Илья КАШАФУТДИНОВ. О ПУШКИНЕ

№ 2001 / 22, 28.05.2015

 

ТАРУТИНО

 

Место было незнакомое, с тёмными купеческими лабазами вокруг, с ночным трактиром, где витала русская душа. Пушкин сел в телегу без спросу и окликнул извозчика. Отсюда — с Тарутинской станции дилижансов — лежала дорога через Малоярославль и Медынь на Полотняный завод.

У коновязи кучеров собралось несколько.

— Гляди-ко…! — с матерщиной кинулся извозчик на чернявого-курчавого. — Это тебе не сивки-бурки, а почтовые с экстерьером! Ванька ищи!..

В деле с купцом Гончаровым именно сегодня должно было свершиться нечто важное, и Пушкин нарушал все приличия. В людском движении мелькнул Мунито, появлявшийся по полицейским причинам в Арзамасе и даже в Болдино, и Пушкин почувствовал, что будет кровь. И чтобы вырваться отсюда, он начал отвязывать лошадей. Пьяные извозчики сорвались как с цепи. Когда он с фингалом вбежал в трактир, сюртук на нём висел клочьями. Он сумасшедше уставился на молодого человека в костюме из английского сукна, нажравшегося всласть.

— Уступите почтовых ради Христа! — покраснел от стыда Пушкин.

— Бог не велит, — кротко отозвался денди. — Я с женой поскачу. Был повод для драки, но Пушкин болезненно переживал срам и хотел потрясти сотенными, а кошелёк исчез. Он на целковый заказал водку и селёдку, выпил и переоделся в зелёный дорожный сюртук, выпрошенный у отца.

Неожиданно у стойки проступило усатое лицо агента, нарушавшего своим нелепым видом мирную картину Глинищевского переулка, где Пушкин последнее время частенько видел его, возвращаясь с вечеринок заполночь.

У него оставалась одна возможность выжить — найти кошелёк. Он вышел из трактира в полумрак станции, но побоялся идти к коновязи, где были различимы фигуры, освещённые фонарём. Вокруг лошадей ходил тот же агент Мунито в шляпе а Lа ВоLar, давний участник комедий в стиле дель-арте, что не помешало ему украсть кошелёк.

В комедии для Пушкина предусмотрена роль трагедийная. Но ему было не страшно, он выкарауливал чужую жену, а вокруг всё напоминало героическое прошлое — войну, Наполеона и Кутузова, стяжавших в этих местах воинскую славу. Прошёл час, а жену местного денди он не дождался и вернулся в кабак договариваться о лошадях.

“Англичанин” смотрел в рюмку и говорил о жене, как об уродине. Душу занять было нечем, но был один ход. Пушкин подошёл к усатому агенту.

— Вы знаете, я картёжник, — сказал он. — Извозчики вытащили у меня кошелёк.

— Сколько монет в кошельке? — поинтересовался дядька.

— Две тысячи из царского жалования. Они в кармане у филёра.

— У филёра? — вздрогнул дядька.

Пушкин задел его за что-то живое и сидел с жаждой денег — и когда дядька вернулся с кошельком, протянул ему две сотенные.

— Вы младенец, — сказал дядька и спрятался в своём месте.

— Вы из сыска, — сказал Пушкин. — Почему нет почтовых?..

— Задерживают на Калужской заставе, сударь, — сказал агент. — В Москве холера.

— Найдите мне ванька.

— Зачем на ночь глядя к чёрту на кулички, — посмеялся агент. Дядька желал ему добра. Придётся здесь скоротать ночь. На душе тоска, и тут в трактир вошла цыганка. Пушкин кожей почувствовал на себе взгляд её чёрных глаз. Есть места, как этот трактир, где за женщинами не ухаживают, а цыганка была на диво хороша. Такая томно-усталая, видать, из богатого дома.

