МАЙОР С БУКЕТОМ СИРЕНИ

№ 2006 / 17, 23.02.2015


Я редко смотрю на эту фотографию. Потому что помню её наизусть. Она сделана весной 45-го безымянным теперь уже фотографом, в чьи обязанности входила съёмка вновь принятых в ВКП(б). Но в свободное от основной работы время этот казённый мастер экспозиции и диафрагмы позволял себе побыть ф о т о х у д о ж н и к о м. В те времена наверняка такого слова ещё не было – фотограф и всё тут . Но ведь художник! Без ателье и спецосвещения, при одном только натуральном источнике света плюс небо как отражатель да воздух как рассеиватель, он умудрялся делать вполне художественные снимки.
Вот и этот. На нём – улыбающийся майор. На груди два ордена и медаль. В руках букет сирени. Вокруг садик с деревьями и клумбой, обложенной диким, но аккуратным камнем. Если кто не знает, поймёт, что это у нас – до того всё похоже. Но это Германия. Рейх. Последний его месяц, а может, и неделя. Ведь сирень цветёт в мае… Хотя нет, это, наверное, уже после взятия Берлина. Посмотрите, как светится майор. За месяц до Победы вряд ли у него был бы досуг. И сам фотограф, я думаю, щёлкал в те дни совсем другим затвором. И порученцы, ординарцы. И ездовые. Все, кто числился при политотделе дивизии.
Дивизия эта не была среди первых, что вошли в логово. Иначе могло случиться, что фотосессия в садике состоялась бы без майора. Она, должно быть, обходила Берлин с юга, потому что после 5 мая её уже бросили на Прагу, и майору было не до сирени. Сирень и в голову ему не лезла. А лезло наверняка другое: скорей бы, скорей войне крышка…
Я представляю, каково было нашим после падения германской столицы – когда под ногами хрустит битое стекло витражей, и весь город в белых флагах, будто всюду в окнах сушат бельё, – вдруг сорваться в ночи по тревоге и, поминая чёрта и прочих нечистых, ринуться через судетский перевал на Прагу, которая осталась как бы за спиной и про которую думать забыли – ведь это забота соседнего 2-го Украинского фронта… Но успели.

Подготовленный к уничтожению город остался цел и невредим. За это спустя двадцать с лишним лет новое поколение чехов выкрасит советский танк, ставший памятником тому почти чудесному спасению, в пацифистский розовый цвет, а освободителей назовёт оккупантами…

