораздо большей мере, чем к иным формам литературы, относится античный афоризм: жизнь коротка, а искусство долговечно.

Когда мы говорим о той или иной эпохе расцвета отечественной поэзии, эпохе, увенчанной именем Пушкина или Тютчева, Некрасова или Блока, речь идёт о творческом напряжении, измеряемом не менее чем двумя-тремя десятками лет и осуществлённом деятельностью целого ряда поэтов разных поколений (так, пушкинская поэтическая эпоха – это свершение и начавшего свой литературный путь ещё в XVIII веке Жуковского, и родившегося двадцатью годами позднее его Языкова). И критика, если она в самом деле стремится достичь своей цели, не может действовать в узких временных рамках нынешнего дня, вспомним, что почти каждая статья Белинского с очевидностью подключает к характеристике тех или иных новейших явлений предшествующее развитие литературы на протяжении двух-трёх или даже более десятилетий. Точно так же для действительного понимания сегодняшней ситуации в лирической поэзии необходимо осмыслить движение этой поэзии начиная по меньшей мере с 60-х годов.

***

Думаю, что не ошибусь, если назову предшествующее двадцатипятилетие (1960 – 1985) плодотворной эпохой в истории отечественной лирики. Время это замечательно уже хотя бы свойственной ему интенсивностью и стремительностью поэтического развития, притом развития, которое ни в коей мере не было самоцельным, но постоянно углубляло и обогащало художественный смысл стиха.

Чтобы разговор сразу обрёл определённость, решусь назвать центральные, с моей точки зрения, поэтические имена, в которых наиболее осязаемо выразились основные этапы двадцатипятилетнего движения лирики. В начале 1960-х годов – Александр Межиров, во второй их половине – Владимир Соколов, в начале семидесятых – Николай Рубцов, а к концу десятилетия – Юрий Кузнецов. В творчестве названных поэтов как бы сходились в тот или иной момент основные силовые линии лирических исканий. Речь идёт в данном случае даже не о самодовлеющей значительности творчества этих поэтов, но о значительности их воздействия на движение лирической поэзии. Движение это совершалось без особого «шума», но ныне становится всё более несомненным громадный по своему значению факт: лирика последнего двадцатипятилетия вошла как новое достойное звено в традицию отечественного искусства слова.

С этой стороны проблемы можно бы и начать. Дело в том, что на протяжении 1960 – 1970-х годов происходило своего рода углубление корней поэзии, всё более полное освоение традиции.

Так, Александр Межиров сказал о своём лирическом мире: «…Война плюс полублоковская вьюга…». С такой же точностью высказался в 1960 году и Владимир Соколов: «…Со мной опять Некрасов и Афанасий Фет». Тогда же ещё только начинавший Николай Рубцов заявил, что он стремится «…Тютчева и Фета продолжить книгою Рубцова!..». Наконец, Юрий Кузнецов написал очень важные для понимания его творчества строки: «Поэзия давно легендой стала. От «Бесов» Болдина свершила круг до блоковских полуроссийских вьюг… А мы – мы растеряли все начала…». Поэт явно поставил перед собой цель выйти за предел этого магического круга – к началам, воплотившимся ещё в древнем Слове.

Так на протяжении двадцатипятилетия лирика осваивала, освояла, то есть делала всецело своими всё более отдалённые во времени пласты художественной традиции.

Конечно, это только один из многочисленных аспектов проблемы «Поэзия 1960 – 1985». Но он по-своему очень важен. Реальное освоение традиции в творчестве современного, сегодняшнего поэта имеет неоценимое значение для его собратьев. «Готовые» плоды предшествующего поэтического творчества очень трудно воспринять как подлинно живые явления: они сплошь и рядом предстают в глазах новых поэтов как завершённые, замкнутые в себе воплощения уже прошедшей, потерявшей способность рождать новое поэтической эпохи. Совсем иное дело – воздействие такого старшего собрата по поэзии, который сам ещё в разгаре исканий и открытий.

С этой точки зрения трудно переоценить воздействие Александра Межирова на целый ряд поэтов следующего поколения, вступавших в литературу в начале шестидесятых годов, – воздействие, несомненное для всякого, кто внимательно следил за тогдашним развитием поэзии. Станислав Куняев, Анатолий Передреев, Василий Казанцев, Анатолий Жигулин, Олег Чухонцев, Глеб Горбовский многим обязаны этому воздействию. Кстати сказать, Куняев (в своей книге статей «Свободная стихия», 1980) и Казанцев (в предисловии к своему сборнику «Солнечные часы», 1976) благодарно поминали уроки Межирова.

Написал об этом времени и сам Межиров в недавнем своём стихотворении «Другу», которое, правда, вызывает немалые недоумения: «…Я тебе подарил только звук, только собственный звук, не заёмный, только сущность поэзии тёмной, – и за это, любезный мой друг, на меня ты обрушился вдруг…». Прежде всего сугубо неточно утверждение о дарении «СОБСТВЕННОГО звука». Собственный звук передать другому невозможно – как невозможно передать другому свою неповторимую душу. Правда, в следующей строке поэт как бы сам поправляет себя, говоря о дарении «сущности поэзии». И речь должна идти, конечно же, не о «собственном», а о СУЩНОСТНОМ «звуке» поэзии вообще, который, будучи воспринят, может пробудить в другом поэте уже в самом деле его «собственный» и самобытный звук.

