Родом не из детства

№ 2015 / 31, 10.09.2015

    Когда на книге с заглавием «Русские дети» стоит пометка «18+», возникают нездоровые ассоциации. Начинаешь задумываться: для каких целей она могла бы быть написана, на какую аудиторию рассчитана? В предисловии, слава Богу, составители разъясняют: «Перед вами не детская книга. Перед вами книга о детях». Первоначальный страх проходит, и, приступая к чтению рассказов, помещённых в сборнике, начинаешь настраиваться либо на популярное детоведение, своего рода инструкцию по эксплуатации детей, написанную для взрослых, либо на памятку для забывчивых, для тех, у кого из памяти вывалилось, что он родом из детства.

 

16

   

    Но и здесь читателя ожидает разочарование. Прочитав несколько рассказов, приходишь к выводу, что это не та книга, в которой взрослые делятся тем, что они думают о детях и детстве. Во многих рассказах детство представлено лишь пунктирно или в качестве фона. Формальным требованиям рассказа об утре жизни следуют немногие из представленных авторов. Изо всех сил стараются не вывалиться из темы А. Евдокимов, В. Курицын.  М. Фрай, А. Старобинец выдают вариации на темы В. Драгунского. В. Сероклинов идет легким путём, извлекая из памяти, «что бывало» в детские годы. В. Водолазкин, вспоминает о своем детстве. С. Шаргунов, делится искренней радостью и тревогой за сына. Р. Сенчин, едва ли ни единственный, выходит на обобщение темы («Тяжело живут русские дети»). Вот, кажется, и все из 48 рассказов сборника. Остальное, как писали раньше в сочинениях, «не соответствует теме». Ничего вы не узнаете от других авторов ни о детстве, ни о детях. Е. Попов пишет о страшном усатом-полосатом Сталине, сводит, не стесняясь в выражениях, с ним счёты. А. Рубанов бойко и уверенно строчит о модных закидонах современных родителей в «Слинго-папе». И. Бояшов занимается художественными экспериментами в области избитых семейных литературных сюжетов. П. Пепперштейн вспоминает Майкла Джексона. М. Степнова в  своем монологе домохозяйки делает кавер на Клару Новикову. А П. Крусанов, С. Самсонов, А. Слаповский с разной степенью многословия нагоняют чернуху. М. Кучерская и вовсе аукает и гугукает.

    Опять обманули.

    Понятно, что писать также как раньше о детстве сегодня нельзя. О толстовском каноне и вовсе не следует заикаться: вспомнили, XXI век на дворе! Советский стандарт школьной повести и рассказов для самых маленьких в духе Л. Пантелеева или В. Осеевой исчерпал себя: не соответствует времени, отдаёт пошлостью, схематизмом, верхоглядством. Однако и стремления вырваться из традиции, перейти к чему-то новому, всерьёз нет. Искушение сбиться на традиционные мальчишеские коленки и поиски чудесного в духе «Тихих троечников» слишком велико. В итоге получается ненатурально, по нынешним временам фантастично. Драгунский-light.

    Сборник «Русские дети» весьма показателен. Детство для взрослых ныне не просто неизведанная, таинственная территория. Оно – сфера жизни, практически не вызывающая интереса. Этим и объясняется откровенный уход от темы у большого количества авторов. Тот уникальный мир детских мыслей, переживаний, который открыла отечественная литература с момента появления трилогии Толстого, похоже навсегда закрылся для современного российского писателя. И в этом нет ничего удивительного. Отсутствие внимательного отношения к детству – частный случай общей потери интереса к чему-либо, кроме собственной персоны.

    Детство схематично и примитивно. В нём нет ничего сложного и трудного. Нет глубины, нет ничего значительного. Этот взрослоцентризм сквозит в стремлении писать о детстве по привычной уже схеме и в привычной манере. Чего там особо разбираться? В итоге современный читатель произведений о детстве получает событийный вал, сводящийся к стандартной уличной беготне, уличным приятелям и каким-то диким, но обязательно трогательным детским фантазиям. Собственно, современный рассказ о детстве в «большой литературе» в большинстве своём по преимуществу можно свести к этой формуле – «трогательная пошлость». И от того, что авторы, взявшиеся писать о детстве, разбавляют однообразный лишь в абстрактном рассмотрении процесс взросления фантастическими историями, пошлость ощущается ещё явственнее.

    Детей не любят, детьми не интересуются, детства не помнят.

    Никакой исследовательской стратегии, никакого желания показать диалектику становящейся души. Практически все пишут детство снаружи и свысока, с позиции прохожего (ах, как славно деточки играют) и взрослого (был у меня в детстве игрушечный утёнок, мягкий и жёлтый, хорошо в ванне плавал). Дети «большим» писателям не интересны, поэтому они их выдумывают, или клеят им ярлыки.

13     Жаждой разбить стереотипное представление о детстве пронизан другой тематический сборник – «Детский мир», составителем которого выступил Д. Быков. «Детство – хищническая площадка молодняка, страшный мир, лишённый снисхождения, и, главное, свободы… Маленький школьник всегда грозно покинут, это биологическая, непреодолимая драма детства…Детство всё воспринимает всерьёз и детская литература должна быть трагической» – пишет он в предисловии к сборнику.

    Мнение спорное. Но концепция обрисована, и детство наполняется хоть каким-то содержанием, какой-то идеей, из которой растёт осмысленный подход к теме. Рассказать о детстве – не просто насобирать анекдотов и обрывочных воспоминаний. Рассказать о детстве – значит понять его смысл. Эта концептуальность позволяет сборнику Быкова выглядеть более убедительно, чем сборник под редакцией А. Етоева, П. Крусанова. Пусть и через негатив, но здесь возможно сохранение представления об уникальности детского мира, которое выброшено за ненадобностью многими авторами сборника «Русские дети». Конечно, картины детства при таком подходе выходят однобокими. Дети страдают и страдают. Почти по Пелевину: «Видеть мир – означает замараться и участвовать в его мерзостях». Конечно, элемент правды в мрачном прочтении детства есть. Но вот верно ли проецировать чернушный взгляд Петрушевской или того же Пелевина, с которым состязаются многие авторы сборника, на детство? