ВЗГЛЯД НА ЛИТЕРАТУРУ

№ 1988 / 4, 25.06.2015, автор: Вячеслав СУХНЕВ

20 января состоялось общее собрание Московской писательской организации. Впервые за последние годы в Центральном Доме литераторов имени А.А. Фадеева собрались вместе члены творческих объединений поэтов, прозаиков, драматургов, публицистов, переводчиков, детских писателей, чтобы обменяться мнениями по очень важной сейчас теме – «Взгляд на литературу».

Открыл собрание вступительным словом первый секретарь правления Московской писательской организации Александр МИХАЙЛОВ.

– Сегодня, – сказал он, – кажется, никто не требует романов, повестей, поэм, прямо отражающих перестройку. Пришло наконец понимание, что для этого нужно время и что императивы такого рода чаще всего порождают конъюнктурное сочинительство. Появление заметных и даже выдающихся произведений о событиях наших дней, естественно, не исключено, но они могут появиться только в результате созревшей готовности к их написанию.

Случайно ли, скажем, сейчас вышла на авансцену литературы публицистика?

Чтобы ответить на этот вопрос, оглянемся на несколько десятилетий назад. В начале пятидесятых разведчиком острейших социальных проблем возник Валентин Овечкин. Публицистика Овечкина, Анатолия Калинина, Ефима Дороша вскрывала верхние пласты той социальной аномалии, которая образовалась в русской деревне. И надо отдать должное мужеству, с которым они повели вспашку на предельно запущенной русской ниве, имея в виду, что время и обстоятельства не слишком благоприятствовали этим писателям.

Но в то время уже зрела большая проза, в течение двух последующих десятилетий осваивавшая этот многострадальный материк народной жизни, на долю которого выпали самые тяжкие страдания, разор и потери. И нужна была неимоверная сила духа, чтобы выстоять, чтобы не дать сломиться хребтовине народного характера, чтобы не дать совсем угаснуть родовому очагу.

Ф.Абрамов, автор одного из замечательных созданий этой прозы—тетралогии «Братья и сёстры», рассказывал, как долго он внутренне готовился и писал первый из четырёх романов:

«…летом сорок второго года, во время отпуска после второго ранения, мне въяве – в работе, в немыслимых лишениях и бедах, в невиданной героике и душевной стойкости – удалось увидать родное Пинежье, русскую деревню. Лишь восемь лет спустя, уже окончив университет и аспирантуру и защитив диссертацию, я в летние каникулы начал писать роман «Братья и сёстры». Я не мог не писать. Все эти годы перед глазами стояли картины живой действительности, давили на память, требовали слова о себе…»

И – я это хорошо знаю – каждый из четырёх романов оставлял у него рубцы на сердце.

В.Астафьев на протяжении двух десятилетий пишет свой «Последний поклон», книгу любви и скорби.

Освоение деревенского материка повела проза. Появились «Привычное дело» В.Белова, «Из жизни Фёдора Кузькина» Б.Можаева… Вышли на столбовую дорогу литературы Владимир Тендряков, Евгений Носов, Василий Шукшин, Валентин Распутин… Это уже была, есть и остаётся таковою большая литература. Но – не забудем – дорогу ей прокладывала, шла впереди публицистика.

Рядом с публицистикой, хотя всё-таки с более поздним стартом, уже после XX съезда партии, шла поэзия, она тоже выполняла роль разведчика в своих граждански смелых попытках нравственного очищения общества от наслоений времён культа личности Сталина. Поэзия конца 50-х и начала 60-х годов отразила пробуждение гражданского самосознания общества, и мне представляются глубоко несправедливыми время от времени повторяющиеся попытки не просто умалить её значение, но и в искажённом свете представить её роль в литературе в один из поворотных моментов истории государства.

Поэзия шестидесятников (воспользуюсь этим напрасно скомпрометированным термином) всколыхнула сознание молодого поколения, и не её вина, что заряд воли и мужества у этого поколения оказался недостаточным для претворения в жизнь своих идеалов. Но тут мы слишком многого хотим от поэзии, от литературы. Поэзия шестидесятых пережила свой звёздный час, она открыла шлюзы взаимопонимания с читателями, и, мне кажется, сегодняшняя поэзия не в полной мере использует эти возможности. Тут произошло нечто иное, чем в прозе.