Цыганки обычно очень чувствительны — и эта сразу повернулась лицом к Пушкину, поглощая его тёмными глазами.

Пушкин старался выглядеть обыденно, но, чего греха таить, прелесть цыганки веселила душу. Было время, он водил с ними компанию.

Он чувствовал, что надо заменить сальные свечи на восковые, заказать шампань, а если она начнёт увиливать, заняться чем-нибудь святым. Например, послать письмо Елизавете Михайловне Хитрово, дочери фельдмаршала Кутузова, писавшей ему со всей чистотой , что его гению придёт конец, если он женится и обзаведётся детьми и что поэту способствуют только несчастья.

Он взял бумагу и скомкал. Станет ли Наталья его женой? Он направлялся в Полотняный завод к отцу своей невесты, досадуя, что её там нет и вообще нигде нет и Наталья перестала ему писать. Или почтовая цензура задержала её письма, или она на Финском заливе гостит у одной бляди на даче Булгарина. Его опять привлёк сосед, похоже, сынок промотавшегося купца, которые окружали его в публичных местах и получали деньги за услуги III отделению.

Этот разгуляй завлекал цыганку движениями размягшего тела.

— Погадай… — вытягивал он руки.

— Проиграй жену в карты! — заглянула ему в глаза цыганка. — Боже, развёл скуку. Ты фабрикант.

— Ты научишь, ведьма, — всплеснул руками фабрикант и повернулся к Пушкину. — Будете играть? Я слышал, вы картёжник.

— Ставлю тысячу, — отозвался Пушкин.

“Англичанин” вытащил колоду карт. Сдвинули столы. Пушкин выигрывал,бросал в рот конфету, не замечая обступивших стол любопытствующих.

Его противник через очки в тонкой оправе пытался определить величину выигрыша и шевелил губами и скоро стал заикаться и взвинчивать ставки. В его взносах была какая-то интрига, и Пушкин уже не мог успокоиться. Этот деревенский парень, видно, получил ланкастерское образование, в игре грамотен и может сорвать банк. Продолжая играть азартнее прежнего, фабрикант запустил красную, как клешня рака, пятерню с зажатой сторублёвой в вырез платья стоявшей рядом цыганки и самым фривольным образом толкнул её к трактирной стойке:

— Тащи шампань!

Всё выглядело как в дурацкой пьесе.

Пушкин в невероятном усилии удержал себя от подступившего бешенства и продолжал играть, а деньги кончались. А парень-разгуляй пошёл на неприкрытый мухлёж и перебирал в пальцах игральные карты с вызывающей ухмылкой. Пушкин завёлся:

— Я с вами знаться не желаю!

— Вам не понравилось, что я с кона деньги взял?! — привстал “англичанин”. — Будете свидетелям жалиться?

— Я видел, как вы сдавали и тасовали, — Пушкин ещё не знал, куда его ударить. — Я вас поймал!

Противник побледнел и очутился за спиной капитан-майора.

— Видите, он бреттер — взмолился он.

— Я готов к удовлетворению, — с румянцем на лице Пушкин подскочил к усатому агенту. — Будьте моим свидетелем.

— С удовольствием, сударь, — поднялся тот. — Отложите до утра. Всякое может случиться. Могут появиться жандармы.

— Господа! — с вдохновением проговорил капитан-майор. — Мы отмерим в “чистом поле” десять шагов. А сейчас прошу разойтись.

Пушкин заказал нумера. Взял бутылку шампанского и разглядывал цыганку, гревшуюся от голландской печи, как кошка. Будто он видел эту жгучую красавицу на авансцене или на пляже. С памятью происходило что-то поразительное, будто из-за неё где-то с кем-то стрелялся. Он понял, что не сможет поступить возвышеннее, чем поступает, выпил ледяной глоток и почувствовал соблазн укрыться с цыганкой от всех.

