ПАЦАН СДЕЛАЛ

№ 2014 / 22, 23.02.2015

Недавно поймал себя на мысли, что стало страшно покупать книги. Даже проверенные, казалось бы, надёжные авторы порой выдают на-гора унылый набор букв. Что уж говорить о дебютных сборниках. Их много выходит в больших и малых издательствах, от пятидесяти до ста книг ежегодно. Молодой автор (трепетное, ранимое создание) думает, что всё позади, вот она, пахнущая свежей типографской краской книга, и скоро о нём все заговорят, завтра он проснётся знаменитым. Ну, или послезавтра. Хорошо, через месяц… А мир отчего-то не переворачивается, живёт себе дальше. Вот так он цинично устроен.

Я не покупаю дебютных сборников. Не денег жалко, и даже не потерянного времени. Просто читая криво сляпанную графомань, пусть даже с проблесками, с надеждой, что в будущем автор окрепнет и бла-бла-бла, – душа засоряется. Потом долго ходишь, плюёшься, изживая из себя бездарный набор смыслов. Но и денег, и времени тоже жалко.

Но я сейчас не об этом. Я о книге Сергея Авилова «Живое и мёртвое». Этот тот особый случай, когда автор может проснуться знаменитым. Не завтра и не через месяц, конечно. Но перспектива имеется. Обнадёживает, что самому автору плевать на всю эту конъюнктуру.

О чём эта книга? Вот так, сходу?  

Надо ведь в двух словах написать, в критической статье мало места, а хочется вместить всё, ничего не упустив, обо всём рассказав. И как это сделать, когда перед тобой большой писатель? А Авилов большой, плевать на то, что дебют.

Это всегда необъяснимое: вот ещё вчера не было хорошей книги, не было большого писателя, а сейчас он есть, и книга есть. И мир стал на каплю честнее, душевнее. Перевернул последнюю страницу, выдохнул – и хочется заорать. А потом рассказать хоть кому-то, что у тебя от этой прозы душа разворочена, её сжали и она кровоточит.

Авилов пишет о последнем потерянном поколении. Его герои – выпавшие из жизни, провалившиеся в щель на сломе эпох. Они прорастают во взрослую жизнь в начале 2000-х. Старый мир разрушен до основания. Фундамент нового уже заложен. А герои не хотят в новый мир. Вот он удивительный парадокс авиловской прозы: герои могут встроиться в новый порядок, но не хотят. И потому спиваются, торчат на героине, трахаются со всеми подряд – живут свой последний день. А он и правда последний. Это сознательный выбор. Они не готовы жрать друг друга, идти по головам, предавать ради сытного светлого будущего. И старая эпоха всасывает их в своё погибающее нутро, как последнюю жертву, как шанс продлить агонию. Я сам из таких, мне понятны смыслы Авилова. Но и неискушённому читателю легко разобраться: слова обнажены, неизбежность страшна и откровенна.

Мне понятно, что говорит Авилов. Мне непонятно, как. Потому что это не андеграундная проза, коей развелось тонны за последние десять лет. Это просто проза. Высокого, требовательного уровня. Все слова на своём месте. И ещё есть что-то, что глубже слов, что не определяется их правильным подбором и расстановкой. Душевность, что ли. Та самая, которая всегда в дефиците.

Предисловие к сборнику написал Мэтр. В своей спокойной и глубокой манере он похвалил дебютанта. И мне вспоминается его излюбленная сентенция: «Литература не должна описывать жизнь, она должна притягивать её к себе». Притягивать жизнь – это об Авилове, о его прозе.

«Живое и мёртвое» вышло скромным тиражом, семьсот пятьдесят экземпляров. В книжных магазинах её, скорее всего, купят друзья и знакомые автора. Дальше надежда на сарафанное радио. Обложка скромная, глаз не цепляет. У издательства Союза писателей Санкт-Петербурга, наверное, сложности с дизайнером. Или просто сложности. Тут не угадаешь.

Почему «Живое и мёртвое»? По названию повести, открывающей сборник. Герой выезжает с любимой девушкой на рыбалку с ночёвкой. И так к ней, и эдак, а она безлюбая. Никого не может полюбить. Даёт ему из жалости. По-глупому гибнет, не справившись с управлением катера, свернув себе шею. И герой тащит мёртвое безлюбое тело сквозь лес, сквозь ночь, сквозь пустоту времён. И в этом бессмысленном ходе вдруг открывается страшная яма, куда сползает наш мир, потеряв способность любить.

Ещё потому, что герои вроде бы живые, но уже мёртвые. Или наоборот. Вроде бы мёртвые, а приглядишься – живые. Или потому что время мёртвое, эпоха бездарная, но даже в этом гумне прорастает что-то живое, честное и настоящее. Всё живое. Всё мёртвое. С сотворения мира и до конца времён.

В повести «Её иголочки» героиня закладывает золотую цепочку ларёчницам. Просто нужны деньги на героин, а денег нет. Герой, alter ego автора, говорит ей, мол, не надо, оставь, как и планировала, на чёрный день. «А сегодня какой? Белый что ли?» – отвечает девушка.

В прозе Авилова все дни чёрные. Это ощущение безнадёжности бытия, не конца, но какой-то тухлости. Им пропитаны страницы. Но поразительным образом в этом замесе утверждается жизнь, надежда, что всё изменится, люди станут лучше и чище. Автор знает, что никогда люди лучше не станут. Надежда рождается вопреки этому знанию. В этом кроется необъяснимое чудо литературы.

Мы познакомились с Авиловым на 12 Форуме молодых писателей в Липках. Нескладный, высокий, под два метра ростом, с парализованной половиной тела – он перемещался с трудом, подволакивая правую ногу. Больной взгляд. Свежий запах коньяка.

– Ты первый раз тут? – спросил он меня.

– Да.

– О, значит скоро увидишь толпу восторженных графоманов. Они будут сбиваться в стаи по вечерам и разговаривать… – он сделал паузу и произнёс с издёвкой, внушительно: – о ЛИТЕРАТУРЕ.

Подтекст понятен: мол, чего о ней разговаривать, её делать надо.

Так вот. «Живое и мёртвое» Сергея Авилова – это ЛИТЕРАТУРА.

Пацан сделал.

Дмитрий ФИЛИППОВ, 

г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