Возвращаясь к вопросу о публицистике наших дней, я хотел бы сказать, что она тоже явилась разведчиком острейших социальных, экономических, политических, в меньшей мере – нравственных проблем в жизни нашего общества. И это опять-таки верхний слой теперь уже не только деревенской, но и прочих сфер общественного бытия. Верхний, потому что публицистика ненасытимо пользуется возможностями гласности и в благородном стремлении как можно скорее преодолеть период застоя в народном хозяйстве, в социальной сфере слабо учитывает «человеческий фактор».

Здесь я беру официальную формулировку, имея в виду литературу как человековедение. Мне кажется, есть момент растерянности некоторых писателей перед обилием драматических конфликтов, которые ежедневно обрушивает на нас газетная и журнальная периодика. Предпринимаются попытки быстрого реагирования,  как это было с трагедией в Чернобыле, – и в крупных жанрах прозы, поэзии, драматургии. Однако все понимают (должны понимать), что единственный способ привлечь серьёзное, а не утоляющее только любопытство читательское внимание к литературному произведению – проникновение в человеческую душу.

Заметка в газетной хронике или даже судебный очерк о том, что молодой человек убил старушку, заставляет нас содрогнуться, хотя в чреде других, может быть, тоже ужасных, событий могут и забыться. Но драма души Родиона Раскольникова остаётся в памяти на всю жизнь, потому что проник в неё и воссоздал в слове художник.

Я не открываю новых истин, я говорю об опыте нашей литературы. Опыт вселяет уверенность, что в творческом сознании писателей зреют, может быть, уже находятся в работе произведения, в которых нам будут показаны психология и новое мышление человека восьмидесятых годов, творчески пользующегося условиями демократии, в борьбе, в конфликтных ситуациях, в быту и повседневном общении раскрывающего эти качества.

Их появление надо предвидеть, вовремя заметить, понять и поддержать критике. Сейчас, мне кажется, между литературой и литературной критикой существуют не вполне нормальные отношения. Видимость консолидации наблюдается там, где критика, подчиняясь центробежной силе инерции, с той или иной мерой рецензионного пыла регистрирует удачи. Однако приученная к сдержанности в анализе слабостей литературных произведений должностных лиц в Союзе писателей, в издательствах и журналах, ныне критика словно навёрстывает упущенное и в дискуссионном раже нередко выходит из берегов приличия.

Появляются в периодике статьи острые, интересные, аналитически зрелые, но вместе с тем меня лично, даже в лучших статьях – не говоря уже о статьях, откровенно рассчитанных на сенсацию, – настораживает этакая, на первый взгляд мелкая этическая неряшливость. Я повторяю – на первый взгляд, потому что если смотреть в корень, то все натяжки, все малейшие искажения, вольные толкования взглядов и высказываний оппонента есть не что иное, как нравственный релятивизм.

Понятно желание обострить спор, когда есть для этого достаточно веские причины, когда есть своя, принципиально отличная от оппонента позиция. Но когда дискутант намеренно, даже как будто бы совсем немного искажает позицию оппонента, облегчая спор, чтобы половчее, побольнее ударить его, он обнаруживает свою слабость. Это может незаметно пройти для читательской массы, вызвать у неё восторг смелостью и ловкостью полемики. Это не проходит незаметно для профессионалов, для истории литературы, это ставит под сомнение честь и совесть литератора – главную и непременную нравственную опору его творческой деятельности.

Престиж, завоёванный сомнительным путём, непрочен, эфемерен. Можно, скажем, теряя дистанцию, походя, этак небрежно, без всяких комментариев учинить расправу с писателем или критиком известным, читаемым, имеющим за плечами десятилетия, может быть, и небезупречной, но не лишённой общественной пользы творческой деятельности. Кому-то это наверняка понравится. Ах, как смело! От подобной амбициозности хотелось бы прежде всего предостеречь молодых литераторов: берегите честь смолоду!

Кстати говоря, в непомерной амбициозности, а иногда с историко-литературной неосведомлённости я вижу причину некоторых лихих наскоков на культурное наследие советского семидесятилетия. В течение нескольких последних лет, больше, так сказать, в устном исполнении, потом в анонимных репликах и в намёках идёт атака на Маяковского. Недавно на помощь литераторам пришли «смешники», представители пластических искусств – живописцы и скульпторы.