Капитан-майор глядел на него исподлобья, а Пушкин продолжал смотреть будто бы на Лейлу из цыганского театра в Одессе. Помнится, он наблюдал за грозой, разыгравшейся над морем. В низине за развалинами кто-то застыл неподвижно. Кто-то смотрел в освещённое окно. Пушкин быстро задул свечи. И увидел в потоке жёлтой воды чёрную девушку.

На сцене цыганского театра, куда пошёл с приехавшей к нему княгиней Вяземской на представление, она появилась, как призрак. Пушкин едва выдержал её танец с пением, а за кулисами вцепился в краешек её платья. Когда графиня Воронцова из ревности приказала выгнать цыган из города, побил в графском доме зеркала…

Рядом звучал голос капитан-майора:

— Будете ли вы говорить со мной о записке для противника, в коей вызав может быть назван как не имевшей места?

— Моё условие: стреляться с шести шагов, — сказал Пушкин. — Вы разбираетесь в дуэлях?

— Я по натуре дуэлянт, — сообщил капитан-майор. — По этой причине меня перевели из московского полка в эту глухомань.

Пушкин был счастлив. Он замер у трактирной стойки с мечтательными глазами.

— В садах созревают вишни, — сказал он.

Он любил поедать вишни и сплевывать косточки прямо в лицо противника.

— Барин я пошлю за вишнями, — понимающе сказал трактирщик. Пушкина никто не провожал. Он поднимался в нумера и слышал женский голос.

Он хотел домчать до купца Гончарова в Полотняные заводы и обсудить приданое для Натальи Николаевны. По просьбе разорившегося “тестя” он ходатайствовал перед правительством о внесении денег в бумажное производство. Ещё просил разрешения переплавить медную статую Екатерины II, валявшейся в подвале главного дома Гончаровых… Чтобы поправить денежный грех…

Он лежал на подушках, разглядывая спальню. Взгляд блуждал по картинкам с альковными сюжетами, по бордовой ширме, укрывавшей умывальник. Вдоль стены мерцал диван, а на нём блестели в раскрытом футляре пистолеты.

Удачи в этот день не было. Пушкин не искал её. При мысли о Лейле сердце сжималось.

За окном в деревне тревожно запели петухи.

Бессоница перед дуэлью была сама собой разумеющейся. Он решил умыться и одеться, но скрипнула дверь и послышался стук женских сапожек. Цыганка!

Щёки заливало горячим жаром. Он откинул одеяло.

— Пушкин! — раздался тонкий женский голос. — Это я, Марина. Вспомни Каролину Собаньскую.

Пушкин молчал.

Каролина пригрела его в Кишинёве. При ней его охватывало странное возбуждение, и она признавалась, что он очень силён для её нежного тела. Она потирала руки в предвкушении его карьеры, успевая поваляться в постели генерала Витта, которому нужны были сведения о тайном Обществе Южного союза благоденствия.

Может быть, Пушкин в объятиях Каролины был слишком болтлив и только теперь, находя время для умствования, он сообразил, что выпячивался, а ситуация была серьёзна и надо было уметь молчать.

Марина была лучистее и очаровательнее Каролины, готовившей девочку к шпионскому делу. Когда Пушкин оставался наедине с Мариной, страсть в нём кипела, а он жил в героическом мире и боялся втянуть девочку в жестокие игры.

— Маrckes, соvres — vous! Шаг вперёд! — засмеялся Пушкин. — Я тебя учил фехтованию…

У Марины был недоступный вид в белом плаще и лакированных сапогах. На голове чёрная шляпа. Она подошла к нему и распахнула плащ. Грудь её пахла живыми цветами.

Она и маленькая была очень бойкая.

— Что за глупости с пистолетами, — начала всхлипывать она.

— Ты его любишь? — спросил Пушкин.

— Он очень опасный, — сказала Марина. — Давай с тобой уедем в деревню. Рано утром вставать, бежать босиком по траве, пить чистую воду… Я ему отдала свою юность. Он купит здешнее бумажное производство и будет поставлять бумагу во двор его величества. Он женится на дочери компаньона — и я свободна.