Сам Александр Межиров в сороковые годы сумел воспринять этот субстанциальный «звук» поэзии, который «дарили» ему Заболоцкий и Пастернак, а затем уже смог передать его многим поэтам следующего поколения. Эта волнующая воображение эстафета не ускользнёт от взгляда будущего историка литературы. И горестное сетование поэта, утверждающего, что тот, кому он щедро подарил «звук», вместо благодарности «обрушивается» на учителя, едва ли выражает глубинный смысл времени.

Поэты, которым передал эстафету Александр Межиров, давно обрели зрелость и идут своими трудными путями. Три года назад один из них в кругу друзей отмечал своё пятидесятилетие. Неизбежно вспомнилась молодость, и ради её воскрешения под простой напев зазвучали давние межировские строки:

…И, казалось, грустить не причина,

Но лишь только заслышу напев,

Как горит, догорает лучина, –

Сердце падает, оторопев…

И, уже не подвластный гордыне,

Отрешённый от суетных дел,

Слышу так, как не слышал доныне,

И люблю, как любить не умел.

В эти запечатлевшие состояние духовного взлёта межировские строки стоит внимательно вдуматься – они весьма содержательны. И в высшей степени верно, что поэзия терпит жестокий ущерб не только от погружённости в суетные дела, но и от подвластности гордыне. И то, и другое способно подорвать самые основы поэзии и подменить её прозой в стихах.

***

…Многозначен и сложен был путь того поэтического поколения, которое вошло в литературу в шестидесятые годы. Это – прошу извинить за сугубо личную постановку вопроса – моё поколение, с которым я шёл одной дорогой, осязая все её непростые трудности и крутые повороты. В шестидесятых годах я публиковал статьи о том, что мне представлялось (и равным образом представляется теперь) значительным для судьбы поколения. И не отказываюсь ныне ни от единого слова, написанного тогда. Вместе с тем я не могу не видеть, что соотношение сил в поэзии, вся поэтическая ситуация в целом самым решительным, самым радикальным образом изменялась за четверть века. И, в частности, то, что в шестидесятые годы казалось центральным, затем нередко оборачивалось периферией – и наоборот, представлявшиеся тогда боковыми явления почти неожиданно превращались в стержневые; ярчайшие примеры – поэзия Николая Рубцова, Алексея Прасолова, Николая Тряпкина, Владимира Соколова, Василия Казанцева.

Недавно Анатолий Жигулин вспоминал о 60-х годах:

«…Полное невнимание критики того времени к творчеству таких замечательных поэтов, как Н.Глазков, Н.Тряпкин, В.Соколов, до сих пор остаётся загадкой».

К этому перечню он тут же добавил и другие имена, среди которых – Н.Рубцов, В Казанцев, С.Куняев, О.Чухонцев.

«Полное невнимание» – это, конечно, гипербола. Но тот факт, что названные поэты ни в коей мере не были тогда в центре внимания подавляющего большинства критиков (и тем более читателей), вполне несомненен. Впрочем, заговорил я об этих воспоминаниях А.Жигулина прежде всего потому, что в следующем своём печатном рассуждении о поэзии он неожиданно выступил с противоположным тезисом, упрекая меня в своего рода сгущении красок: «В некоторых статьях критик В.Кожинов сетовал, что вот-де такого поэта, как Алексей Прасолов, никто не заметил и никто не помог ему в своё время».

При этом поэт ссылается на ряд моих статей об Алексее Прасолове, где будто бы содержатся подобные утверждения. По всей вероятности, он недостаточно внимательно читал мои статьи, ибо в них вполне недвусмысленно сказано о том, что Алексея Прасолова как раз «заметили» и прекрасно ему «помогли». Речь идёт о критике Инне Ростовцевой, «сыгравшей, – как я писал в 1977 году, – большую роль в творческом становлении поэта… и в самой его судьбе…».

Об этом, между прочим, ещё в начале 1965 года не без волнения рассказал начинавшим тогда писателям Александру Вампилову и Вячеславу Шугаеву не кто иной, как Александр Твардовский:

«Ко мне на депутатский приём пришла девушка и принесла тетрадку стихов. Просит: вы прочтите… Я прочёл, они действительно были талантливы. Напечатали в «Новом мире»… Не знаю, что бы делали поэты без таких девушек?»

