Любовь ЗАВОРОТЧЕВА. ПРИЧУДА

№ 1980 / 8, 22.02.1980, автор: Любовь ЗАВОРОТЧЕВА (г. Тюмень)

Кузьмин в который уже раз подвернул под щёку прохладный бок тощей гостиничной подушки, зло шлёпнул себя по плечу. Комары звенели и с размаху пикировали на его большое тело. З-з-з… Один продолжал другого, и вся комариная компания издевалась над его беспомощностью.

«Не уснуть, – решил Кузьмин и встал. – Ни потёмок, ни рассвета, – раздражённо подумал он. Закурил, отбиваясь струйкой дыма от наседавших комаров. – Бешеные… Слоловно специально для них белые ночи природа придумала». Он достал карту, облегчением подумал, что до зимы ещё далеко, успеют они как следует подготовить десант строителей.

На пол упал листок бумаги в косую линеечку, сложенный вчетверо. Усмехнулся про себя Кузьмин: стариковская причуда. Может, и причуда, только что это не идёт из головы Яков Андреевич, насмешливый, колючий? Как гвоздь в памяти торчит – о чём ни начни думать, всё равно на него наткнёшься.

Когда уезжал из Тюмени, начальник главка посоветовал:

– Есть километрах в семидесяти от Тундрового изба. Старик там живёт. Лучше него никто тех мест не знает. И тебе может дать совет, как быстрее зимник пробить. Помнишь, к Мангазее тропу геологи торили? Старик в проводниках был.

Минувшим днём Кузьмин летал к нему. Вертолёт долго, кружил над старой избой, выбирая площадку для посадки. Внизу сбились в кучу собаки, и надрывались в лае. Винтокрыл, вздыбив на их хребтах шерсть, подпрыгнул и прочно встал на взлобке.

Долго никто не выходил на крыльцо. Кузьмин решил было, что нет в . избе никого. Но вот скрипнула дверь, и на пороге появился высокий дед. Он быстро глянул на Кузьмина и сел на ступеньку крыльца. На нём были высокие, за колено, пимы. Загнутыми носами они косили в противоположные стороны. Кузьмину показалось: они с вызовом, задиристо смотрели на него. Понял – пимы по хозяину. Их неровные края истончились, указывая на долгий срок службы. Колодка приняла форму дедовой ноги, и поэтому, наверное, слившись вместе с хозяином в одно целое, оба пима так выразительно смотрели на незнакомца. Чувствовал он и цепкий взгляд хозяина, хотя глаза прятались под нависшими бровями.

«Такой за добычей будет и день, и два гнаться», – невольно подумалось Кузьмину.

По-разному толковали о старике в Тундровом. Одни говорили, что с гостем он лишним словом не обмолвится. Бросит тулуп на печь – спи, мол. Другие утверждали обратное, говоря о гостеприимстве старика из тундры. В райкоме партии показали отдельную папку. В ней лежали бумаги, исписанные прямым, твёрдым почерком старика. Все они были об одном: остепенить, приструнить то строителей трубопроводов, то газодобытчиков. О каждом случае браконьерства дед писал письма лично секретарю райкома. Никто его не просил об этом, но ответы о принятых мерах подписывал лично секретарь райкома, и с попутным вертолётом письма в плотных конвертах сбрасывали ему знакомые вертолётчики вместе с газетами, спеша с грузом на дальние точки.

Жил старик промыслом. Заключал договор с коопзверопромхозом на отстрел пушного зверя и всегда план перевыполнял. Пушнину сдавал высшими сортом, не торговался с заготовителем насчёт оплаты, денег в кассе не пересчитывал.

Приглашали его в посёлок, работу предлагали, избу давали, но он так и жил на отшибе, не тяготясь, видно, одиночеством. Предлагали в хозяйстве и путёвку на курорт. Дед, кинув руку в сторону тундры, говорил:

– Сколько там воздуху! Грудь рвет от простора. Лучше ваших курортов!