— Ты решила нас помирить?

— Он тебя убьёт, — всхлипнула Марина. — У него особый порох. На вид обыкновенный, а втрое сильнее! Пуля пробивает восемь досок…

— Я его утром убью, — сказал Пушкин и сел на кровати, свесив короткие ножки.

У Марины дрогнули уголки губ — и она схватила пистолет.

— Я его сама…

Пушкин догнал разгорячённую женщину в передней, отчётливо вспомнил её гибкое тело и повёл отогреваться. Испуг вошёл в душу, а у неё силы были, как у кобылицы. Он решительно раздевал её, видя, как блестит враждебный глаз, а когда она начала по-русалочьи извиваться всем телом, — почувствовал, что на неё сил хватит. Его затрясло от возбуждения, как мальчика. Радость того мгновенья, когда он впервые увидел её, оказывается, он пронёс сквозь толщу времени и теперь не стеснялся.

Она была уж слишком ухоженна и её было за что любить. Маринкины глаза с поволокой глядели куда-то вверх — и опьянённый её тяжеловатостью, Пушкин увидел те же давние завитки возле её виска.

На диване стояла корзина с вишнями. Пушкин понял, что их принесла Марина — она-то знает, что он любит разминать во рту вишни во время дуэли, — и сердцем почувствовал, что она останется с ним на всю жизнь.

В ноябре — по записи в дневнике — Пушкин второй раз ехал в Полотняные заводы и подрался с тарутинскими кучерами…

КОМУХА

Перед Пушкиным на сто вёрст тянулись четырнадцать холерных карантинов. В деревенской избе он комкал бумагу, а пора было прорываться к Натали которая так нравилась мужчинам, что он налаживал пистолеты.

Как автор и исследователь, я должен сказать, что речь идёт о его будущей законной жене Наталье Николаевне что последние болдинские дни он не стриг вихры и бакенбарды и стал похож на Ганибала. Перед дорогой ему снилась одна из двенадцати дочерей царя Ирода — Комуха, как ангел-хранитель его тела от вездесущей холеры.

Запасов он взял столько, что на всех хватит. Время в дороге длиннющее, скучное, небо свинцово — серое, на полянах звенит чёрный бурьян, а в колее по тёмной холодной воде ходит мелкая рябь и редкие снежинки предвещают заморозки.

У малоприметной деревни его обогнала повозка с рессорами, медными втулками, по вечной бедности сам Пушкин ездил на телеге, а сейчас решил резвых коней перегнать. Утром уже было происшествие — в городской булочной московский агент из канцелярии московского обер-полицмейстера украл у него тёплые варежки и, конечно, на холерной дороге устроит мерзкую забаву.

— Гони полем, дядя! — крикнул он кучеру.

— Не-е ! — испугался мужик. — Тут ведьмин круг, барин!

Пушкин слез с телеги. Здесь поле, трава по пояс, ромашки. В ноябре-то. В овраге мелькнуло что- то яркое и Пушкин — в широких штанах, заправленных в сапоги — заскользил по тропке вниз к девушке в красной шубе. Предчувствуя сладкое единение с девицей — Пушкину судьба послала очередную жену — он дотронулся до краешка её платья, а она, ведьма, вскочила и влетела в трубу деревенской избы.

Карантинный дозор арестовал Пушкина.

Он проснулся в чьей- то пустой избе. В окно дышала ледяная Россия и под лопатками было холодно. Пушкин зажёг свечу, увидел на полу страницу со стихотворением “Моя родословная” и в глаза сразу полезла строка “… Писаки русские, толпой, меня зовут аристократом…”. Он сильно не в духе написал “Post Scriptum” к стихам, как ответ продажному журналисту Фаддею Булгарину, написавшему про африканского предка, — чёрного арапа, купленного за бутылку рома.

