Георгий Куницын. ПРИШЛО ЛИ ВРЕМЕЧКО?

О русском национальном романе – через призму судеб страны

№ 1988 / 8, 26.02.1988, автор: Георгий Куницын

Статья публикуется в дискуссионном порядке.


 

Национальный роман – духовное удвоение судеб своего народа. А судьбы у нас архисложные. Доросли ли мы до объективно честного разговора об этом? Рассуждать о романе, вобравшем в себя эпос, – это ведь исповедовать и пророчествовать, обе эти способности без длительной их тренировки у нас поослабли.

Всё же поглядим на отражение наше в зеркале истории. Почему советский русский роман (о иных не сужу) нас удручает? Ведь не идёт он в сравнение с романом XIX столетия. Это – в эпоху, когда эпичность нашей жизни вышла за все пределы. Почему же в обстановке невиданных социальных потрясений русская проза столь отдалённо соответствует их масштабу, а в творческом отношении до слёз ниже прозы Гоголя, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Л.Толстого? «Второй» ряд писателей XIX века тоже – в общем и целом – выше нашего первого… Вспомним горькие слова В.Маяковского: рядом с Л.Толстым и Лесков покажется маленьким, «но в какой телескоп был бы виден Владимир Лидин?» Нужен ли тут и телескоп?

М.Горький, М.Шолохов, М.Булгаков, А.Платонов, А.Толстой, Л.Леонов, правда, это не линия вниз. Но есть и она, эта линия. В абсолютном её отсчёте.

Спрячусь за К.Маркса: периоды расцвета в искусстве «отнюдь не находятся в соответствии с общим развитием общества». Это – об античности. Взлёт искусства произошёл там действительно на примитивной основе. Подобное видим и в Старой России. В XX же веке возникла невероятная тенденция.

Слова К.Маркса успокаивают: «Стоит… определить… специфику» таких противоречий, «и они объяснены». Легко сказать! Слово «противоречие» ещё вчера произносилось с опаской в нашей среде. В чём же тем не менее действительная специфика нашего литературного самосознания?

Попытаюсь приблизиться к ответу, вопрошая: кто мы, предпочитающие не думать, чьей гибелью живы? Найдётся ли когда-либо оправдание нам, не вникшим в пугающую тайну Неизвестного солдата? Из какого разнообразия гениальностей он состоял? Какие слова – может, проклятия – послал нам при последнем вздохе? А может, мы, не ведая о том, его и предали?

Нации Запада и Востока сосчитали своих погибших всех до единого, а мы – главные победители – позволяем себе говорить: «свыше двадцати миллионов…». Тридцать, сорок и более миллионов тоже «свыше двадцати». Кто же мы, так и не воздвигшие скорбных обелисков погребённым на берегах Колымы и в других местах зарытия безвинных? Кто мы, если думаем, будто лично от наших достоинств зависело занять то или иное место в жизни и литературе, хотя «свободным» оно оказалось из-за бесчисленных потерь?

Серые и посредственные этой ценой получили возможность проходить в президиумы, а наиболее серые становились лидерами.

Но ныне реально обнаружилось, что «рукописи не горят». Невероятно, а уцелел масштаб сравнения… Сквозь дымку времени проступают всё новые пирамиды ранее запретного духа. Слышим родные голоса из белых облаков.

Полагающим себя величинами в полупустотах духа придётся занять своё место по ранжиру… Но – когда? Вопиёт невосполнимость. Всё громче. Всё громче… Их больше, чем живущих… Скорбная демократия. Нерушимая. Завораживающая.

Юрий Поляков в своей книге «Советская страна после окончания гражданской войны…» приводит такие цифры: из-за вражеского нашествия, бед и страданий население к 1923 году сократилось на 13 миллионов человек, а с учётом снижения рождаемости мы недосчитались более 25 миллионов. По переписи населения СССР в 1959 году при учёте полуторапроцентного ежегодного прироста не хватило уже свыше 48 миллионов человек. По военным и другим скорбным причинам… Трагический этот разрыв будет и будет расти – за счёт неродившихся.

Не появившихся на свет в XX веке оказалось больше, чем живых… Древние говорили об умершем: «Присоединился к большинству». Нас ныне было бы вместе с погибшими и не родившимися от них около 700 миллионов…

По закону «больших чисел» произошло то, над чем нельзя далее не задумываться: среди живущих нарушилось количественное и качественное равновесие – между людьми талантливыми и бездарными, думающими и думать не способными. Разум теснится разрастающейся убогостью интеллекта.