Гостеприимная пожилая дежурная в гостинице рассказала всё это Кузьмину с мягкой улыбкой. Было видно, что старика она уважает при всех его странностях.

– Он, сказывают, перед войной тут появился. Сперва в посёлке жил, Потом уж ту избу построил себе, а возле неё какой-то стояк с вертушкой да ведром. Кто-то видел у него толстую амбарную книгу с записями. Кто его знает, чего он там маракует. Сказывали ещё, жена от него отказалась, разное народ болтает.

Кузьмин шёл к деду. В сторонке и вправду заметил «стояк с вертушкой и ведром».

«Осадки и направление ветра определяет», – промелькнула мысль.

Собаки обступили Кузьмина и надрывно гавкали, скаля крепкие жёлтые клыки. Старик движением руки подозвал их к себе.

Пимы шевельнулись. Дед вскинул мохнатую бровь, стрельнул немым вопросом в Кузьмина.

– Здравствуйте, Яков Андреевич! – приветливо поздоровался Кузьмин, с опаской оглядываясь на собак.

Дед на приветствие не ответил:

– Садись. В ногах правды нет. Раз вертолётом летел, что-то хочешь.

Кузьмин сел рядом, достал сигареты, протянул деду:

– Пожалуйста.

– Не курю и тебе не советую.

Замолчали. Кузьмину до щекотки в горле хотелось курить. Засунул пачку обратно в карман, огляделся по сторонам:

– Собак у вас сколько! Знай корми.

– Хм.

– А без людей не скучно вам, Яков Андреевич? – полюбопытствовал Кузьмин.

– Тебе разве с людьми всегда интересно да весело? – ответил дед.

– Ну, все же и поговорить надо…

– Вот ты приехал, с тобой и поговорю. Должно, из самой Тюмени прилетел. Приходят ко мне те, кому я нужен. А так, без нужды, чего же глаза людям мозолить? – Пимы недовольно шевельнулись, один лёг на другой. Собаки у крыльца оторвали морды от лап и не мигая разом глянули на деда. – Ты по какой части работаешь? – спросил он.

– Строитель я, работаю в главке, – обрадовался предметности разговора Кузьмин.

– Телевышку, что ли, будете теперь в тундре строить? – насмешливо спросил дед.

– И телевышка будет, дела-то ожидаются большие.

– Вот-вот! Взроете тундру, оленю ничего не оставите. С умом бы по тундре ходили, так хорошо бы. Вот такие, как ты, молодые да горячие, давай-давай: мол, лес рубят – щепки летят. А то не примечаете, что щепки прямо в глаза летят. Не вам – деткам вашим. – Дед снова замолчал, подобрав ноги в пимах к животу. – Тебя как звать-то, молодец?

– Володя, – запоздало представился Кузьмин. – Володя Кузьмин. А что, Яков Андреевич, за щепки вы имеете в виду? – он смело поглядел на деда.

Тот пытливо окинул взглядом Кузьмина: мол, стоит ли тут с тобой лясы точить? Встретив открытый взгляд, снова насупил дремучие свои брови:

– У тебя план, да? Ты к цели, должно, рвёшься? Тебе лишь бы её обратать, да?

– Ну, в общем, так оно, наверное, – смущённо признался Кузьмин.

– А ты погляди, парень, что за щепки летят. Природа надрывалась, земля холодная все силы отдала, чтоб деревья поднять. Ну, не здесь, южнее, у Сургута. Дорогу железную построили. Хорошо. А по обе стороны лес навалом лежит. Здоровый такой. Был я там. Ну, туда, в Сургут, всё везут и везут, даже от поездов тесно. А оттуда-то ничего не везут. Нефть по трубе идёт. Значит, лес дополнительно валят по обе стороны трубы, расчищают, стало быть, место для неё. А ещё и шараги под электричество ставят, тоже лес по обе стороны валят. А ещё-то и зимник ладят как бог на душу положит, тоже лес по обе стороны валят. Сколько лесу загроблено, и забыли о нём. Всё спешат и спешат. Чего бы лес этот в обратную сторону не погрузить, а? Неужели он там никому не нужен? Да хотя бы на спички. Да что хошь, раз на то пошло. Но если грамотно, по высшему образованию всё делать, так неужели нельзя одну полосу расчистить и построить всё рядом? А ещё ведь и десяти лет нет, как всё тут развернулось. Как дальше быть? – Он большим пальцем руки почесал бровь, на лбу гармошкой сбежались морщины, и он впервые прямо и открыто посмотрел Кузьмину в газа: как, мол, ты-то всё это понимаешь или тебе всё равно?