Если бы генерал Лелюшенко, чьи гусеничные машины, словно ласточки, вспорхнули и прилетели на помощь «братьям-славянам», знал, что случится потом, то вопреки приказу, думаю, нашёл бы причину сбиться с пути или враз сжечь всю имеющуюся в его танковой армии солярку. Кончилась и всё тут! Ведь не хватило же у нас её под Варшавой… Нет, тогда, в мае 45-го, сам Бог помогал нам со всеми его архангелами – один сверкал в небеси мечом, другой дул в трубу, и вместе, всем миром перелистнули последнюю страницу этой истории и подвели черту. Всё…
Вот после этого, скорее всего, и наступило то затишье, когда фотограф позволил себе воздать дань документальному искусству.
Почему же я, и близко не воевавший, держу этот увеличенный и наклеенный на оргалит снимок у себя на стеллаже все эти годы? Угадайте с трёх раз! Первое, подумали вы, это кто-то из известных стране героев. И, не увидев знака согласия в моих глазах, предполагаете второе: это герой одного из моих произведений. И опять не так… Но с третьего раза вы наверняка не промахнётесь: да, этот майор с букетом сирени – мой отец. И его тогдашний фотопортрет вместе с серией других фронтовых снимков, на которых рейхстаг, Бранденбургские ворота, какая-то колонна, какой-то бронзовый всадник – тот антураж моего детства, который изо дня в день каплями прошлого стекал в хрустальный стакан детской души, настаиваясь с годами в крепчайший напиток памяти.
Да, отец… Судьба так распорядилась, что мы с ним здорово разошлись во времени. Он, родившись до революции, ещё успел пацаном побывать под пулями белоказаков. Решил с друзьями насобирать стреляных гильз на мосту, ну а казаки с берега посчитали возможным щедро добавить к тем гильзам свинца. Но как-то обошлось… Мне же в юные годы досталось собирать осколки уже Второй мировой, и то после того, как здесь прошлась пацанва постарше. Всё самое интересное было собрано ими в первое послевоенное десятилетие, и мы, родившиеся на экваторе века, уже явно ощущали дефицит материальных свидетельств ушедших героических событий. Отсюда и просьбы: «Папка, расскажи про войну!»
«Да что я могу тебе рассказать? Ты уже все знаешь…» – отнекивался он.
В те годы детские утренники в нашем наполовину разрушенном городе за неимением никакого другого ДК проходили в Доме офицеров. И вот там-то нас активно потчевали по поводу праздников фильмами о войне. Помнится страшный «Бессмертный гарнизон», виденный многажды, трагичная «Звезда», загадочный «Человек не сдаётся», а кроме того «Подвиг разведчика», «Константин Заслонов», «Партизанская искра»… И сегодня вряд ли кто скажет, что подвиги наши в этих лентах показаны украшательски. Может быть, с излишним пафосом – но таковы законы искусства того времени. По крайней мере, на нас, мальчишек, они действовали безотказно, и, выйдя из зала, мы чувствовали себя потенциальными героями, если завтра война, если завтра в поход…
Отец по телевизору смотрел эти фильмы спокойно. Он вообще был спокойным человеком. Но иногда, помню, у него прорывалось: «Не так всё было». – «Чего не так?! – возмущался я, увлечённый картиной. – Откуда ты знаешь?» – «Знаю», – отвечал он без тени обиды и уходил на кухню читать газету.
Сегодня мне понятно, что в те годы у нас с ним наличествовал диссонанс в восприятии недавно минувшего. Отец знал, как было, но не считал возможным говорить, а меня и моих сверстников «надстройка» общества потчевала не столько подлинными фактами, сколько начинавшим складываться мифом о войне…

Мифологизация прошлого – процесс естественный. Маршалы, посылавшие в прорву десятки тысяч солдатских душ, почищенные и украшенные множеством наград, – заняли место в багетных рамах, в одном ряду с Суворовым и Кутузовым.