Эти не стали чиниться, развернули на страницах многотиражки «Московский художник» дискуссию о Маяковском, по прочтении которой в голову приходит одна мысль: зачем так много слов? При жизни поэта было проще. Маяковского называли просто «сукиным сыном». Стоило бы, правда, поинтересоваться, кто называл… Но гласность распаляет воображение и аппетит, хочется сказать что-то позабористее, чтобы звон пошёл, вот и скоморошничают на могильных плитах.

Но это особый случай, тут нужен разговор по существу. Сталинская оценка Маяковского закрыла возможность аналитического подхода к его неравноценному творческому наследию, предстоит снять с его творений «хрестоматийный глянец», который так ненавистен был самому поэту, и спокойно, исторически выверено, без дешёвой шумихи и без балагана заново разобраться в этом явлении литературы, ставшем столь мощным раздражителем на многие десятилетия вперёд.

Парадокс времени: в конце пятидесятых – начале шестидесятых у памятника Маяковскому в Москве собирались тысячные толпы молодёжи, и поэты читали им стихи. В этом виделось продолжение традиции революционного обновления общества, традиции, которую в поэзии закладывал Маяковский. Сегодня ведётся атака на Маяковского под флагом гласности и революционного обновления жизни. Над этим стоит задуматься. Трудно сейчас критике. Писатели, не привыкшие к взыскательному анализу своего творчества, признающие только один его вариант – хвалебный, – весьма нервно реагируют на любые замечания и уж тем более на общую критическую оценку их произведений и как никогда агрессивно настроены против критиков. Но я готов признать, что и критика даёт поводы быть ею недовольной.

А недовольство вызывает неготовность критики в должной мере и с достоинством пользоваться возможностями демократизации и гласности. Реальная жизнь преподнесла нам новые знания о ней, и утверждения некоторых критиков насчёт того, что им не надо ничего менять в своих взглядах, мне представляется недостаточно серьёзными. Меняется жизнь – меняются и люди. Эти перемены не уподобляются поворотам флюгера, они касаются жизни духа. Такова диалектика жизни всего общества и каждого человека.

Можно только сожалеть, если кого-то эти перемены не коснулись. Сегодня, может быть, главной нашей заботой становится забота о языке литературы, о сохранении и развитии нашего духовного богатства. Я бы сказал так: язык – основной фонд русской культуры. Он дороже, чем золотой запас, хотя А.Твардовский оценивал слово «по курсу твёрдого рубля». Это, конечно, метафора. Для языка не существует и не может существовать никакого обменного фонда, он един и незаменим, в нём жизнь духа и исторический опыт народа. Что же с ним происходит?

Позвольте сослаться на строки из стихотворения В.Шефнера «Устная речь», напечатанного недавно в «Литературной газете»:

Гаснет устная словесность,

Разговорная краса;

Отступают в неизвестность

Речи русской чудеса.

Сотни слов родных и метких

Сникнув, голос потеряв,

Взаперти, как птицы в клетках,

Дремлют в толстых словарях.

Ты их выпусти оттуда,

В быт обыденный верни,

Чтобы речь – людское чудо –

Не скудела в наши дни.

Здесь мы слышим голос наследника русской культуры, её хранителя и опекуна, голос истинного поэта. Об этом, об оскудении разговорного языка напоминают и другие радетели русской речи, я привёл стихотворение Шефнера потому, что оно – самый свежий пример. Вспоминаю также страстные статьи Майи Ганиной. Обеднение, обескровливание языка идёт по всем линиям: по радиотелегазетной и по беллетристической, что естественно сказывается и на устной речи. Кто-то может резонно возразить, что ведь у нас есть проза Ф.Абрамова, В.Астафьева, В.Белова… Я назову писателя среднего поколения – Владимира Личутина. Его проза – пиршество языка, буйное весеннее многоцветье. От книги к книге он освобождается от диалектных излишеств, но посмотрите, какие запасники слова писатель раскрывает перед нами, как смело, опровергая нормативную грамматику и всё же в согласии со смыслом, с исходными возможностями языка, он трансформирует слово, придавая ему всё новые оттенки!