Кузьмин, смотрел на загнутые кончики пимов и думал, что, наверное, у деда очень больные ноги и здесь ему никто не поставит банки на радикулитную спину, никто не принесёт сердечные капли. У него здесь нет ничего, что сопровожает обычную старость. Он тут один на один со своими тревогами и заботами. Пропитан ими. Сухой, высокий, сидит он рядом с Володей Кузьминым и весь наполнен незнакомой Кузьмину торжественностью жизни, мудростью, которые воспитало его одиночество, каждодневное общение с природой.

Кузьмин не смел коснуться тайны его одиночества. Ведь не могло же это быть пустяком, если человек взял и ушёл сюда, в тундру, лишив себя всех удобств цивилизаций.

Его не могли не любить женщины. Он и теперь, в свои преклонные годы, был строен и приметен, как всякий много ходивший и привыкший к свежему воздуху человек. Кузьмину было трудно представить, чтоб кто-то вот так запросто, мог подойти к старику и, снисходительно похлопав его по плечу, спросить: ну, как, дедок, житуха? Нет. Старик дисциплинировал каждое движение, заставлял подчинять слова.

Больше всего, думал Кузьмин, к дедовым рукам подошла бы указка, старенькая, деревянная, залоснившаяся. И если бы это было у школьной доски, он мог бы воспитать у детей влюблённость в землю, на которой они поднимались и жили. Учил бы без громких слов, без надрыва…

– Наслушался, должно, про меня всякого. Робеешь. А ты не робей, говори, зачем я тебе понадобился, – прервал молчание дед.

– Успеется, Яков Андреевич, интересно мне возле вас. Торопиться не хочется, – повеселел от его приветливости Кузьмин, а дед продолжал:

– Ответ я получил из научно-исследовательского института, из Ленинграда. – Он достал из необъятного кармана пиджака сложенные газеты, какие-то конверты, потом перекинул руку в другой карман и осторожно вынул большой голубой конверт с красным грифом вверху.

Письмо по краям успело залохматиться. Кузьмину представилось, как нетерпеливо ждёт Яков Андреевич почту. Как неторопливо и обстоятельно читает от первой до последней строчки все газеты. И возвращается к ним но мере осмысления прочитанного не раз и не два, пока не получит новые.

– Вот. Почитай. Интересно. И тебе может пригодиться, – он протянул Кузьмину письмо.

Он читал и изумлялся осведомлённости сидевшего рядом с ним старика.

«…Особенно интересна и важна информация Ваша об уровнях реки Хекки в разное время года. Сейчас, когда в бассейне этой реки намечается освоение крупного газового месторождения, Ваши сведения позволят планировать более точно доставку грузов по реке», – писал доктор наук.

– Я бы, Володя, ещё погодил посылать. Но вижу – народу в тундре много становится. А откуда люди знают её? А без знания навредить могут, просто напакостить. Да и тундра далеко не безобидна. Когда снег тает, сколько неожиданностей бывает! Одни оползни чего стоят пришлому человеку! Здесь всё, как по клеточкам шахматным, надо. Каждая фигура по своим правилам живёт.

Вертолётчики развели в стороне дымокур, и косматые обрывки его щипали Кузьмину глаза. Зато не было гнуса. Собаки тоже повернулись носами к дыму и блаженно дремали, забыв о Кузьмине и вертолётчиках.