Так что Алексея Прасолова и заметили вовремя, и помогли в самом высоком смысла слова. Но столь действенная помощь оказалась недостаточной…

В какой-то мере это положение сохраняется, увы, ещё и теперь. Так, сам Анатолий Жигулин, перечисляя в только что цитированном своём печатном выступлении более десятка самых значительных, по его мнению, поэтов поколения (Рубцов, Соколов, Казанцев, Куняев, Горбовский. Чухонцев, Кузнецов и другие), счёл возможным не назвать среди них Прасолова…

Между тем ныне целый хор критиков причисляет прасоловскую лирику к очень немногим наиболее ценным поэтическим явлениям того времени…

***

Размышляя о сегодняшнем состоянии лирики, нельзя упускать из виду совершившийся за последние десять-двенадцать лет решительный, коренной переворот в самом эстетическом сознании и читателей, и критиков. Чтобы моё утверждение об этом перевороте не было воспринято как чисто субъективное и заведомо пристрастное, позволю себе сослаться на критика, который ни в коей мере не может считаться моим единомышленником. С.Чупринин, вспоминая об ушедшей в прошлое поре «эстрадной поэзии», утверждает:

«Читатель вырос. И как того, впрочем, и следовало ожидать, отплатил своим недавним кумирам самой чёрной неблагодарностью: его влюблённое и строгое внимание… стали по преимуществу занимать не фейерверки поэтической «эстрады», а нешумная, уверенная деятельность иных современных поэтов… Часто приходится слышать: вот, мол, раньше Евтушенко, Вознесенский, Рождественский писали действительно здорово, интересно, были настоящими поэтами, а теперь как-то повыдохлись… Неправда… Перемещение зоны читательской заинтересованности говорит не столько о поэтах, сколько о читателях, всё последовательнее отдающих свои симпатии ПОЭТИЧЕСКОЙ ГЛУБИНЕ И СИЛЕ, КЛАССИЧЕСКОЙ ЯСНОСТИ И ГАРМОНИЧНОСТИ, ВЫНОШЕННОЙ, ЗРЕЛОЙ МУДРОСТИ» (выделено мной. – В.К.).

Правда, я всё же считаю необходимым уточнить диагноз критика. Дело, в сущности, не в том, что читательский интерес в семидесятые годы «перемещался» от одного «течения» к другому. Нет, дело идёт о становлении широкого интереса к поэзии в подлинном смысле слова.

Передо мной обложка 12-го номера журнала «Знамя» за 1963 год. На ней «Союзкнига» опубликовала воспринимающееся ныне как едва ли не фальсификация рекламное объявление. Судите сами: читателей журнала убеждают покупать «в магазинах книготорга и потребительской кооперации» книги серии «Библиотека Поэта», а именно: «Полное собрание стихотворений» Боратынского, изданное за шесть (!) лет до того, в 1957 году (тиражом 30 тыс. экз.), Державина (1957 г., 30 тыс.), Вяземского (1958, 20 тыс.), Аполлона Григорьева (1959, 20 тыс.), Ивана Козлова (1960, 8 тыс.) и т.п…

Ныне книги классических поэтов выходят с небольшими временными интервалами и десятикратно увеличенными тиражами, стоят подчас в три-четыре раза дороже и тем не менее исчезают чуть ли не в первый день поступления в магазины. Мне, вероятно, тут же возразят, что далеко не все покупатели являются настоящими читателями и т.д. Но при всех оговорках неоспоримо одно: самые широкие круги людей СОЗНАЮТ теперь, что подлинная поэзия есть безусловная и необходимая им ЦЕННОСТЬ.

Вот почему заведомо неверно – несмотря на всю его нынешнюю распространённость – представление, согласно которому у нас будто бы наблюдается «снижение» интереса к поэзии. На самом деле резко снизился интерес к стихам, сочиняемым ради всякого рода внешней эффектности и сенсационности. Но интерес к поэзии как таковой, который в шестидесятые – начале семидесятых годов был достоянием весьма и весьма ограниченного круга читателей, ныне чрезвычайно расширился.

И только в этом свете можно всерьёз размышлять о современном состоянии поэзии. Её уровень за последние четверть века поднялся, и, как стало очевидным теперь, подъём этот шёл навстречу духовному росту широких кругов читателей.

Критик, пишущий о сегодняшней лирике, должен постоянно иметь всё это в виду – иначе его задача сводится по сути дела к регистрации тех или иных стихотворных книжек, появившихся за последние несколько лет. Притом книжки эти вполне могут оказаться выпадающими из того плодотворного поэтического русла, в котором совершалось обрисованное выше движение поэзии.

Убеждён, что творчество хотя бы некоторых из названных и не названных мною поэтов 1960-х – первой половины 1980-х годов войдёт, так сказать, в основной фонд отечественной поэтической традиции.

Д.Самойлов с хорошим самокритическим пафосом написал: «Тянем, тянем слово залежалое, говорим и вяло, и темно…». Действительно, о многих сегодняшних книгах лучше не скажешь. Однако ничего подобного нельзя сказать о последних книгах Тряпкина и Кузнецова, Казанцева и Куняева и – если обратиться к покамест менее утвердившимся в кругозоре широкого читателя именам – Виктора Кочеткова, Бориса Сиротина, Виктора Лапшина.

И в заключение нельзя не сказать со всей определённостью, что многие сегодняшние критические статьи, на мой взгляд, несостоятельны по самой сути, ибо пытаются судить о состоянии современной лирической поэзии на основе явлений, не вливающихся в богатое и плодотворное движение поэтической культуры нашего времени.