Лев Озеров. МЕЧТАТЬ ЛИ О БЕССМЕРТИИ?

Открытое письмо Илье Сельвинскому

№ 1966 / 33, 12.08.0196, автор: Лев ОЗЕРОВ

 

Читая и перечитывая Ваши стихи и поэмы, я не мог не обратить внимания на упорно повторяющиеся и варьирующиеся в них мотивы и образы. Это не образные и стилевые дубликаты, которые нередко можно встретить у современных нам авторов, дубликаты, трафареты и досадные самоповторы, являющиеся результатом лености, ограниченности и, чего греха таить, скудоумия. Я имею в виду другое. Совсем другое.

У больших поэтов существуют повторяющиеся мысли и образы, говорящие о цикличности их идей, стремлений, мечтаний. Они так щедро наполняют душу, так властно проходят через все дни и ночи художников, что ищут выхода при каждом удобном случае. Надо ли приводить примеры из Пушкина и Тютчева? У первого, к примеру, страстное желание бежать от светской черни в деревню, к природе, в обитель «мирных нег». У второго – тревожная ночная дума, под которой «хаос шевелится». Мысль, ветвясь и множась, идёт по своему кругу, вернее, по спирали, взбирается на высоты, а на высотах, как известно, всё растущее сходится, и даже – в одну точку.

Итак, читая и перечитывая Ваши сочинения, я обратил внимание (вернее, сами сочинения обратили моё внимание) на настойчиво возвращающиеся мысли и образы. Тема вечная, беспредельно огромная и гибельно заманчивая: смерть и бессмертие… Как говорил Анненский:

Хочу ль понять, тоскою пожираем,

Тот мир, тот миг с его миражным раем…

Не стану здесь даже в конспективном плане касаться «истории вопроса»: как трактовалась эта тема у поэтов разных времён и народов. Это особая, притом грандиозная философская, историческая, историко-литературная область. У неё большое будущее. Я пишу Вам открытое письмо, и оно является только лишь откликом, читательским откликом на собранные мною воедино Ваши строки о смерти и бессмертии, откликом на Вашу поэтическую гипотезу, проповедоваемую рьяно и убеждённо, со свойственной Вам страстью, яростностью, последовательностью. Для того чтобы углубиться в существо вопроса, разрешите мне рассказать, как я понимаю Вашу поэтическую гипотезу. Для этой цели снова склоняюсь над Вашими строками. Так ли я Вас понимаю? Здесь важно прежде всего, как говорил Спиноза, не плакать, не смеяться, а понимать…

Пишет современный человек: «Мы с вами – очертанья электронов, которые взлетают каждый миг». Электронный принцип – теория Норберта Винера. Сие означает: каждый человек – особый строй электронов. Но вот человек умирает, и распадается этот строй. Навсегда ли? – спрашивает Сельвинский. Возможно ли через год или через миллионы лет повторение такого же сочетания электронов, каким являетесь Вы, Илья Сельвинский, или каким являюсь я, автор этого открытого письма? Вы отвечаете на этот вопрос утвердительно: «…спустя мильон столетий, а может быть, и через год, я снова появлюсь па этом свете». Хотя для умирающего сию минуту это не такое уж большое утешение – снова появиться через мильон столетий», – но всё же это не безнадёжность. Во имя торжества поэтической гипотезы материалиста умирающий может позволить себе согласиться и на это, раз ничего другого у него нет взамен. Он бы предпочёл, разумеется, восстановить своё естество, свой особый электронный строй через год, чтобы услышать о новостях в области генетики, узнать, не досталась ли его с таким трудом полученная дополнительная площадь проклятущему соседу-завистнику и опытному склочнику, отдан ли под суд председатель жилищного кооператива, откровенный взяточник и не имеющий возможности развернуться во всю ширь при социалистическом строе деляга… Через год нельзя – пускай хотя бы немного поздней. Жаль, не будет знакомых, всё будет по-другому, ну, а если всё останется по-прежнему, что тоже вероятно, то и это интересно. Жизнь! Дыхание! Сердцебиение! Что говорить о сроках!

Религия обещала мгновенное бессмертие. Но оно было настолько быстрым, душа так стремительно переселялась «на тот свет», что материалист не желал без предварительной подготовки отрываться от земли, от почвы и решительно «выступал против». Его не устраивал другой мир. Он отрицал другой мир и утверждал бессмертие дела человека. Ты много сделал – останешься. Делай побольше, постарайся успеть оставить по себе добрую память. Это, конечно же, стимулирует человека, пробуждает его энергию. Но сам ты не останешься, сгоришь, тебя не будет… Это не утешает. Человеку грустно, более того, он мрачнеет… Ему нужна надежда. Это Вы поняли. И я этого не оспариваю.