Убавился наш генетический фонд… Он не восполним. Новые представляют себя, а не ушедших. Трагическая незаменимость. Пока не восстановится нормальное равновесие между количеством и качеством мужчин и женщин (их и сейчас больше почти на два десятка миллионов), до тех пор общество будет ощущать острый недостаток и мужчин, и, что особенно печально, мужества, Гражданского! Наблюдается дальнейшая феминизация – и общества, и даже самих представителей мужского пола… Подвиги унесли преимущественную часть подвижников. Всё совокупное тело нашего народа в сущности инвалид века… Здесь не только почёт, но и страдание.

Унесены в числе стольких погибших, понятно, и гении, и таланты литературы… Сбавила она рождаемость своих богатырей. Стала косноязычной.

В юбилейном докладе М.С. Горбачёва справедливо названо преступлением уничтожение людских множеств. Обозначить весь масштаб этих потерь наше общество пока не смогло.

По живущим тоже нанесён сокрушительный удар: алкоголизм, «болезни века», дурная наследственность, наркомания, утрата ощущения различия полов – это и многое другое привело к массовому вырождению. Красивые и здоровые – редки. Дебильность для определённого типа людей стала частью бытия, а для нормальных – маловдохновляющим фоном.

Не народы же в этом повинны! Войны были навязаны. «Чистки», унесшие целый континент «мыслящей материи», – тоже.

Соотечественники, нет у нас проблем, не уходящих в прошлое… Отчий пепел жжёт и душу, и сердце.

Веление совести императивно: пока не преклоним повинные головы свои перед ликом давших нам возможность жить и своей смертью доверивших хранить память о них, пока не избудем самое неизбывное, глядя в живые для нас их глаза, не почувствуем, что прощены, – нечего мечтать о расцвете романа: он будет возникать, но из-за неистребимости духа, а не как свободная исповедь перед народом.

Народ избывает горе единственным способом: не стесняется горевать. И в литературе так: пока не выплакалась «деревенская» проза по патриархальной общинности – не затихла. Спасла доброе имя отцов и дедов, создавших и сам язык наш, и песни, и сказки, умевших любоваться звёздным небом. Поклон А.Яшину, С.Залыгину, Ф.Абрамову, В.Астафьеву, В.Белову, В.Тендрякову, В.Распутину, Б.Можаеву, Е.Носову

Все – от деревни. Город – от деревни. В наказание ему за короткую память и он уйдёт. В сравнении с избяной долгожительницей это – однодневка истории. О нём и не заплачут. Создастся неведомый синтез.

Подобно «деревенской» прозе, пусть само избывает себя всё, что дорого людям. Мёртвые не перестанут хватать живых, пока нарушаем естественный порядок вещей.

В повести В.Астафьева «Печальный детектив» подгулявшие на похоронах сыновья забросали могилу, забыв опустить в неё гроб с покойным отцом… Не подобно ли и мы прощаемся с прошлым?

Не взаимозаменяется ничто. Замещается. И только. Московские градоначальники, уничтожая голубей, не предвидели, что взамен расплодятся вороны… Санитары, да не те! Не похожее ли происходит в обществе? «Перестраиваясь», вороны пытаются ворковать, а слышится карканье. Но сыр из клюва не выпадает…

Чтобы вновь крупно не ошибиться, надо расшифровать случившееся.

Общество – как и природа – не терпит пустоты. Тут свои ураганы. Несутся они в сторону социальных вакуумов.

Видимость правды – наш отечественный ураган… После смерти В.И. Ленина и гибели его сподвижников именно он заместил образовавшуюся интеллектуальную и нравственную разреженность.

Неокрепшие революционные устои сметались ложью. Первым пал ленинский Декрет о земле, возродивший спасительную для Советской власти общину. Появилась взамен частная аренда всенародной земли… Вернулся и наём батраков (Декретом о земле запрещённый). Эксплуатация! Запланированная вопреки логике революции.

В 1925 году окончательно рухнул сохранившийся от дореволюционной поры «сухой закон». Началось самоотравление народа, самоотлучение его от политики, убиение энтузиазма. К экономическому опутыванию прибавилось разлагающее воздействие на организм людей.

Потрясающие факты. Реформа 1861 года привела в своё время за многие годы к возникновению кулацких хозяйств в меньшем количестве, чем отход от обеспечившего победу Советской власти ленинского Декрета о земле в течение 1925 – 1929 гг. В развитии буржуазных отношений в названный период в деревне обошли и прошлые времена…

Ложь за собой тянула другую ложь. Культивирование кулачества для социализма опасно. Вызвало «оборонительные» действия: уничтожение кулачества не только «как класса», а как части народа, как граждан. Под категорию кулаков подгонялись и не имеющие к ним никакого отношения.

Ещё более потрясающие факты. В Постановлении ЦК ВКП(б) «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении» от 14 марта 1930 г. читаем: «…В число «раскулаченных» попадает иногда часть середняков и даже бедняков, причём в некоторых районах процент «раскулаченных» доходит до 15…». Арест применялся «даже к беднякам». Сопровождалось это «мародёрством, делёжкой имущества». Миллионы и миллионы людей надолго были погружены в полосу страданий. К этому добавился невиданный голод 1932 – 1933 годов, унесший из ослабленной деревни ещё миллионы жизней (описание его впервые дано в документальной повести М.Алексеева «Драчуны»). Ещё одна гражданская.

Такова судьба тех, кто «клюнул» на соблазнительную аренду земли. Вероломные люди её ввели…

«Поражение в правах» распространялось фактически на всех крестьян, Паспортизация в деревне закончилась только к концу 1970-х. Стало быть, существовало закрепление крестьян за землёй? Оно и умертвило ленинскую идею добровольной «смычки» города и деревни. Заместило собой нэп. Развитие пошло не ленинским курсом – при тех же словах… Как и опасался Ленин, остались болтаться красные флажки.

Ирония истории оказалась начеку: рассеявшись по стране, дети экспроприированных крестьян нанесли удар по неправде тоже неправдой… В вузы их не принимали, в комсомол и партию – тем более. Без вины виноватые, они скрыли своё социальное происхождение… Проникнув всюду, стараясь войти в доверие, гнули палку дальше, чем те, кому скрывать было нечего. Своеобразная кровная месть… Дети за родителей «ответили»!

Агрегаты лжи работали без передышки. Операция по оранжерейному выращиванию кулака и затем уничтожению его была кощунственно объявлена равной по значению «Октябрьскому перевороту». На самом деле всё творилось вопреки ленинской идее добровольного кооперирования.

После изъятия выметнувшихся из сталинской рассады кулаков (вчерашних красноармейцев) бесследно сгинули и те, кто торопился уничтожить кулаков (троцкисты); затем – те, кто, напротив, пытался отстоять принцип добровольности в коллективизации (бухаринцы); после – те, кто громил и первых и вторых, возглавив борьбу за досрочное выполнение пятилеток… Все почили одним вечным сном. Сбылись зловещие слова Сталина о том, что единогласие бывает только на кладбище…

«Обновление» кадров – так это называлось… Оно шло волнами: одна смывала другую… Буйствовал казавшийся архидемократичным принцип: «Незаменимых людей нет». Чудовищнее изречения не придумано за тысячелетия.

Теперь и спросим: отразил ли самое важное из всего этого русский советский роман? Если нет – тогда какой же это эпос?

Что-то отразил. Но как и в чём сие увидеть? Если это «что-то» станут оценивать дальние потомки, они, пожалуй, выявят существенное из жизни конца наших 20-х – начала 30-х годов даже по «Брускам» Ф.Панфёрова. Но полностью адекватного образа нет и у М.Шолохова. Конечно, имеются веские причины этого. Не о них сейчас речь.

О войне и то сказано правды мало. Это никак не упрёк К.Симонову, Ю.Бондареву, Г.Бакланову, Б.Васильеву, К.Воробьёву, В.Кондратьеву или другим талантливым писателям, а мольба. Они своё сделали. Нужен не только и не столько реквием. Нужно художественное воскрешение именно масштабов трагедии.

Видно ли из военной прозы, что мы не могли не победить? Именно – не могли… Тут он, пункт проникновения в истинную причину Победы. Победили не потому, что нам сопутствовала удача (этого фатально не было), а потому, что нас невозможно было уничтожить. Не будь этого, Москва была бы теперь дном водоёма, как обещали фашисты…

Попробую подробнее объяснись неожиданный смысл сказанного.

Сделано было, казалось бы, всё, чтобы мы потерпели поражение. И изнутри, и извне. А этого не произошло! Значит, для врага в самом деле существовало нечто абсолютно незыблемое в нас. В том числе и для того, который сидел в самих нас. И даже для того, которому слепо поклонялись…

В том – суть! Техника наша в большой её части была уничтожена или захвачена в первые часы войны. Кто же люди, в телах которых увяз металл Западной Европы? Сколько оказалось беззаветно героических голов прежде всего в первые месяцы войны? Сколько самопожертвований? Александр Матросов – лишь одна из персонификаций подвига в масштабе народа. Народ собою закрыл Родину. В буквальном смысле Неизвестный солдат. Вплоть до Москвы нередко сражались почти что без оружия…

К 1941 году на вахту взошло послеоктябрьское поколение. Его было большинство. Именно послеоктябрьское. Вот и ответ! Поколение это, несмотря ни на что, оказалось воспитанным на ленинских идеях… Парадокс? Реальная жизнь уходила от ленинизма, а формирование сознания молодёжи шло всё-таки по его законам. Детям лгали. Но не учили их лгать. Сложились два не пересекавшихся уклада жизни: ничего не подозревающие дети и – взрослые.

Впрочем, большинством старших крупнокалиберная ложь тоже тогда полностью не улавливалась. Манипуляция шла не столько сознанием масс, сколько их судьбами… Ценность индивида была приравнена к «винтику», «шурупику»… А общество – к «машине».

Послеоктябрьское поколение любило Родину больше, чем себя. Пора одержимых. Жизнь своя (и чужая) без колебаний приносилась ими в жертву бессмертию революции. Оказался превзойдённым античный уровень поклонения долгу перед Родиной. Убеждённость обрела силу фанатизма. Именно так.

Победили вопреки тому, что армия и флот перед боем оказались обезглавлены. Военачальников погибло перед войной больше, чем Россия потеряла их за всю историю ведения ею войн, включая Великую Отечественную… От командующих округами до командиров полков почти все были уничтожены по ложным обвинениям. За всю многовековую историю войн у нас не погиб ни один фельдмаршал, а перед войной изъяты из жизни трое из пяти… Полками, дивизиями, армиями стали командовать вчерашние младшие офицеры. Сплошь и рядом подразделения вели в бой рядовые.

Победили вопреки тому, что персональный состав партии, каким он сложился на 21 января 1924 года, день смерти В.И. Ленина, был к 1939 году тоже во многом истреблён. Не ведая этого, общество послало в партию к моменту XVIII съезда почти 2 миллиона новых своих сыновей и дочерей. Они взяли всю тяжесть на свои юные и бесстрашные плечи. Во время войны был убит не один миллион коммунистов. Люди верили в справедливость жертв. «Коммунисты, вперёд…» Погибая, беспартийные просили считать себя коммунистами.

Победили, стало быть, не благодаря, а вопреки Сталину… Таков факт.

Энтузиазм тех лет компенсировал собой даже и убывание в обществе коэффициента разума… Подобно тому, как слава Рима заменяла древним римлянам их личное бессмертие, так и победа идеалов Великого Октября, слившаяся с любовью к Отечеству, заменяла собой жертвуемую жизнь.

К несчастью, это же делало уязвимым всякого, на кого возводилось нелепое подозрение: слишком дорога была цена того, на что (так это кому-то казалось) мог посягнуть чуть ли не каждый… От фанатизма до слепой подозрительности меньше шага.

Даже доверие к Ленину, перекинувшись на недостойных, сделалось угрозой самому же ленинизму – вот она, злая ирония века.

Литература фактически молчала обо всём этом. Не отстаивала своего права быть литературой. Затерялось тогда неизвестно где «эхо русского народа».

Дело, разумеется, не просто в самой литературе. Оно в том, какие тенденции преобладают в обществе. Но ведь и в самой литературе как таковой снижение традиционной для неё нравственности вышло наружу уже на I съезде СП СССР. После процесс падения ускорялся. Неорганичен оказался гордый Буревестник на этом фоне. Жизнь литературы пошла не по Горькому. Страшные строки, процитированные на съезде А.Сурковым из Э.Багрицкого (если век от писателя требует «солги!» – солги, если век требует «убей!» – убей), стали эпиграфом к долгому времени.

Рвалась «цепь времён». Играл нами Воланд, словно головой Берлиоза: «Аннушка уже пролила масло…» На нём поскальзываемся и сегодня. Оно надолго покрыло и пути нашей истории, и домашние наши крылечки.

Что отдельные судьбы? При каких обстоятельствах почил М.Горький, и того не знаем…

Да и что М.Горький? Началось раньше. Самого В.И. Ленина, его наследие изолировали. Пророческие его высказывания о Сталине таились в архивах до XX съезда КПСС – первой попытки стереть «масло» с социальных рельсов.

Вот почему нынешнее время – действительное начало катарсиса. Высвобождение. Прекрасное это чувство: дожил! Близкое к переживанию, с каким в 1945-м на рейхстаге наши солдаты писали мелом: «Дотопали!»

Дотопали ли, однако? Вот что беспокоит. Революция защитилась штыками, верно. Но не создано законодательства, которое это реально гарантирует. Не быть же защищённым юридически – равносильно тому, что не закрыть ворота крепости в ночную степь: или нападут, или растащат изнутри. Видели мы всякое. Гласность гласит, но её никто не охраняет. Словно газель в саванне…

Знает ли наше общество: а что же такое сам именно закон? Инструкцию чиновников называем законом… Между тем высшим проявлением демократии является законность действий именно самой власти. Если и власть не имеет закона, она неотвратимо творит произвол. У нас она его сплошь и рядом не имеет. Мы не знали и не знаем незыблемости своих прав. И самих этих прав… Как и встарь, действует Авось – наш национальный герой.

Отсутствие закона – «норма» жизни и отечественной литературы. Так и не имеем закона об авторских правах. Статья Конституции о свободе творчества остаётся не выведенной на уровень её выполнения. Вуалируется всё это наличием всяких постановлений и заверений. При отсутствии закона они только усугубляют иллюзию законности.

Коли нет закона об авторских правах, то, ясно, нет и охраны труда писателя. Полагают: правильное решение – вот и демократия. Неверно! Это-то и есть «просвещённая» монархия. Меценатство – тоже произвол, иногда «добрый». Относительно.

То, что у нас сейчас наступила пора свободы для творчества, – и это пока ещё меценатство же. Коллегиальное. Верно. Но всё это опять-таки не имеет гарантий в законе. Люди с тревогой ждут известий с совещаний высокопоставленных лиц: при отсутствии самогарантирующего законодательства вдруг да возьмут верх позиции «не самых хороших» меценатов… Инструкции вновь будут иные! Чиновники изворотливее демократов. Факт обнаружившийся. Эти мысли с надеждой приходят ко мне, старому коммунисту, накануне XIX партконференции.

Трудно ли в этих обстоятельствах догадаться, почему у нас такой роман? Зашельмован он в течение полувека, превращён в «колёсико» общественного механизма. Позвоночник литературы в гипсовом корсете.

Сколько душе угодно – после описанной ситуации – рассуждай о композиции, сюжете, языке, стилях, методах и т.п. Даже о художественности и публицистичности… Этим чаще всего и занимается наша критика. Без нерушимого демократического закона о сфере духа всякий разговор о мастерстве романиста есть разновидность птичьих трелей на развалинах хоть лиссабонского землетрясения, хоть ташкентского… Всё равно!

Былой роман не вернуть. Создавать надо новый. Для этого необходимо совершенствовать прежде всего, разумеется, образ жизни. Глубока идея Гегеля: «Греки сперва сами преобразовали себя в прекрасные формы, а затем объективно выражали их в мраморе и на картинах». И в литературе – добавлю.

Просто, не правда ли? Исчезает нужда «на зеркало пенять».

Нам бы для начала всё-таки законность… В творческих делах нужны не аппаратчики, а арбитры.

Наконец, о романистах как о личностях.

Подорван не только наш генетический фонд, но и нравственный. Ранен до полусмерти. Падение нравов случилось и в литературе. Утратила она также и ранг властительницы дум. Отсутствие законодательства некогда компенсировалось духовными авторитетами. Существовали высота помыслов, великодушие, доброта ради самой доброты, интеллигентность, представление о высшем благе. Растеряно это по пути к высшему же благу…

Общий наш путь к истине долгое время не был истинным. «Неправые средства деформировали правую цель», – так об этом сказал бы К.Маркс.

Непорочное ленинское слово «партийность» заездили, не поняв его. Заезживается сейчас и слово «перестройка». Партийность так и не стала у людей качеством их личности. Перестройка, к сожалению, идёт не через посредство демократического устранения с постов тех, кто перестроиться не сможет, а через примирение противоположностей. Слишком часто меняется шило на мыло… Между тем «самодвижение» общества – единоборство внутренних антиподов.

В.И. Ленин обозначал партийностью прежде всего порядочность. Не классовый интерес – истина, а истина – наш классовый интерес – такова его идея.

Практика же Сталина – противоположность этому: для победы все средства хороши… Цель оправдывает средства…

М.С. Горбачёв справедливо понимает под перестройкой революцию. Это и есть партийность. Противники же перестройки прикрывают иллюзорной партийностью свою и чужую подлость. Совесть для них – предрассудок. Под перестройкой подразумевают перекрашивание собак в енотов… Бюрократическая это Вандея…

В литературе не осмыслен факт: главным наследием «проклятого» прошлого у нас был вовсе не капитализм (не успел в России развиться), а крепостничество. Глубоко сидело и сидит оно в сердцах, душах и в порах людей. Без понимания этого не понять многого в нашем национальном характере.

Ситуация ныне прояснилась: через посредство феодального лишения крестьян паспортов и тем самым закрепления их за колхозной землёй (коллективным феодом) была фактически вновь воссоздана существовавшая веками личная их зависимость (распоряжение их личностью). Некогда помещичья собственность на крестьянина была передана государству. Тем самым возрождено было право внеэкономического принуждения по отношению к преобладающей части членов общества. Воссоздано было холопство… Самое обыкновенное. Массовое.

Преобладающим психологическим типом в этой атмосфере, естественно, восстановился холоп. От холопа происходят холуй и хам. И – чиновник! «Знакомые всё лица…»

В литературе, ясно, утвердился этот же тип. Революционные слова превратились в прикрытие. Личности действительные попали в застенки или ушли в себя. Свобода индивида, данная Великим Октябрём, в сущности, прекратилась. И всё – своими руками.

Где холопство, там, однако, и барство! Ни трезвости мысли, ни трезвости организма в подобных обстоятельствах быть не может. Личина правды пришла вместо правды. Незаменимость и впрямь заменилась, да неподходящим способом.

И тут вновь придётся сказать об истинном бессмертии нашего национального духа. Напрасно противники перестройки говорят об отрицании нами якобы всего, что сделано за 70 лет Советской власти. Отвергаем сталинизм, то, что мешало, что не имеет никакого отношения к марксистско-ленинскому пониманию социализма. Что же касается героического энтузиазма и величия усилий самого народа в годы культа личности, то они вызваны не культом, а уверенностью в достижимости социалистических идеалов. Их, эти идеалы, к сожалению, сумел синтезировать в себе и культ личности. То другой (и вместе с тем тот же) вопрос.

Бессмертие же нашего национального духа выразилось в поистине неукротимой битве не многих, но наиболее талантливых, даже гениальных писателей против калечения революционных идей и революционной практики. Вот это и вселяет оптимизм. Честь нашей литературы оказалась спасённой ими. Честь, но, конечно, не общий её уровень.

«Ювенильное море», «Котлован», «14 Красных избушек…», «Шарманка» А.Платонова, ставшие доступными через пятьдесят и более лет после их написания, создают перед нами совсем другой мир 1930-х и 1920-х годов, чем наша увешанная звёздами литература. Этот ряд увеличивают собой неоднолинейно правдивые «Собачье сердце», «Роковые яйца», «Мастер и Маргарита» М.Булгакова, «Заговор равнодушных» Б.Ясенского. И те создания, которые, надо полагать, будут ещё обнаружены.

Может, раскопают когда-нибудь и нашего «Лаокоона» – возле Полярного круга, где вморожены в грунт тела жрецов и бойцов нашей революции? Пределов для героизма не было и там.

Получили же в наследие от эпохи культа мы и совсем другой тип литератора. Крепко он сросся с идеей: выживи, любой ценой выживи. Выжил! Мечик… Мячик…

Сам А.Фадеев не был Мечиком, но не сыграл и роли Морозки. Дозоры литературы были сняты за его спиной набрасыванием мешка на головы дозорных… Не оказалось, кому сигнализировать об опасности…

Не орлицей в её подавляющем большинстве оказалась наша литература на крутых виражах. Живы мы поэтому всё-таки героями-одиночками, а не достоинством литературы в её целом.

Выход? Он, собственно, найден. Случилось то, чего далеко не все ждали. Подобное направление действия в его полной отчётливости было, когда у руководства стоял В.И. Ленин. Подвиг XX съезда КПСС впечатляющ, но не завершился успехом. Ныне с трудом, но всё же восстанавливается соотносимость дел наших со смыслом Великого Октября. Возрождается политика, которая совпадает с общечеловеческими идеями литературной классики: людям – правду. «Принципиальная искренность» (Ленин) – таков весенний воздух для политиков ленинской школы. Преступление – обманывать…

Литература в лице её наиболее талантливых творцов, повторяю, не теряла нравственности.

Опубликование «Реквиема» А.Ахматовой принесло нам факт реабилитации также и поэзии 30-х годов. Ждут своего опубликования отчаянно смелые стихи О.Мандельштама. Читатель со временем откроет Н.Глазкова. Время «отожмёт» для нас пока не выявленное.

Величие русской литературы вытоптано внутренним нашествием не полностью. Мужество В.Овечкина в борьбе за правду выдержит сравнение с любыми подвигами. А.Твардовский в самые отчаянные моменты умел и не боялся писать правду, «прямо а душу бьющую». Он был великим гражданином и как редактор. Заменял целую плеяду духовных наставников.

Затронулась поэзия… Надо сказать и о свершении В.Высоцкого. Своей трагической хрипотцой сокрушил он Иерихон застоя в сознании небывало большого числа народа. Сгорел, собой соединяя электрические концы времени. Будто о нём это у Арс.Тарковского:

Прикрывает расстрелянным телом

Ящик свой на солдатском ремне.

Но мчатся его «кони привередливые»…

Я не завистлив к счастливой судьбе Евг.Евтушенко и А.Вознесенского. В ней сыграл роль эффект вошедшего во двор, где злая собака: идти надо только вперёд… Они и шли. Те же, кто поворачивал назад, оставались без… важного в одежде.

Но ещё – о прозе. Пытались прорваться из кольца внутреннего окружения В.Гроссман и А.Бек… Сломался на этом пути В.Некрасов

Из-подо льда безвременья глядят на нас герои «Дома на набережной» и «Старика» Ю.Трифонова, «Семеро в одном доме» В.Сёмина… Чудом сумел столь многое В.Шукшин… Будто бутылкой с горючей смесью зажёг он танк безвременья.

Из невозможности вышли «Кануны» В.Белова, «Мужики и бабы» Б.Можаева, «Белые одежды» В.Дудинцева, «Дети Арбата» А.Рыбакова, «Горим!» – ещё раньше повестью «Пожар» возгласил В.Распутин.

Именно идеологическая подготовка всего процесса перестройки оказалась в её авангарде. Гласность в соединении с правдивостью – необходимый первый шаг любого серьёзного преобразования в интересах социализма. Мы столкнулись с ещё одним знаменательным явлением: поскольку «рукописи не горят», то они не горят и у тех, кто дожил до перестройки… Наиболее совестливые из них и в лихую годину писали правду. Впрок! Такие произведения оставались в «столах». Теперь и этот поток идёт к читателю. Предстоит отсечь от него то, что не «по праву памяти»…

Смогли сильные духом жить не на потребу, значит, и в суровые времена…

Начался ускоренный и очень благотворный процесс з а б в е н и я… Наконец-то! Как он нам сейчас нужен. Надо избавиться от океана премированной макулатуры. Это ли не проблема? Мы уже знакомы здесь с парадоксальным «огнём»: одни «рукописи не горят» – ни во времени, ни в пространстве, а другие постыдно «горят» в самом «огне» их публикации… Этой «гари» нам надолго хватит. Висит она в воздухе. Дым такого забвения не ядовит.

Мы велики и после потерь. Это не вопрос. Тем более, наследие погибших и умерших тоже с нами.

Как жить далее? – вот вопрос.

У нас нет времени раба выдавливать из себя «по капле»: в XX веке «капельный» способ не поднял нас даже до черты, с которой Чехов лишь открыл счёт своим «каплям»… Нужен именно революционный и именно штурм самих себя. И Зимний, и Бастилия – внутри нас.

Всё же пришло желанное. Пришло, значит, и романное… И, конечно, не только для русской литературы.

Выстрел духовной «Авроры» прозвучал.

 

1986 – 1988 гг.

 

Георгий КУНИЦЫН

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.