Я читаю один из последних романов Личутина – «Скитальцы», мне хочется возражать ему, спорить с ним по поводу концепции русского национального характера, но я не могу освободиться от волшебства родной речи, её удивительной пластики, она доставляет мне наслаждение, завораживает, создаёт эмоциональный настрой, мешающий мне ужесточить свои выводы критического содержания. Если бы только такие «помехи» встречались на пути критиков!

Можно назвать и другие имена и произведения, где русский язык предстаёт в красе и многозвучии, язык не только сельского мира, но и города, скажем, в прозе Андрея Битова и Владимира Маканина, но забота состоит в том, что таких имён и произведений – наперечёт.

Нельзя сказать, чтобы литераторы нового поколения не проявляли интерес к языку. Молодой прозаик Пётр Паламарчук написал повесть о Державине, стилизовав её язык под восемнадцатый век, и сделал это искусно. Речевая культура прошлого имеет свою прелесть. Но это ведь – эксперимент, хотя, я уверен, он не пройдёт бесследно для Паламарчука. Дисциплинирует и заставляет уважать язык и историческая проза, к которой ныне явлен столь значительный интерес и в которой небезуспешно пробуют свои силы молодые литераторы.

Если же взять в рассуждение даже не весь, а основной поток прозы, который идёт через журнал, то лексический запас, речевая культура производят, чтобы не сказать резче, унылое впечатление. С одной стороны, прозу (да и стихи тоже, не говоря уже о публицистике) изрядно засоряет газетно-риторическая казёнщина, с другой стороны – расслабленный, лишённый энергии глагола интеллигентский словострой. К этому добавляется разного состава мешанина из городского сленга, жаргона изощрённых модификаций уличной брани и надёрганных – для колорита – диалектных слов и речений.

А в массовой беллетристике языковая безликость как бы уже и узаконена. Судя по всему, она и не заботит ни редакторов, ни критику.

Я как-то слышал то ли быль, то ли небыль: на книгу одного поэта с нерусской фамилией, но писавшего стихи по-русски, была написана в высшей степени хвалебная рецензия, однако автор рецензии, введённый в заблуждение нерусской фамилией поэта, в конце заключил, что стихи безнадёжно испорчены переводами.

В потоке сегодняшней беллетристики встречаются книги, написанные вроде бы по-русски, но по прочтении иногда напрашивается лукавый вопрос: а может быть, это подстрочный перевод с санскрита?..

Язык литературы – первейшая наша забота, ибо он есть, повторю это ещё раз, основной фонд национальной культуры.

Литература переживает период накопления нового качества. Критическая оценка нынешнего её состояния вполне естественна. Так было всегда, даже в годы появления величайших шедевров.

О выдающихся успехах говорилось в праздных докладах. Но только духовная ненасытимость может вызвать к жизни явления высшего порядка. Жизнь востребует новые таланты, они придя, по будет величайшим расточительством, если останется невостребованным огромный творческий потенциал ныне живущих, пишущих, творящих.

Вот как это ощущал чудесный русский писатель Б.Шергин:

«Я вот эдак теперь вот сижу – раскис, по бокам развис. Думаю о себе: «квашня ты, квашня! Кисла шаньга apхангельска…» И вдруг точно дух свят накатит: он, дух-от, дышит, где хочет, не знаешь, куда уходит и куда приходит. И заживёт, заходит кислая опара. Точно зори утренние в тебе взойдут. То, что любимо было во всю жизнь, опять как травы весенние, из-под слякоти осенней пробрызнут. Мир превисший всякого мира, обымет душу.

Чувствуешь, что живо всё, что ты любил. Чувствуешь, что сокровищница твоя некрадомая, неистощимая. Но вот закончу я сказывать, что есть моё любимое и какое моё богатство неизживаемое, многие усмехнутся. Невелики, скажут, твои масштабы, нешироки твои горизонты. Болото ты замшелое.

Однако мох, солнцем высушен, ещё как светло горит!»

И мне, вслед за Шергиным, хочется повторить: «…Ещё как светло горит!»