Всматриваюсь в 8-ю главу Вашей «Арктики». Комиссар думает о «личном бессмертии». Энгельс назвал идею «личного бессмертия» глупой. Но современное человечество убеждается, что грёзы и мечты древних всё чаще подтверждаются позднейшими открытиями и «глупость первобытного мечтанья» преображается «в мудрость». Отчего же не допустить, думает Ваш Корней Корнеич, что «тот рецепт сложенья электронов, который породил моё дыханье, через десятки миллионов лет ошибкою не повторится снова?» Ведь что такое «я»? «Чудо, единожды открытое природой и навсегда утраченное», или «закономерность, то есть повторимость при том же самом отношенье чисел»? Зная, Илья Львович, как щедро Вы всегда награждали героев поэм, трагедий и эпопей своими мыслями и переживаниями, я ни на минуту не сомневаюсь, что славный Корней Корнеич является в данном случае рупором Ваших идей. Он мечтает. Его гипотеза – Ваша гипотеза. И Вы сами с Корненчем признаёте, что эта гипотеза недоказуема. Эта беда в известной мере является и величайшим спасением для этой гипотезы. Хотя бы потому, что её нельзя и опровергнуть. Иными словами: гипотеза настолько же недоказуема, насколько неопровержима. Придёт время, и может статься, у Вашей грёзы появится свой Ньютон и свой Эйнштейн. А пока… Что же «пока»?..

Здесь я не без удовольствия выписываю большую цитату из той же «Арктики»;

Монах,

что утешает

у смертного одра любую душу

переселением в загробный мир,

и врач,

который ничего не обещает,

основываясь на распаде ткани, –

в конце концов невежды в равной мере:

один парит на сказке о Христе,

другой не поднимается над трупом.

Моё ученье

не утешает и не угнетает.

Оно даёт надежду,

вот и всё.

Я так и знал, что ни монах, ни эскулап не будут пощажены, что поэт займёт в сфере обнадеживания человечества достойное место. Я снова вспомнил Достоевского, утверждавшего, что красота спасёт мир. Поэтическая гипотеза спасёт человека от безнадёжности и посулит ему не «иные миры», а естество, жизнь в её неисследимо вариационном виде повторяемости и множественности. Сразу скажу, что я не поклонник так называемой «научной поэзии», обозначенной именами Рене Гиля и Валерия Брюсова. Образ сперва прорастает в сердце, потом обращается к разуму. Вы, кажется, не оспариваете этого. Более того, настаиваете на этом:

Ей нужно доказательство, науке,

Мне этого не нужно. Я поэт.

Значит: я, поэт, догадываюсь, а вы, учёные, доказываете. Ведь нужно же вам осуществить синтез белка, разгадать до конца тайну нуклеиновых кислот. Может быть, в конце этой огромной цепи исследований вы и придёте экспериментальным путём к тому, что я высказываю в качестве поэтического прозрения, мифа, сказки, мечты.

Обо всём этом с упорством староверца, молитвенно обращённого к своей идее, Вы пишете в «Алисе» (этюд 15), в главке из поэмы «Моленье о чуде», в стихах «Человек и смерть», «Немного философии», «Бояться смерти, что бояться сна», «Resurgam» («Воскресну». (Лат).), «Сквозь джунгли», «А я думаю так» и др. Ваша идея выкристаллизовалась в образ, и этот образ приближен к моим глазам. Спасибо!

Человек думает о жизни, ему не хочется умирать, он сознаёт свою неповторимость, ценность и неисчерпаемость, и ему хочется, если невозможно продлить свою единственную жизнь, хотя бы повториться при других обстоятельствах в далёком и неведомом будущем:

Люди и рыбы, звери и птицы,

Подобно схеме вращения вод,

Умирают, чтоб возродиться,

Вечный свершая круговорот.

Всё та же вода – в океане, в облаках, в банке, в реке. Она испаряется и снова выпадает дождём… Так и материя человека. Она преобразится и не исчезнет, и через какое-то время повторится. Излагая Вашу поэтическую гипотезу личного бессмертия, я увлёкся и нашёл в ней поддержку и утешение. Может быть, потому, что «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман»? А может быть, и потому, что наше сознание уже эмоционально освоило атом, повторяющий вселенную и открывающий новые не учитывавшиеся прежде связи во времени?