Из деревни с названием Плтава на Владимирском тракте. Один выберется ли живым? На него нашла лихорадка и душа в пятки упала от мысли, что подцепил холеру. Он раскрыл священную книгу Коран на страничке, где в тексте привлекла сура 25.

“Они будут вознаграждены горницей за то, что терпели, и встречены будут приветом, вечно пребывая там. Прекрасно это, как пребывание и место”.

Человек смертей. Умирать неразумно — сюда сунутся агенты. Он сложил рукописи, вспомнив Гоголя, который сжёг бы всё написанное. Он уже поднёс пламя свечи к бумаге.

Но послышался нежнейший голос. В окно тыкалась натуральная дева Комуха!

Видно, искала. Пушкин открыл окно и взял её в охапку. Что-то диковатое, лесное проглядывало в её раскосых глазах. Губы намалёваны, а под глазами синие тени. Это она лежала в овраге свободно, как летом.

— Зачем ко мне лезла? — спросил Пушкин.

— Я знахарка, — сказала она. — Ты холерный?

— Холерный, — не в шутку ответил Пушкин.

— Не прикасайся ко мне, — отстранилась от него молодая. Она полезла в запечье за медным противенем, налила в него спирт и подожгла. Синее пламя поднялось до уровня их лиц и Пушкин разглядел её каменное лицо, божественно оживавшее. Губы колдуньи шевелились, произнося что-то злое, разрушающее болезнь.

— Как можно жить одному и писать, — говорила она. — При холере положено выпить полстакана вина.

Пушкин вынул бутылку бургонского помня как часто вместо смерти приходит счастье.

В появлении женщин всегда есть повторяемость, и он приблизил своё лицо к ней, одно из тех незнакомок, которые приходят спасать и любить. Им надо отвечать взаимностью. Имя её Маша.

— Тебе трудно жить с такой фамилией — Пушкин?. Сходи за водой. А я печь зажгу.

Пушкин на улице прижался к колодезному срубу. В темноте ходил агент, прозванный им Мунито за то, что разбойник занимался собачьей гимнастикой, доглядывая за ним. Агент через улицу с пьяной тоской ругал русского поэтишку Пушкина, за которого отвечай, как за французского поэта.

Небо подбито облаками. Над чёрным лесом висит луна, а на луну собака воет, задрав морду кверху.

Не страшна улица, но в раскрытых дверях слышится жалобный голос:

— Я умираю.

В его постели лежала Комуха. Он и её любил и с разбегу общупал тело. — Жива, — вздрогнул. Она привстала, откинув одеяло, тяжёлая, как Венера.

— Лежи, — сказал Пушкин.

— Нет, бежим, — шепнула Маша. — Я тебя проведу лесом.

— Заведёшь в ведьмин круг, — опешил он.

В конце концов он Пушкин. Живой. Пусть ведёт. Он возмёт её в богатый дом, где её научат искусствам и они проживут счастливую жизнь. Он был одинок, в Болдино, где бессоница и муза несли его в поле. Он будто ударился об кору старой ивы и проснулся. В этой нежной колдунье, глядевшей на него из постели, было его спасенье. Он был во власти чистой красы, как у ног Анны Керн: “Я помню чудное мгновенье”.

— У меня в узелке вино с белладонной, — отозвалась она. — Налей мне бургонского. В избе моей московские агенты спасаются от холеры.

— Кики и Дока! — изумился Пушкин.

— Я от них бежать,- продолжала Маша. — Я несла лекарю записку и конверт к почтовой телеге от них, а заглянула к тебе на огонёк. Деревня мёртвая.

Машенька неожиданно задремала. Пушкин нашёл в её шубе конверт, вынул шедевр агентурного жанра и это неграмотное донесение дошло до потомков в исторической достоверности.