Солнце незаметно валилось набок, и тундра от этой близости к светилу полыхала у горизонта таинственно и чуждо. На Урале, где Володя Кузьмин рос и учился, знакомые колки и ноля утопали в солнечном мареве и как-то по-женски нежились в его лучах. Здесь солнце не грело тундру, она, как холодная женщина, была непроницаема и недоступна.

– Реки тут – главные дороги, – снова заговорил старик. – Видно, учли мои наблюдения. Сработало там что-то, – он поднял вверх указательный палец. – Очистили реку. Дно углубили. Выставили береговые и плавучие знаки. Сигналы теперь подают световые. Всё как надо. На каждый километр – четыре знака. И служба наблюдения появилась. Бывали они у меня не раз. Я так думаю, что содержать реку в судоходном состоянии хлопотно. Всё это нагородили для вас, первопроходцев. А вы что делаете? – спросил он горько, глядя укоризненно на Кузьмина, словно он и есть та армия первопроходцев. – Я нынче перед навигацией был на реке. И что увидел? На льду кто-то не пожалел оставить два металлических контейнера, железобетонные плиты, кольца, сваи, бочки с битумом. Я в райком написал. Пока там выясняли, как и что, ледоход кончился. Что утонуло, что лёд унёс. Аварийная ситуация. Да… Тральщик пригнали. И давай вытаскивать грузы эти. Так ещё и трактор нашли. Новёхонький! Вот ты бы свою, кровно нажитую машину из личного гаража так, за здорово живёшь, бросил? А тут всё бросают! У рыбы, должно, от страха животы скрутило. Сам суди, как тут беспокойству не быть? Теперь вот ещё ты со своим главком армией выйдешь в тундру…

Да, примерно такими военными терминами и пользовались на совещании, когда речь шла про обустройство месторождения: плацдарм, создать ударный кулак… Кулак по срокам, а значит, и по всему, что тут хранила природа в первозданности и неприступности.

И вспомнилось Кузьмину, как он минувшим летом собирался в отпуск в Грузию. Взял в библиотеке книгу, которая так и называлась – «Грузия». Толстая, с цветными вкладками, подробными описаниями фауны и флоры. Уезжая на месяц в отпуск, Кузьмин заранее знал, где и какие целебные источники, что посмотреть, что можно трогать, а что – заповедно. А вот сюда, в тундру, он собирался всего один вечер, цифры изучал, калькуляции, чертежи проектов. Бросил в портфель чистые сорочки, носки. Тогда, собираясь в Грузию, он заботливо упаковал в подарок случайным спутникам по отдыху несколько пакетов вяленой рыбы… А вот деду этому не привёз хотя бы первых помидоров или пучка редиски. Просто ехал в командировку, обременённый, перегруженный заботами.

– Что ж строить собрался, Володя? – прервал молчание старик.

– Да вот какое дело. Яков Андреевич, – точно разминая новую мысль, неторопливо начал говорить о главном Кузьмин, наскоро решив, что в следующую командировку обязательно привезёт деду и овощей, и фруктов и подарит новый вязаный свитер.

– Дело такое, что зимой на это месторождение новое надо высадить первый десант, завезти грузы и начать строительство первой установки по подготовке газа. Думали мы, думали и решили пробиваться зимником. Иначе никак. Зимой здесь полярная ночь, вертолёты лишь на два часа поднять можно, навигация, сами знаете, короткая. А грузов сотни, да нет, тысячи тонн. Вот мне и поручили разведку, так сказать, сделать.

– Как я понимаю, хочешь ты по карте посмотреть, куда ступишь зимой. Дело. Толковое. Разумно.

– Мне сказали, что лучше вас никто этих мест не знает.

– Ну что ж, давай твою карту, посмотрим. Я бы и сам пошёл с вами зимой, да далеко, силы не те, что раньше.

– Да вы только посоветуйте, как лучше, а там мы сами допрём. – Сказал и раскаялся.