«Пускай моей идеи неуклюжесть смутит учёных сухарей…» Вы уже предвидите возражения. Тем лучше. Пусть на Вас разозлятся учёные. Зато их пытливая мысль от этого выиграет. Задвигаются те колёсики, те рычаги, которые перестали в их сознании двигаться, заржавели. Ведь находились люди, которые полагали, что всякий разговор о личном бессмертии является уступкой религии и под тем или иным соусом поповщиной и мракобесием. Пусть обозлятся учёные. Это будет полезно для науки.

Поэт, не раз глядевший смерти в глаза, понявший душевное состояние своих современников, каждому из которых рано или поздно придётся думать о смерти и бессмертии, решил и рискнул предложить свою гипотезу. Она пока ещё только эмоциональна, она пока смутная музыка, она пока призрачна. Но за неё можно ухватиться. Сознавая это, вы определяете свою миссию:

…в меру своих сил.

Смертеупорное внушаю людям.

«Смертеупорное» образовано по типу «огнеупорное».

Это сказано всерьёз, но не менее всерьёз там же сказано и другое, звучащее, как плакат на стене, вроде: «Мойте руки перед едой» или «Держитесь правой стороны».

Бояться смерти некультурно.

Очаровательна ирония этой строки. Как она облегчила бы мою жизнь, прочитай я её не сейчас, а в далёком детстве! Я бы взял себе за правило систематически выводить из круга культурных навыков и эту проклятую привычку: время от времени думать о смерти и тем более бояться её.

Здесь, увы, ирония нас не спасёт, хотя бы потому, что мысль о смерти и даже боязнь её не входят в цепь жизни как её антипод и стимулятор, как нечто диалектически необходимое самой жизни, даже присущее ей. Так скажет материалист, если он к тому же ещё и понимает диалектику. Впрочем, не слишком ли много требую я философии от каждого рядового гражданина?! Собственно, этого требую не я, а Вы. Ваш современник, думая о бессмертии, должен быть хорошо научно подкован. Иначе он умрёт, не поверив, что через год или «Мильон столетий» он повторится. Да, ему, кроме надежды, нужна ещё и вера. Чему же он должен верить? Тому, что он станет кристаллом, кактусом, страусом? Нет, он должен верить тому, что при каких-то обстоятельствах в результате немыслимо долгого ряда превращений он станет тем, кем был. Но где картины мира, в котором это случится? Религия предусмотрительна, она предлагала картины ада и рая, она создала целую серию сюжетов о переселении душ. Каждый смертный легко мог её представить и поверить в неё. Какие сюжеты предлагаете Вы? Превращение электронов в меня самого через «Мильон столетий» после распада моей цепи электронов? Здесь мало пищи для моей картинной фантазии. Говорят, смерть и боязнь её не только тормоз, но одновременно и стимул наших дел и поступков. Мы, люди, так устроены, что надежда на личное бессмертие нас, конечно, укрепит в наших силах и поможет нам духовно, но, если б эта надежда переросла в полную и окончательную уверенность в личном бессмертии, я не знаю ещё, старались ли бы мы совершить в напряжённых рамках нам отпущенной жизни то, что мы успеваем совершить. Если я знаю, что в будущем я повторюсь в том же составе электронов (как, впрочем, мне это образно представить, если у меня, грешного, картинное представление о мире?), то зачем же мне так спешить и суетиться? Подожду. Устрою себе побольше выходных дней. Выхлопочу больше отпусков и отсрочек.

Я отыгрываюсь на бытовом юморе и маскирую свою рабью приверженность к старым представлениям. Что ж, мой догматизм должен быть наказан. Согласен. Но я должен быть до конца честен и сказать Вам, Илья Львович, что мешает мне до конца поверить в Вашу гипотезу.

Слава богу, прошли времена, когда разговор о смерти и бессмертии считался проявлением пессимизма. Мы давно поняли, что дума о смерти и бессмертии зарождается и возникает в гуще самой жизни. Весна задумывается если не о зиме, то об осени, цветок – о плоде, встреча – о расставании. Отравляет ли эта дума весну, цветок, встречу? Нет, текучесть времени, беглость мгновения жизни держат человека в напряжении. Дума о смерти, о её ежеминутной возможности, её неминуемости – грозное напоминание: mementomori! Спеши! Не забывай! Без этих молчаливых напоминаний не было бы великого искусства Шекспира, Данте, Байрона, Пушкина.