…Сочинитель Пушкин соблаговолил написать дифирамбы государю, но послал чрез Погодина с такой пакостной просьбой: “Если Московская цензура не пропустит, то перешлите Дельвингу, но также без моего имени и не моей рукой переписанную”. Хитрец и смутьян в оном сочинении “Герой” льстит государю, а коленопреклоняется перед Буонапарте, посетившем холерный госпиталь в Яффе. В Болдино пользовался благосклонностью губернаторши Бутурлиной, позволявшей сочинителю всякие вольности и призывы к крестьянскому бунту особенно после польского восстания. Везёт много как стихами, так и прозой. В одном письме грозился посадить на гауптвахту цензора, запретившего к постановке пъесу “Борис Годунов”. Похвально, что Пушкина принуждают переписывать колкие сочинения в форме водевиля или под Вольтера.

К свече тянулась рука, но пусть дойдёт до помощника Бенкендорфа фон Бока. Не муза и не шестикрылый Серафим диктуют этим соглядатаям. Пушкин имел право написать сильнейшим о своей воле.

Он зажал двумя пальцами огрызок пера и написал записку. “Я задерживаюсь в карантине в Плтаве, меня не пропускают. Умоляю вас сообщить о моём печальном положении князю Дмитрию Голицыну и просить его употребить своё влияние для разрешения мне выезда в Москву. Я в 75 верстах от вас и, бог знает, увижу ли Вас через 75 дней.

РS. Или же пришлите мне карету или коляску в плтавский карантин на моё имя”. (Это из архивов).

У него лежали два пистолета времён русско-турецкой войны. Он на Кавказе в сюртуке и цилиндре с одной пикой ходил в атаку с солдатами. Он сунул пистолеты за пояс и когда Маша проснулась, выглядел совершенным лицом кавказской национальности.

В гору шли вдвоём. Наверху лекарский пункт.

На обратном пути Маша припомнила избу, где жила её тётушка. Она заглянула Пушкину в лицо.

— Подожди меня здесь…

В избе двое веселились, играя в подкидного. Кики ухмыльнулся.

— Ты из кутузки! — схватился за пуговицы её шубы. — Я постелю…

— Ты на красивых падок, — разозлился Дока.

Маша отбивалась, а Дока наливал в фунтовую кружку спирт, добавляя красного вина. Он выпил и выпучил глаза от крепкого дурмана. Кики душил в объятиях девку — и за это ему фунтовую кружку с белладонной. Это тебе, филёр, за поруганную честь вполне пригожей хозяйки избы и за украденные у поднадзорного Пушкина пуховые варежки.

Чёртова девка всё сделала, чтобы Дока позорно проиграл сегодняшний день. Колдовство зашифровано природой в траве белладонне и придётся обвенчаться с Кики.

Во дворе стояла повозка с цепью на колесе. На цепи болтался замок. Машенька протянула Пушкину ключ от замка и вползла в повозку.

Луна сползла с неба за лес, когда Машенька увидела Пушкина в чьей-то поддёвке, с вожжами в руках, что-то декламировавшего на взлёте поэзии. Он влез к ней в тулуп и продолжал говорить своё непонятное. Слова были не его пользу.

Дорога оборвалась в поле. Дальше застава, белокаменная столица… Вдруг она почувствовала, что они неразлучны.

Иеромонаху Григорию (из Малоярославецкого мужского монастыря) глядеть было положено за “греховными похождениями сочинителя стихов “Гавриилиада” Александра Пушкина”. В летописи Григория вычитываются особенные тайны поэта, как факты земного бытия.

 

Илья Бореевич Кашафутдинов родился в 1936 году в Казани. Окончил в 1973 году Литинститут. Печатался в “Литературной России” в 1970 — 1980-х годах. Книги выходили в издательствах “Современник”, “Известия”, “Детская литература”. Его проза широко публиковалась за границей, переведена на многие языки мира. Сейчас работает над новой прозой.