Затем на собрании выступили: М.АЛЕКСЕЕВ, М.АЛИГЕР, В.БОНДАРЕНКО, А.БОРЩАГОВСКИЙ, М.ГАНИНА. Т.ГЛУШКОВА, С.ДЖАМАЛ. А.ЖУКОВ, Д.ЖУКОВ, Ю.ЖУКОВ, В.ИВАНОВ, Т.ИВАНОВА, Р.КАЗАКОВА, В.КИСЕЛЁВ, В.КОЖИНОВ, Л.КОКОУЛИН, М.КОЛОСОВ, Т.КУЗОВЛЕВА, А.КУРЧАТКИН, А.ЛАЦИС, И.МИНУТКО, В.МУРАТОВ, В.ОСКОЦКИЙ, З.ПАПЕРНЫЙ, А.САЛУЦКИЙ, А.СЕДУГИН, Ю.СКОП, В.СОКОЛОВ, Ю.ЧЕРНИЧЕНКО, Ф.ШАХМАГОНОВ.

В выступлениях наметились, пожалуй, две главные темы: отношение к истории и личное участие писателя в перестройке. Конечно, именно такой поворот разговора о литературе и следовало предвидеть, ибо более двух лет, прошедших со времени знаменитого Пленума ЦК в апреле 1985-го, как раз и прошли под знаком нового осмысления отечественной истории и личного писательского участия в процессах перестройки общественного сознания.

Не случайно, думается, все средства массовой информации резко увеличили объём публикаций материалов на темы близкой и весьма отдалённой истории нашего Отечества. Прошлое надо знать хотя бы для того, чтобы не делать, не повторять совершённых ошибок. У нас слишком мало времени и возможностей экономического порядка для бесконечных ошибок и их исправлений… Кроме того, зная прошлое и соотнося его с настоящим, можно более уверенно прогнозировать будущее.

Примерно такой пафос отличал выступления писателей М.Алексеева, Ю.Скопа. В.Кожинова, А.Лациса, А.Жукова. Михаил Алексеев, например, рассказал, какой огромный поток писем в редакцию журнала «Москва» вызвало сообщение о публикации в нынешнем году карамзинской «Истории…». Читатели горячо поддерживают решение редколлегии журнала, с нетерпением ждут начала публикации. Однако, как отметил М.Алексеев, нередко новым решениям противостоят старые схемы. Читатели с мест сообщают, что едва они прочитали сообщение о публикации Н.М. Карамзина и отправились в отделения связи оформлять подлиску, как последовала непонятная акция Министерства связи – в почтовых отделениях во многих случаях в подписке на «Москву» отказывают. Мотивировки самые разные, но результат один: кому-то хочется облегчить себе работу…

О ведомственном подходе к работе писателей над исторической темой говорил и Александр Борщаговский. Едва писатель успеет выступить в печати с историческим произведением, как в ответ сыплются письме учёных-историков. В чём только не обвиняют писателя! И в незнании бытовых реалий, и в недостоверности диалогов… А в целом критика сводится к тому, чтобы писатели не торопились высказываться, особенно на темы близкой истории. Мол, сперва мы, учёные, разберёмся, определим отношение к дням минувшим, а потом уж, по нашим схемам и разработкам, пусть пишет писатель. Но если следовать такой логике, мы бы не дождались до сих пор ни «Белых одежд», ни «Детей Арбата», ни «Мужиков и баб»… Многие ныне здравствующие писатели являются современниками и участниками великих событий в жизни страны. Их долг – донести до читателя, особенно молодого, дыхание того времени, передать его эмоциональные краски. Конечно, оставаясь в рамках правды, в русле историзма.

В этой связи А.Борщаговский, В.Оскоцкий. З.Паперный и некоторые другие останавливались на таком явлении, как «отрезвление» критики. Суть его заключается в том, что критические разделы периодики полны сетований на недостаток высокохудожественной литературы, причём сетований самого общего порядка. Между тем, подчеркнул А.Борщаговский, мы недостаточно внимательно прочли, например, посмертные публикации В.Тендрякова. В какое пятилетие раньше появлялось столько хорошей прозы, сколько её напечатано лишь за два последних года?