Оттого что мы в нашем искусстве мало говорим о смерти, самая мысль о смерти и бессмертии не перестаёт владеть умами, забирать души. В этом смысле Ваше творчество всегда было болевым нервом, возвращающим современного читатели и зрителя к одной из самых трагических тем человечества. Ваш оптимизм покоился на глубоком фундаменте постижения жизни. И если Вы сейчас так упорно разрабатываете проблему личного бессмертия, то, несомненно, в этом сказывается Ваша органическая потребность ставить и решать все проклятые вопросы жизни. Вы, как я заметил, не из числа тех художников, которые стремятся навеять на читателя золотые сны вымыслов, развлечь его и отвлечь. Поиграть и скрыться («…я же тот, кому судьбишка вместо мозга всучила шоколадный торт»). Нет, Ваша муза отличается суровой чёткостью суждений, она не хочет обманываться и обманывать, она скорей пойдёт на статистические выкладки, чем на сентиментальную болтовню. Она не смирится, так сказать, ни с научной религией, ни с религиозной научностью – различными видами самообмана. Она не склонна заговаривать зубы костлявой старухе с косой.

Я вижу глубокую складку на челе Ваших стихов о бессмертии. Вы обращаетесь к мифам и сказкам, Вы изучаете Ницше и Ламота. Вы вглядываетесь в современные научные теории. И Вы даёте волю своей фантазии. Научная фантастика может причислить Вашу теорию к числу своих решительных удач. Такое впечатление, что Вы подчас хотите забыть о смерти и бессмертии, но мысль эта, как бумеранг, возвращается к Вам. Разве эта повторяемость и вариационность в творчестве – не прообраз самого бессмертия?..

Самое забавное, что философы-идеалисты бессмертия не признавали, Вы же, поэт-материалист, предлагаете свою гипотезу бессмертия. «Нет, весь я не умру» приобретает в Ваших устах новый смысл, о котором ни Гораций, ни Державин, ни Пушкин не могли и подозревать. Обращаю Ваше внимание: материалист так сосредоточился на себе, что даже не допускает исчезновения своего «я». Электронам даётся в веках задание: повториться. Повторятся ли? Это дело моей веры. А что если я не верю в эту повторяемость электронов? А что если эта вера такого же свойства, что и вера в загробную жизнь? Вы, Илья Львович, даёте надежду, но для этой надежды нужна ещё и вера-уверенность. Вот ахиллесова пята Вашей гипотезы. Могу поверить в мощь вариационных возможностей материи человека, в волнообразность, в случайность сочетания электронов. Но всё это – вера, вера, и не более. Конечно, Ваша гипотеза – проблеск в кромешной тьме, надежда, за которую хочется ухватиться. Но я хватаюсь не за точное знание, не за теорию, а за метафору, за научно-фантастический жанр. И без веры тут не обойдёшься. Там, где нет знания, нужна вера. Вера в электронный принцип, который недоказуем…

Боратынский и Заболоцкий, Тютчев и Ахматова, Блок и Пастернак тревожно вглядывались в загадку жизни и смерти. Вы, нигде не повторяя их, сумели создать свою гипотезу. И я ищу возможности её перехода от метафоры к науке. Вы подносите свою гипотезу не на блюде, а теребите учёных, всех мыслящих людей: подумайте, не спешите меня отвергнуть, можете опровергать, но сами подумайте! Впишите одно индивидуальное человеческое бытие в общий круг Вселенной, не забудьте о том, что материя изменяется, но не пропадает, думая о смерти, помните, что она не равнозначна жизни, а является только одной из её форм. Вдумайтесь в суровые слова философа: «Жизнь есть умирание».

И ещё. Понятие о смерти и бессмертии меняется с возрастом. В детстве я бессмертен. Умирает бабушка, и я не могу понять, что это такое. Ну, она умирает, а я-то не умру, смерть – это для других, а не для меня. Потом с годами понятие о смерти становится реалистическим, даже чересчур, потом, уже в пожилые годы, в старости, человек ищет лазейки «отсюда» – «туда» и, конечно же, ему нужна надежда. Сказка. Миф. Метафора. Но – надежда.

Мне нравится Ваша гипотеза, Илья Львович. Мне хотелось бы даже, чтоб её узнало как можно больше людей. Я хочу видеть вокруг себя всё большее количество обнадёженных людей в онкологических клиниках, в операционных, в домах для престарелых, в общежитиях…

Мне отрадно, что наша поэзия продолжает вселять в этом мире надежду в людей. Она изобрела огонь, она возвращает человеку надежду на жизнь после смерти. Воскрешение, оказывается, возможно?!

Теперь хочу ещё почувствовать себя скопищем оригинально размещённых электронов. Хочу ощутить это; заинтересован же я в том, чтобы повториться в будущем… Более того: осмелюсь просить судьбу, чтобы она устроила это чудо в ту же пору, когда повторитесь Вы.

Такова развёрнутая метафора бессмертия, и такова концовка этого затянувшегося письма.

 

Лев ОЗЕРОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.