– Допрём, допрём! – брови Деда сбежались в одну линию. – Допрём… Уж больно вы быстрые, лихие. Один шаг вперёд, два – назад. Вот как зимой идёшь по тундре. Смекай, Володя! А ты технику ещё собрался везти. Технике-то, может, и ничего. А люди?

Они долго сидели над картой Кузьмина. Потом старик сходил в избу и вынес оттуда свою, сделанную от руки, с понятными только ему пометками и надписями.

Он заставлял Кузьмина записывать приметы, характерные изгибы рек, советовал, где лучше разбить пункты для отдыха водителей.

И когда вконец потерявшие терпение вертолётчики загрозились оставить здесь Кузьмина на неделю, дед довёл его по карте до места, где будет первая стройплощадка.

– Зимой, перед выходом ещё прилетай. Может, ещё чего вспомню, – снова глядя, как показалось, дружелюбно, сказал Яков Андреевич.

Оставалось поблагодарить его и лететь назад. И Кузьмин уже протянул было руку, а Яков Андреевич – свою для рукопожатия, но в последний момент старик словно передумал, лукаво посмотрел на руку гостя из-под лохматых бровей и жестом пригласил сесть обратно па крыльцо.

– Ты вот что. Ты вроде парень неплохой. Неиспорченный ещё. Но… всё равно давай расписку, – твёрдо произнёс он, поглаживая большим пальцем лоб и бровь.

– К-какую расписку? – растерянно спросил Кузьмин.

– Обыкновенную, Как у вас при технике безопасности, – он достал из бокового кармана сложенную вдвое тетрадь в косую линейку, аккуратно отделил от неё два листа из середины.

– Вот. Пиши в двух экземплярах. Один себе, другой – мне.

Кузьмин озабоченно посмотрел на него: что ещё за причуда?

– Пиши: «Я, Кузьмин Владимир – как тебя по батюшке? – вот и пиши, – обязуюсь при начале работ по освоению месторождения лично сам и требовать от подчинённых мне людей не ездить по озёрам, где рыба мечет икру – на вездеходах, тракторах, машинах разной проходимости и не разводить костров с соляркой не только на этих озёрах, но о в стороне от зимника. Уличённых мною или кем другим в браконьерстве обязуюсь немедленно списывать на Большую землю. Обязуюсь следить за тем, чтобы никто не стрелял в неизвестных нам птиц, в том числе и в полярную сову, которой любят украшать квартиры. Обязуюсь не стрелять весной гусей, уток, гагар и не ставить сети в устье речек. При нарушении мной или кем-то другим этих обязательств не буду протестовать против применения ко мне или другим строгих мер, в том числе и передачи материалов в следственные органы». Вот. А теперь распишись. Забирай один экземпляр себе, – распорядился Яков Андреевич, когда Кузьмин поставил точку и, весело глядя на старика, снова подумал: причуда.

Они распрощались, и вертолёт вертикально пошёл вверх, оставляя внизу избу, собак и сидевшего на крыльце старика.

…Чем дольше смотрел Кузьмин на листок бумаги в косую линейку, тем меньше оставалось в нём весёлой уверенности, что это была причуда. Подобных обязательств давать здесь было больше некому, и мысль о старике неотступно преследовала Кузьмина. Он отчётливо понял, что не даёт покоя старому человеку ни днём, ни ночью, что устоялось и спрессовалось в главных хранилищах души, откуда боль в словах и надежда найти понимание и сочувствие у молодого ещё человека, который пришёл на Север, может, на всю жизнь, и небезразлично старику, с каким настроением пришёл он сюда. Надеялся потревожить, заставить задуматься над чем-то, далёким пока Кузьмину, далёким от его дел и забот…

К утру комары поутихли, тоже, видимо, устали. Кузьмина сломил сон. Ему снился Яков Андреевич, во весь свой рост. Он заполнял робой всё пространство, смотрел на Кузьмина строго и цепко. Смотрел, как сама Совесть.

 

Любовь ЗАВОРОТЧЕВА

 

г. ТЮМЕНЬ