Выступающие с озабоченностью говорили, что сейчас в критике явно наметилось противостояние людей, дождавшихся хорошей литературы, и людей, которые упрямо не хотят согласиться с фактом крутого её подъёма. Первые пытаются выявить пока хотя бы идейные и эстетические установки новых произведений, а вторые отделываются кисло-сладкими общими упоминаниями в пространных обзорах. Зато по части предъявления запоздалых претензий представители второй группы критиков на высоте… Потому и не дождался до сих пор читатель тщательного. всестороннего анализа художественных особенностей языка, эстетики таких произведений, как «Новое назначение» А.Бека, «Исчезновение» Ю.Трифонова, «Зубр» Д.Гранина, «Белые одежды» В.Дудинцева, «Мужики и бабы» Б.Можаева, «Ночевала тучка золотая» А.Приставкина, «Дети Арбата» A.Рыбакова, «Наш маленький Париж» B.Лихоносова.

Но ведь, кроме этих произведений, на устах у читателей – последние повести В.Маканина, С.Есина, А.Курчаткича. Вышли романы у А.Афанасьева и В.Личутина. И каждое из этих произведений обозначило новые темы, новые характеры, новые повороты общественного сознания. Кстати, именно эти писатели среднего поколения сполна отдали дань и современности, и истории.

Размышляя о произведениях, пришедших в нашу литературу в последнее время, Юрий Черниченко высказал одну спорную, на первый взгляд, мысль: многие говорят о подъёме публицистики, но на самом деле литературная практика прошлого года отодвинула публицистику на «запасные» рубежи, ибо многие романы и повести по гражданской страстности, по точности попадания в болевые узлы жизни опередили очерки. Вероятно, очеркистике сейчас необходимо более активно искать выходы из нынешних противоречий, осмысливать итоги, меньше рваться в сенсационность.

Не случайно на глубокой взаимосвязи понимания вчерашнего и сегодняшнего, подчеркнул в своём выступлении Анатолий Салуцкий, строится вся современная публицистика. С чем мы вышли из времени застоя? К чему идём в перестройке? Тут, сказал А.Салуцкий, есть два подхода. Первый – создание литературы, создание публицистики «кроновой», то есть литературы, осмысляющей итоги. Для этого, вероятно, нет нужды ездить в глубинку, жить в массе… Достаточно кабинета, вырезок из газет. Второй путь – создание литературы «корневой», то есть литературы, осмысляющей движение в обществе в самой его основе. Тут, конечно. писателю необходимо постоянно держать руку на пульсе жизни народа, жить в народе. Судя по выступлению. А.Салуцкому больше импонирует второй путь.

Однако, как нам представляется, нельзя идти в литературе по одному пути. Хотя бы потому, что станет тесно… Представитель «кроновой» литературы, если пользоваться терминологией А.Салуцкого. автор «Нового мире» Н.Шмелёв не потерялся со своим выступлением в номере, где шёл впервые обнародованный у нас роман А.Платонова. Думается, публицистика может и должна развиваться по двум направлениям, о которых говорил А.Салуцкий. Нужна и публицистика первых, тёк сказать, симптомов, и литература итогов.

Размышляя о волне читательского и писательского интереса к истории, писатели думали о личном вкладе в перестройку. Весьма категорично сформулировал вопрос в своём выступлении Владимир Бондаренко: кому нужна перестройка? И обстоятельно доказал – тому, кто заинтересован в её результатах. То есть людям нового мышления, ищущим пути обновления общества. Зато там, кто уже сумел, так сказать, погреть руки на явлениях застойного периода, перестройка не только не нужна, но и страшна – страшна переоценкой их раздутого вклада в литературу.

Вадим Кожинов в своём выступлении предостерёг: перестройка в конце 50-х годов, так решительно начатая после XX съезда партии, и удалась потому, что слишком много было критиканства, слишком часто к перестройке примазывались люди, ищущие в ней только личный интерес. Вот и сейчас, сказал В.Кожине», идёт бесконечное разоблачительство, некоторые органы печати занимаются этим в погоне за дешёвой популярностью. Нужны, наряду с разоблачительством, поиски созидательного начала.

Эта мысль – о созидательном начале в критике, о поисках путей консолидации всех писательских сил – прозвучала во многих выступлениях. В частности, Михаил Колосов сказал, что проявившийся интерес народа к общественной жизни надо использовать именно в созидательном плане. Хорошо, что в печати столько дискуссий, что писатели и так горячо выступают по самым животрепещущим проблемам современности и истории. Но не пора ли писателям садиться за рабочие столы, чтобы создать произведения, достойно отражающие новое время, осмысляющие его первые итоги? Ведь не случайно, заметил M.Колосов, в редакцию «Литературной России» писатели идут со статьями, а которых нападают друг на друга, зато мало несут рассказов и стихов. На новом этапе перестройки пора начинать делать дело, хватит «митинговать».

