КРИТИКА. МИСТИЧЕСКИЙ ТЕАТР ГОГОЛЯ

№ 2000 / 27, 28.05.2015

Эти заметки сложились как-то сами собой. Из перечитывания Гоголя. Из возбудившегося интереса московских театров к гоголевской драматургии. Из фактов нашей, скажем прямо, несколько фантасмагорической жизни. Из разговоров с моим духовником отцом Валерием (в миру Валерием Дмитриевичем Ильиным), просвещенным протоиереем церкви Успения Богородицы в тверском селе Завидово. Как-то вечером после службы в рубленой пятистенной избе за большим самоваром мы беседовали о многом, в том числе и о русской литературе. И вот тогда, попивая чай вприкуску, я задал мучивший меня вопрос.

— Отец Валерий, не кажется ли вам, что Гоголь нередко впадал в грех? Николай Васильевич чаще других изображал нечистую силу. Он извлекал на свет Божий, возвращал к новой жизни её, всеми забытую и почти несуществующую…

— Сатана мечтает, чтобы мы считали, что его нет, — возразил собеседник. — Все мы грешные, прости Господи. Но уж кто-кто, а Гоголь был прав. Он разоблачал нечистую силу, хоронящуюся по тёмным углам, принимающую порой самые странные, самые неожиданные обличья. Недаром написано: всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идёт к свету, чтобы не обличились дела его.

Таким вот образом всего за одно чаепитие опредилилась тема статьи, которая долго не давала мне покоя. Итак, попросим одного из главных героев гоголевских представлений на сцену и даже на авансцену. Под свет юпитеров, прожекторов, театральных “пистолетов”. На обозренье всему христианскому миру. Чтобы были видны и рога, и копыта, и каждый волос на бороде, и каждая бородавка на носу. Смолкают акафисты и псалмы в старом завидовском храме (где, между прочим, в 1825 году стоял гроб Александра Первого во время его последнего пути из Таганрога в Петербург); и вот уже гремят марши и туши в столичных храмах искусства…

 

ПОРТРЕТ ПЕРВЫЙ: “Игроки” в постановке Сергея Юрского; исполнители — Артель московских актёров на сцене МХАТа имени Чехова. “Близорукий, хотя бы надел на нос вместо очков колёса с комиссаровой брички, и тогда бы не распознал, что это такое. Спереди совершенно немец: узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая всё, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел яресковский голова, то он переломал бы их в первом козачке. Но зато сзади был настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды”.

Только не подумайте, уважаемые читатели, что мне примерещился портрет кого-нибудь из занятых в спектакле: Калягина (Утешительного), Невинного (Кругеля), Филатова (Ихарева), Хазанова (Замухрышкина), а может, и кого другого. Сами знаете, что все они люди почтенные. И правильнее будет сказать, что в гоголевской цитате дано описание всех актёров вместе с Юрским (Гловом-старшим) и Теняковой (Аделаидой Ивановной), точно ухвативших атмосферу “Игроков”, лукавый беспредел и чертовщину этой великой пьесы о России, уводящей нас эдак лет на сто — двести вперёд. Но дело, наверное, не только в изумительном подборе актёров, а в точном попадании пьесы и спектакля в наше время. В самую десятку! “Игроки” — это же о нас с вами, о бедной нашей России, которая никак не может избавиться от бесов и бесовщины. О рыночных мафиози и теневиках. О закулисных сделках политиканов. Если не верите — смотрите..

На заднике роскошной декорации синеет, плещется Чёрное море. Сейчас от курортного причала отправится в круиз белый суперлайнер “Николай Гоголь”. А в номере фешенебельной гостиницы сходятся игроки: кто в белом костюме, кто в чёрном сюртуке, кто в полковничьем мундире. Сущность у них одна: все они бесы. Вечереет, наступает пора “Вестей”, включают телевизор. Не столько для сцены, сколько для зала: смотрите, олухи, как вас обманывают. А за кулисами режиссёр всех главных событий Степан Иванович Утешительный ведёт свой сговор с другими обманщиками. Того и гляди, сейчас появится на экране и скажет плаксивым голосом: потерпите!.. Так почему же Юрский превзошёл всех других постановщиков “Игроков”? Потому что актеры у него были лучше? Да нет, видно, время “Игроков” подоспело. И явились на сцену такая высокая публицистичность, такая обнажённость мыслей и чувств, на которые с жадностью набросились зрители. Здесь было трудно отличить: где театр, а где наша жизнь. Посудите сами. Чего стоят сентенции на тему, что нет никакого плутовства, а есть только тонкость ума! Вам это ничего не напоминает: хотя бы новую мораль, а точнее, отсутствие морали. Нет, мол, никакой спекуляции, а есть предприимчивость, смекалка, изворотливость, деловитость. А чего стоят мечты Ихарева (Филатова) сначала побольше наворовать, а уж потом исполнить долг просвещенного человека. Не так ли поступают наши нувориши: обдирают всех как липку, обещая со временем пофилантропствовать и помеценатствовать.

Там, где Гоголь, там всегда разоблачение нечистого. Вот и в “Игроках”, в их предфинальном эпизоде, идёт безудержное срывание всяческих масок. И черти мимикрируют, показывают одну личину, другую, третью. Они, разумеется, все фальшивые. И Глов оказывается не Глов, а Крыницын; и не Михаил Александрович, а Иван Климыч. А Замухрышкин не чиновник, а отставной штабс-капитан по фамилии Мурзафейкин, и зовут его не Псой Стахич, а Флор Семёнович. Это перебрасывание масок, замену солнечного света на освещение призрачное, предвечернее театр Юрского проделывает мастерски. Не подобным ли образом разыгрывается политический театр в непростой истории России? Все мы, посетители райка и партера, ведём охоту на ведьм, ловим чертей. Кричим: ату их, партократов и бюрократов! А они только меняют маски, пищат тонкими голосами: мы теперь не красные, а коричневые. Жаль, — шепчут, — всех вас к стенке не поставили. Ну ничего, потерпите, мы вас голодом заморим… И тут нам остаётся только крикнуть вослед Гоголю вместе со всеми честными людьми: “Будете вы знать, как обманывать доверие и честность добродушных людей. Закон! Закон! Закон призову!”

 

ПОРТРЕТ ВТОРОЙ: “Панночка” (пьеса Нины Садур по мотивам “Вия”) в постановке Сергея Женовача; исполнитель — театр-студия “Человек”. “И вдруг настала тишина в церкви; послышалось вдали волчье завывание, и скоро раздались тяжёлые шаги, звучавшие по церкви; взглянув искоса, увидел он, что ведут какого-то приземистого, дюжего, косолапого человека. Весь был он в чёрной земле. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его засыпанные землёю ноги и руки. Тяжело ступал он, поминутно оступаясь. С ужасом заметил Хома, что лицо было на нём железное”.

Один из наших самых молодых и перспективных главных режиссёров (Женовач возглавляет Театр на Малой Бронной) избрал при постановке свой путь, неожиданный и неповторимый, где главным стала камерная достоверность, максимальное приближение актёров к зрителям. И вот посреди крошечного зала студии “Человек” настилается солома, сколачивается “второй этаж” из берёзовых жердей, где простирается сфера деятельности ведьмы-панночки. И, представьте, из этого нехитрого снаряжения, из этого замкнутого пространства рождается магия чарующего, чудодейственного театра. Малоросские казаки Явтух, Спирид и Дорош, разомлев на соломе, пьют горилку, поют песни. Слышится вдали умиротворяющий душу Богородичный акафист. Идёт представление на тему Страстей Господних и страстей человеческих. И свершается чудо…

В “Панночке” нечистая сила является к нам, что называется, в своём первозданном виде. Народное предание о предводителе гномов родилось на берегах Днепра примерно в XI — XII веках, когда уже состоялось крещение восточных славян, но старые их боги и волхвы (колдуны) не собирались сдавать позиций. Противостояние на Руси двух духовных миров — Бога истинного и неистинного — длится целое тысячелетие. И сколько же было в нашей истории “чёрных дыр”, отбрасывающих нас на десятилетия назад… И каким страшным предостережением стал финал “Вия” и “Панночки”. Вот как это смотрится и слушается в пьесе (воспроизводим ремарки):

“Тонкий далёкий свист стал приближаться и как бы вливаться в окно церкви”. И далее о Панночке и Хоме Бруте; “Так они оба и стоят, сцепившись какой-то миг, потом медленно оседают вниз и рушатся на них балки, доски, иконы, вся обветшалая, осквернённая церковь”.

Слушаю эти строки, и мне видятся кадры кинохроники варварского уничтожения Храма Христа Спасителя. Падают в прах сверкающие купола, срываются кресты. Как будто самые жестокие демоны исторгают живую душу из России. Вот они летят, треща погаными крыльями, колотясь в окна церкви, эти демоны с именами “атеизм”, “большевизм”, “терроризм”. Нет, борьба христианства и язычества ещё не завершилась. А объятия двух миров, сошедшихся в последней схватке, ещё теснее и крепче, чем сплетение двух тел: славного казака Хомы Брута и всё губящей и прельщающей Панночки.

В пьесе “Панночка” Нины Садур есть дословные заимствования из повести “Вий” (истории про писаря Микиту и про Шепчиху); есть и прекрасные стилизации под Гоголя (сцены казачьих потех); есть у неё и собственные, независимые от классика сентенции, пронизанные апокалиптическими идеями. Её герой, философ, побывал за гранью жизни, заглянул в самые очи смерти, оттого душа его заледенела. По мысли Садур, между Тем Светом и Этим существуют непростые отношения: какая-то чёрная дыра ведёт в мир загробный, из которого веет на нас леденящей стужей, какой-то приводящей всех в оцепенение мертвечиной. Скажем прямо, это пострашнее, чем у Гоголя. И спектакль “Панночка” с его жертвенным героем, готовым заткнуть своим телом космическую пробоину, мог стать несколько мрачноватым…

Мог, да не стал. Поскольку поставил его Сергей Женовач. Художник с очень светлым мироощущением, с истинно христианской душой. Для режиссёра путеводным в его работе стал гоголевский первоисточник, где ясно сказано, что казачий стоицизм может перебороть любые напасти (недаром философ носит имя римского стоика). А самое лучшее заклинание против нечисти — это чистосердечный смех. И смех в спектакле “Панночка” разогнал по тёмным углам демонов страха, уныния, сладострастия.

 

ПОРТРЕТЫ ТРЕТИЙ И ЧЕТВЁРТЫЙ: “Женитьба” в постановке режиссёра Валерия Якунина; исполнитель — Московский областной камерный театр; “Мёртвые души” (часть вторая) в постановке режиссёра Петра Фоменко; исполнители — артисты Мастерской Петра Фоменко. “Это, однако ж, не всё: на стене сбоку, как войдёшь в церковь, намалевал Вакула чёрта в аду, такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо; а бабы, как только расплакивалось у них на руках дитя, подносили его к картине и говорили: “Он бачь, яка кака намалёвана!” — и дитя, удерживая слезинки, косилось на картину и жалось к груди своей матери”. “Ox, не припоминай его, Бог с ним! — вскрикнула она, вся побледнев. — Ещё третьего дня всю ночь мне снился окаянный. Вздумала, было, на ночь загадать на картах после молитвы, да, видно, в наказание-то Бог и наслал его. Такой гадкий привиделся; а рога-то длиннее бычачьих”.

Дьявольские метаморфозы поистине бесконечны. Помните сказку из “Тысячи и одной ночи” про царевну и ифрита? Как же метался, меняя свои обличья, злой гений: он был львом, скорпионом, орлом, чёрным котом, красным гранатом, рыбой. И всё же возмездие за причинённое другим зло его настигло: ифрит был испепелён. Не так ли идёт борьба с мировым злом и в космосе, и на нашей земле, и в каждой человеческой душе? Важно, чтобы зло было вовремя распознано и ни одна из его масок не ввела нас в заблуждение.

Ещё одно странное и непривычное появление на сцене нечистой силы зрители увидели в спектакле “Женитьба”, поставленном Валерием Якуниным. Этот зрелый художник, что называется, дольше, чем нужно, задержался в провинции. И вот получил наконец театр в Москве. Отличает его коллектив тяготение к классике, а встреча с Гоголем стала вершиной в его творческой биографии.

Приступая к работе над “Женитьбой”, Якунин обратил внимание на одну особенность пьесы: при появлении на сцене Кочкарёва остальные персонажи теряют свою волю, совершают поступки под его диктовку. Совершается какое-то дьявольское наваждение. Помните, как вверяет свою судьбу в руки этого беса бывалый мичман Жевакин. Или, к примеру, невеста Агафья Тихоновна Купердягина, дочь купца третьей гильдии, живущая в Мыльном переулке, кричит на пожаловавших к ней женихов: “Пошли вон, дураки!” Да это же слова, внушённые ей Кочкарёвым! А надворный советник тюфяк Подколесин, сросшийся со своим диваном, вдруг восклицает: “Да позвольте, сударыня, я хочу, чтобы сей же час было венчанье, непременно сей же час”. Не мог он сказать таких слов, если бы не находился под гипнозом мелькнувшего за его спиной куманька Кочкарёва. Кстати, Илья Фомич Кочкарёв каждому встречному набивается в родственники. Каждого (каждую) ловит за фалды (подол), прельщает, совращает, производит массу пустопорожних действий. Всё это не что иное, как мелкая бесовщина. И такое может быть делом рук только врага рода человеческого.

Необходимость жить на сцене сразу в двух измерениях — бытовом и мистическом — ставила перед актёрами чрезвычайно трудные задачи. И надо отдать должное труппе: она оказалась на высоте. Здесь нельзя не выделить Олега Абрамова, тонко доносящего до зрителя скрытую чертовщину своей роли. Его персонаж в спектакле назван “Тот, которого зовут Кочкарёв”. И актёр, и режиссёр придали максимально современное звучание этому гоголевскому персонажу. И в самом деле, разве не наблюдаем мы сейчас разгул бесовщины? И разве не восклицают в сердцах многие из нас: чёрт попутал?.. Да, именно чёрт попутал двух героев пьесы: невесту Агафью Тихоновну (Алла Захарова) и жениха Ивана Кузьмича (Александр Попов). Как гласит старая поговорка: “Все браки совершаются на небесах”; это лукавое сватовство творилось в преисподней, и цель его была одна — глумление над человеком.

Нечистая сила в “Панночке” занимает как бы космогоническую нишу; в “Игроках” — нишу общественную и даже политическую (игроки — политики); в “Женитьбе” же перед нами предстаёт бытовой чёрт. Но персонаж этот отнюдь не мелок, а его злонамеренность может простираться очень далеко. Деятельность Кочкарёвых, когда они занимают высокие посты (например, в правительстве), приводит к бесконечному топтанию на месте, а результат их коловращений — абсолютный ноль…

Обзор гоголевских спектаклей будет неполным, если мы не обратимся к “Мёртвым душам” (часть вторая) в постановке одного из крупнейших мастеров режиссуры Петра Фоменко. Этот профессор ГИТИСа создал школу современной режиссуры (кстати, Женовач — один из его учеников). Своим ученикам маститый режиссёр даёт полное представление о интеллигентном и интеллектуальном русском театре, помогает им избегать растлевающего влияния театральной провинции (она есть и в Москве) с её неизбежными штампами и пристрастием к дешёвой драматургии. Основа театра Фоменко — русская классика; а что может быть выше “Мёртвых душ”, во второй части которых Гоголь вплотную подошёл к духовным откровениям? Разумеется, “Игроки”, “Вий”, “Женитьба” — его важнейшие произведения; но эпическая поэма “Мёртвые души” (современники сравнивали её по степени отражения народной жизни с “Илиадой” и “Одиссеей”) — вершина подвижнической жизни Гоголя.

Я не знаю, есть ли в “Мёртвых душах” мимикрирующие черти и соотносится ли спектакль Фоменко с темой статьи. Но обойти его нельзя. Судите сами, вот главный монолог поэмы, который звучит сегодня как завещание нам, гоголевским потомкам. “Много совершилось в мире заблуждений, которых бы, казалось, теперь не сделал и ребёнок. Какие искривлённые, глухие, узкие, непроходимые, заносящие далеко в сторону дороги избирало человечество, стремясь достигнуть вечной истины, тогда как перед ним весь был открыт прямой путь, подобный пути, ведущему к великолепной храмине, назначенной царю в чертоги! Всех других путей шире и роскошнее он, озарённый солнцем и освещённый всю ночь огнями, но мимо его в глухой темноте текли люди. И сколько раз уже наведённые нисходившим с небес смыслом, они и тут умели отшатнуться и сбиться в сторону, умели среди бела дня попасть вновь в непроходимые захолустья, умели напустить вновь слепой туман друг другу в очи и, влачась вслед за болотными огнями, умели-таки добраться до пропасти, чтобы с ужасом спросить друг друга: где выход, где дорога?”

Если бы, друзья, я писал рецензию на спектакль Петра Фоменко, я бы только повторил эти гоголевские слова. Лучше всё равно не скажешь! Вся Русь, прошлая и современная, явилась перед глазами зрителей в “Мёртвых душах”. Режиссёр убедительно показал всем, что Гоголь сумел заглянуть через полтора столетия и увидеть нас, россиян конца второго тысячелетия, мучительно отыскивающих освещённую христианскими огнями дорогу. Помните, в “Мёртвых душах” мелькает зловещая фигура юрисконсульта, который умел так запутать любое дело, так запорошить людям глаза, что уже ничего разобрать было нельзя? Тень зловещего юрисконсульта (точнее, князя тьмы) нависает и над спектаклем Петра Фоменко (она в музыке, неприметных штрихах сценографии, в сбивчивой интонации актёров). Есть в спектакле и яростный, почти что публицистический призыв — разорвать дьявольский заколдованный круг. И забываешь, где речь идёт о сцене, а где о нашей сегодняшней жизни. Посмотрев спектакль “Мёртвые души”, спрашиваешь себя: долго ли нам ещё влачиться за болотными огнями?

…Недавно я снова посетил старый завидовский храм, овеянный духом самого светлого российского императора Александра Первого. Остановился у входа, над которым как напоминание о предстоящей вечной жизни горит неугасимая лампада. Вспомнил долгий разговор о Гоголе с просвещённым протоиереем отцом Валерием. Опустился на колени: Господи, спаси Россию!

 

Владимир КЛИМЕНКО

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.