Сегодня они для нас мудры и непогрешимы, окуклены славой и канонизированы победным итогом войны. А те, кто подымался с земли и сумел добежать до ступеней рейхстага, в большинстве своём уже вернулись обратно в землю. Не они были консультантами фильмов и книг. А если их и спрашивали, то после ещё спрашивали и других, рангом повыше и должностью поважней. Абсолютной свободы творчества не бывает по определению – ни по эту сторону бывшего фронта, ни по ту. Каждый отрабатывает свой миф. И по мере этой отработки реальное прошлое уходит от нас всё дальше и дальше так и не прочтённым, не узнанным, не осмысленным…
Что было известно о войне моему отцу, чего не было в фильмах и книгах? Мне этого уже никогда не выяснить. От чего он берёг мою детскую душу, а может, и самого себя? Сегодня я думаю, он знал о той грандиозной несправедливости государства по отношению к одному отдельно взятому человеку, о чём сейчас мы говорим открыто, а тогда лишь шептались, боясь оказаться в числе несчастных. Думаю, он видел это неоднократно, а в чём-то изведал и на своей суконной спине…
Косвенно – из более поздних рассказов брата и матери, и даже сохранившихся кое-каких фронтовых документов – мне известно об одном таком случае, когда в 1943 году во время фронтовой операции по освобождению, как сказано в дивизионной газете, «крупного населённого пункта» отец чуть не стал Героем Советского Союза. Возглавив несколько раз захлебнувшуюся атаку, он сумел организовать прорыв обороны врага, и это сыграло решающую роль в выполнении боевой задачи. На подъёме этой победы местного значения отец прислал семье письмо, где, бодро рассказав, как наши бьют фрицев, подписался: «Алёша Черкасский». Дома-то сразу поняли, на каком участке фронта воюет отец и муж, а воспалённые глаза цензуры – проморгали…
В книге известного историка А.М. Самсонова «Крах фашист-ской агрессии» сказано: «За героизм, проявленный советскими войсками при форсировании Днепра и в боях за правобережные плацдармы, 2438 воинов (47 генералов, 1123 офицера и 1268 сержантов и солдат) были удостоены звания Героя Советского Союза». Это наверное, уникальный случай, когда в одночасье столько человек было отмечено высшим званием страны!
Представлен был к званию Героя и отец. Но… Произошла история, о которой он распространяться не любил даже среди взрослых и которую я знаю в пересказе брата, подслушавшего её однажды.
Сами понимаете, что при таком обилии наград возможность для махинаций – тоже не малая. И ею воспользовался старший по должности командир, вычеркнув из представления на звание фамилию отца и вписав свою… В другой раз, как говорится, «не проканало» бы. А тут, когда по директиве самой Ставки Верховного Главнокомандования от 9 сентября золото чуть не с неба в обилии сыплется – проскочило и за милую душу!..
Не знай отец, что он был представлен к высшему званию, и не было бы особых сожалений. А тут знал, и о том, кто его отодвинул, тоже знал… Вот так на только что завоёванном плацдарме, ещё не остывшем от боя, уже искажалась будущая история войны. Тот, кто посылал приказы из блиндажа по телефону, украшал свой китель золотом, а тем, кто под огнём врага, рискуя жизнью, выполнял эти приказы, доставалось что попроще…
Интересно было бы проследить дальнейшую карьеру этого ловкого воинского начальника. Тем более что по архивным данным установить это несложно. Но не буду. Не потому, что великодушен, а потому, что догадываюсь, что подобных случаев за войну было не один и не два. Известно наверняка это было и отцу, как и то, что после войны, вернись он Героем, его ждала бы совсем другая судьба.
Позже, как бы в утешение себе, он говаривал: «А может, и хорошо, что не удостоили. Ещё неизвестно, вернулся бы я тогда с войны или нет. Героев ведь чуть что – первыми в пекло бросали…»
Да, возможно, в тот миг, в сентябре 1943 года, судьба и отвернулась от офицера А.Сутырина. Но как жаловаться на неё в дальнейшем, если с войны он всё-таки пришёл, не претерпев ни одного ранения, ни одной контузии? А ведь были случаи…

Был осколок мины величиной с ладонь, который в щепки разбил у него на боку автоматное ложе. Если б не этот кусок отполированного дерева, железная ладонь прямёхонько бы вошла отцу в нутро, после чего в условиях уличного боя вряд ли можно было остаться живу.

А ещё был склеп на кладбище – то ли в Польше, то ли в Германии, где шустрый ординарец подыскал товарищам офицерам надёжное местечко для ночлега. Отец и его сослуживец, постелив шинели, легли прямо на пол, а приколист-ординарец залез в пустую нишу для гроба. Мол, здесь удобно и безопасно – сверху камень и снизу камень… Ночью начался миномётный обстрел. Немецкая мина, влетев в окно склепа, угодила прямёхонько в эту самую нишу. Ординарца – в клочья, а на офицерах ни царапины…
Нет, безусловно, имел право улыбаться майор в мае 1945-го, позируя фотографу. Весна, конец войне, впереди ждёт долгая и счастливая мирная жизнь… Я достаю со стеллажа с книгами это фото, стираю ладонью белёсую пелену времени, и мы снова улыбаемся друг другу – он, тогдашний, и я, сегодняшний.
Почему же, спросите вы, я вдруг вспомнил об этом снимке? К чему эти мемуарные сантименты? Да нет, ничего особенного. Просто моему отцу нынче стукнуло бы сто лет.
Думаете, не повод?

Владимир СУТЫРИН г. ЕКАТЕРИНБУРГ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.