Многие выступающие поддержали позицию нового правления Московской писательской организации, инициативу проведения такого представительного общего собрания. Живой, заинтересованный разговор о самых насущных проблемах профессии, конечно же, поможет наметить общие точки сотрудничества всех объединений столичной организации, поможет точнее определить место каждого писателя в процессе перестройки. Об этом, в частности, говорили и Анатолий Жуков, секретарь парткома Московской писательской организации, и Тамара Иванова, и Маргарита Алигер.

Однако, как ни печально это сознавать, а выступлениях некоторых писателей прозвучали мотивы, не способствующие консолидации, разобщающие писательские силы. Хватало личных выпадов, всякого рода припоминаний «старых грехов». И делалось это отнюдь не с благами намерениями. Пока одни честно и откровенно размышляли о собственном участии в перестройке, о судьбах народа и литературы, другие пытались повернуть собрание к сведению счётов.

Многие выступающие не обошли вниманием пьесу М.Шатрова «Дальше… дальше… дальше!» и статью Н.Ильиной в, «Огоньке» (№ 2, 1988). К сожалению, делового обсуждения этих публикаций не получилось, потому что на каждое замечание в адрес авторов «оппоненты» в зале шикали и топали ногами».

Интересно было наблюдать проявления «широкой» демократии и гласности». Едва А.Седуган вышел на авансцену и попросил слова, минуя список президиума, как зал проголосовал за то, чтобы дать ему слово. Полагаю, смысл выступления А.Седугана остался неведом и ему самому, не то что залу, ибо бессвязные сетования выступающего по самым разным поводам были лишены хотя бы какой-то основной идеи. Не случайно в конце собрания представитель объединения детских и юношеских писателей извинился перед собравшимися за выступление А.Седугана.

Непонятно одно: почему зал, видя явно скандальное желание А.Седугана занять трибуну, голосовал за предоставление ему слова? На что надеялись? На очередной «скандальчик»?

Выступление Татьяны Глушковой тоже, надо заметить, было весьма далеко от идеи собрания. Взгляда на литературу в нём было мало, а взглядов на дела окололитературные – много. Предъявив достаточно и довольно серьёзных обвинений Р. Казаковой, а также журналу «Огонёк» и его главному редактору В.Коротичу, Т.Глушкова закончила: я не верю в перестройку, возглавляемую такими переменчивыми лидерами, как В.Коротич.

И снова вызвала недоумение реакция зала. Никто не возразил Т.Глушковой хотя бы в том плане, что личность главного редактора «Огонька» нельзя отождествлять с перестройкой. Тем более что сам процесс её идёт независимо от того, верит ли в перестройку или нет Т.Глушкова. Р.Казакова пыталась возражать Т.Глушковой, но не пошла дальше собственных обид. А ведь дев эти поэтессы, два общественных деятеля могли бы употребить время своих выступлений с большей пользой для дела. Обидно…

Достаточно красноречиво характеризовал свою позицию И.Минутко. который всё выступление посвятил… чтению собственной статьи, не принятой в ряд газет. Взяв за основу статьи несколько бесспорных положений о недопустимости зажима критики, о расширении гласности, И.Минутко долго призывал зал к искоренению всяческих зол. Что можно сказать…

В целом же собрание Московской писательской организации показало, что писатели столицы в основном готовы активно участвовать в процессах перестройки духовной жизни общества, хорошо понимают свою роль в этих процессах. Для этого, как справедливо заметили в своих выступлениях Сахиб Джамал, Ю.Скоп, А.Курчаткин, М.Ганина, В.Киселёв, В.Муратов, Т.Кузовлева, Ю.Жуков, Ю.Черниченко, необходимо перестраивать духовную атмосферу. И начинать с себя… Надо решить также множество организационных вопросов перестройки журнальной и издательской, практики, дать возможность честным, идейно зрелым произведениям быстрее выходить к читателю.

Собрание писателей Москвы решило постоянно практиковать такие формы общения всех творческих объединений, способствующих консолидации сил, поиску путей единства в борьбе за нового человека.

Вячеслав СУХНЕВ