Михаил ПОПОВ. ЛЕВША, или СОРОК ПЕРВЫЙ

№ 1997 / 34, 23.02.2015

 

Хорошо тому живётся,

у кого одна нога,

и штанина не порвётся,

и не надо сапога!

 

Платон Антонович затравленно оглянулся, как будто принял эту глупую частушку на свой счёт. Следом за ним по перрону шёл полупьяный дядька с аккордеоном и целой компанией приятелей и приятельниц. Платон Антонович посторонился. Компания миновала его, не обратив никакого внимания на длинную очкастую личность в сером плаще, серой шляпе и разных ботинках.

Дождавшись, когда перрон опустеет, очкастый достал из кармана продолговатый листок бумаги. На нём читалось:

«Объявление.

Одноногий правша (размер 41) ищет, одноногого левшу того же размера для совместной покупки пары осенней обуви.

Житников О.П. Адрес: Бесперебойный переулок, 13, кв. 21».

Платон Антонович большую часть жизни прожил сиротой, получил непрестижное, но высшее образование. Работу свою не любил, зарплату получал маленькую, имел репутацию человека неприятного и странного. К сорока пяти годам он понял, что ему никогда уж не жениться и друзьями не обзавестись. Он до такой степени боялся женщин, что они сами начинали его бояться через несколько секунд после начала беседы. Он до такой степени не верил в чьё бы то ни было хорошее отношение к себе, что на всякий случай гадил всем подряд, чтобы наверняка не остаться в долгу. Таким образом, его, втайне мечтающего об искренней дружбе, все уверенно считали тихой гнидой. Жить в таком состоянии было тяжело, и однажды наступил день, когда Платон Антонович понял, что умрёт, если не обретёт близкого человека. Те, с кем он работал, были недоступны для поползновений товарищеского порядка; его бы попросту сочли безумцем или провокатором, попытайся он кому-нибудь сделать любезность. Прочие граждане, не сослуживцы, были ещё менее доступны для сближения. Он попробовал завести собаку. Завёл, всего за несколько дней (оказался влюбчивым) яростно к ней привязался, но она сдохла. Хозяева щенка, продавая его, не знали, что он болен, но Платон Антонович самому Господу Богу рассмеялся бы в лицо, если бы Тот подтвердил это. Стоя над могилой своего бессловесного и кратковременного друга, Платон Антонович почувствовал, как внутри шевельнулась мысль о самоубийстве. Она казалась спасительной.

На следующий день он увидел по дороге на нелюбимую работу кое-как приклеенный к столбу листок бумаги. Он был так терзаем ветром, что Платон Антонович, пожалев, взял его с собой. Прочитал в вагоне метро – и на него сошло просветление.

Какой изумительный способ познакомиться с человеком!!!

Этот одноногий правша, за то что ему будет сэкономлена половина стоимости осенних ботинок, конечно же, проникнется доверием к нему, Платону Антоновичу. Из доверия возникнет приязнь, а из приязни – дружба. У этих отношений очень прочная, если вдуматься, основа. Ведь кроме осеннего ботинка правше со временем потребуется и зимний; не исключены и домашний тапочек, летняя туфля, кроссовка, шлёпанец. Наконец – ласт и бутс, если он спортивен. Не исключена «вьетнамка» и «чешка». Это же вечная тема!

Платон Антонович внезапно расхохотался. С непривычки это вышло у него чудовищно. Вагон вздрогнул. Просветлённый, выскочил из него на ближайшей станции, искренне жалея ничего не знающих о предстоящем ему счастье пассажиров.

По дороге домой он разработал план. Надо, конечно, для начала и самому притвориться одноногим. Полноценному человеку инвалид не доверится. Дома на тоскливых антресолях он отыскал старый гигантский башмак, забытый жэковским штукатуром после ремонта. Натянул на правую ногу все имевшиеся в хозяйстве носки. И правые, и левые. Помыл и начистил ботинок, надел, зашнуровал. «Протез» был готов. Левой ноге достался сильно поношенный, давно знакомый туфель. Платон Антонович немного потренировался перед зеркалом, дабы выработать настоящую инвалидную походку. Не дай Бог будущий друг разгадает его тайну раньше, чем приязнь проникнет в его сердце. Лживость так же отвратительна одноногому, как и двуногость.

И помчался, надо было спешить, чтобы потенциального друга не перехватил обыкновенный хромой скупец.

Вот она, заветная дверь. По виду за ней скрывается коммуналка. Житникову – два звонка. Нажал. С трепетом прислушался. Вот он, родной, хромает!

– Здравствуйте, вы давали объявление?

– А что, не видно?

– Вот и прекрасно!

– Посмотрим, проходите туда, в комнату.

Тщательно мучая правую ногу – хозяин шёл сзади и явно присматривался, – Платон Антонович пошёл туда, куда было указано. Комната ему очень не понравилась. Вид у неё был почти нежилой. Окна без штор, лампочки без абажура, стол без скатерти, постель без простыни. Хозяин, господин Житников, напротив, понравился. Рослый, хромой мужчина, в недорогом, но приличном костюме, глаза интеллигентные. Главное – трезв. Про себя гость решил, что если понадобится, то ради первой встречи он и за водкой сбегает. За свой счёт. Житников спросил:

– Сорок первый? – Голос его звучал то ли подозрительно, то ли раздражённо.

– Сорок первый, – честно ответил гость.

– Левша?

– Смотрите сами, – Платон Антонович повертелся, как модель перед модельером.

Житников нахмурил седые брови, взял с голого стола трость и вдруг с размаху шарахнул ею по якобы отсутствующей конечности гостя. И заинтересованно спросил:

– Протез?

Слёзы выступили на глаза Платона Антоновича, и он, мило улыбаясь, отвечал:

– Конечно.

– Надоело выбрасывать правые ботинки или напарник умер?

– Да, помер. Удивительной души был человек. Кристальной.

– Ну пошли в магазин, чего ждать-то.

Гость совершенно искренне подволакивал правую ногу. Хозяин шёл следом и на чём свет стоит хаял нашу протезную промышленность.

– Вот у вас, – ещё один удар тростью в район ахиллова сухожилия, – небось «лапа»-то швейцарская, да?

На всё это длинное слово у гостя сил не хватило, и он просипел:

– Шведская.

В магазине Житников потребовал себе пару чрезвычайно дорогих итальянских башмаков. Платон Антонович вздрогнул, сообразив, что денег у него в обрез. Стали мерить. Правше ботинок сразу лёг на ногу. Левше достался строптивый.

– Это сорок первый? – осторожно спросил Платон Антонович, обливаясь потом.

– А какой же! – бодро заявил напарник, любуясь постановкой на полу своей собственной отлично обутой ноги.

– Размера на два, по-моему…

– Так вы меня обманули? – повернулось к Платону Антоновичу надменно-удивлённое лицо. – У вас не сорок первый, зачем же вы явились?

– Нет-нет, уже всё в порядке.

Ничего, думал несчастный, немного потерпим, стоит того.

– В них и пойдём, – заявил довольный покупкой Житников, – а это выбросите на помойку. – И он тростью пододвинул продавщице пару обносков.

Двинулись. Изо всех сил стараясь не подать виду, скрипя зубами мудрости, побрёл Платон Антонович вслед за самым близким ему человеком.

– Знаете, давайте дойдём вон до того рынка. Хочу себе тапочки заодно купить, раз уж мы всё равно встретились.

Ради будущего друга Платон Антонович был готов на всё. В движении он представлял собой непостижимую раскоряку. Левой ноге было тяжелее, чем правой, но этого никак нельзя было показать. Правая тоже не блаженствовала. Спутник ходил по рынку и балагурил с продавщицами. Платон Антонович отвечал мычанием и хрипом. И то, и другое выражало согласие с мнением разговорчивого товарища. Через полчаса, когда он уже частично потерял сознание в неприятном углу за пивным ларьком, случилось происшествие. Перед инвалидами возникли трое громил юношеского возраста и зверского вида. Гоните бабки, дедки, читалось у них на лицах. Житников наклонился к уху Платона Антоновича и сказал:

– Беги, если сможешь, я их задержу.

Платон Антонович боялся уличной преступности больше, чем организованной. Боль в ногах у него стихла от страха. Но тут вспомнил он о своём одиночестве. Бросить с таким трудом добытого напарника?!

– Нет! – прошептал он и сделал решительный и болезненный шаг вперёд. Получил бы он всенепременно по зубам, но тут за пивным ларьком раздалась милицейская трель. Акселераты убрались.

– Гады! – возмущённо сказал Платон Антонович и увидел перед собою лицо счастливого человека. Житников обнял его и с чувством пробормотал:

– Друг!

Качаясь на измученных ногах, Платон Антонович искренне недоумевал, но вместе с тем и радовался.

– Идём скорей, – сказал Житников, – тут у меня машина.

У ворот рынка стояла иномарка, друзья-инвалиды погрузились. Машина тронулась. Житников давал пояснения:

– Я везу тебя к себе в гости, ты не возражаешь?

– Какие могут быть возражения!

– Кстати, обувь можешь снять, я же вижу, как ты мучаешься. Я сразу понял, как ты только вошёл ко мне, что ты не инвалид. Не удивляйся, это очень легко. Я, например, настоящий правша, меня не проведёшь. И я одинок. Богат, но одинок. Я хирург по профессии. Эту грязную комнатушку я снимаю специально для подобных встреч.

С помощью специально под его уродство сделанного управления Житников гнал машину по шоссе.

– Пять лет я ищу друга, даю объявления и встречаюсь с одноногими. Двуногие не для меня, – улыбка пробежала по губам водителя, – так я думал раньше. Несовпадение конечностей в общем-то уничтожает искренность. Одноногие – особое племя. Но подавляющее большинство их – обыкновенные скупцы, без фантазии и душевной широты. Они и вправду приезжали ко мне только в целях экономии. Встречались и психи. Заявлялись также и правши, такие же, как я. На что они рассчитывали, не знаю. Я могу быть близок только с левшой. Однажды явился громила с сорок пятым размером, еле отделался. Кстати, самый назойливый размер – сорок третий. Так вот, за пять лет ни одного живого разговора, ни одного чистого сердца. Хватают свой ботинок – и домой, скоты!

– Неужели не было ни одного двуногого?

– Как не быть. Шутники, мразь, считающая себя остроумной, клёвой. Но против них у меня есть свои способы. Вместо хеппенинга они получали тростью по зубам.

Машина въехала в дачный посёлок.

– Но однажды пришёл один настоящий. Я тебе как-нибудь о нём расскажу. У нас не сложилось по моей вине. Я как врач сработал неважно.

Дача представляла собой двухэтажный деревянный дворец.

– Выходи… Погоди, я сейчас принесу тебе что-нибудь на ногу.

Рассказ продолжился уже внутри дома.

– А тебя я решил проверить, и ты превзошёл все мои ожидания. Ты был одинок, ты так хотел моей дружбы, что вытерпел всё. И трость, и тридцать девятый вместосорок первого, и прогулку по колдобинам, и нанятых хулиганов не испугался. Так что давай выпьем!

Заиграла музыка в отворяемом баре. Наливая редкостный напиток в хрустальные бокалы, Житников продолжал говорить:

– Там у меня сауна, там бильярдная.

– А эта дверь, высокая дверь, железная?

– Это операционная, я ведь хирург, ну пей.

– Сбитый с толку, запутавшийся в своих в общем-то приятных ощущениях, Платон Антонович залпом выпил содержимое бокала. Очнулся он в кровати. Один. Под белой простынёй. Чувствовалось, что с ним что-то не так. Но вот что? Сильно болела левая нога, но ей, впрочем, болеть было положено. Комната напоминала больничную палату. Хотелось встать, но было ясно, что вставать не стоит. Начали возвращаться воспоминания. Одновременно с ними послышались торопливые, хотя и хромые шаги. Распахнулась дверь, появился сияющий, разодетый Житников. В руках он держал обувную коробку.

– Это тебе, – сказал он прочувствованно.

– Что это? И что со мной?

– С тобой? Ты ещё спрашиваешь? Я сделал с тобой то, чего ты так желал. Я отрезал тебе ногу, которая могла помешать нашей дружбе. Вот смотри, чтобы ты не думал, будто мне чего-то жалко для друга. Эти ботинки стоят триста баксов. И это точно сорок первый. – С этими словами он достал из коробки два произведения сапожного искусства и одно торжественно отшвырнул в сторону: – Ты счастлив?

– О, да! – разрыдался новоинвалид. И он не лгал. За такую ничтожную плату, как лишняя, никому не нужная нога, он получал всё: счастье, друга, жизнь!

– Сейчас мы его примерим.

Житников откинул простыню и вдруг замер. Побледнел.

– Что с тобою? – испуганно спросил Платон Антонович.

Житников выронил ботинок, а потом с глухим стоном рухнул вслед за ним. Там, ползая в ногах кровати, он рыдал и вопил:

– Опять, о Боже, опять! Я опять отрезал не ту ногу! Ты не левша! Понимаешь, не левша! И это уже второй раз! Горе мне, горе!

 

Михаил ПОПОВ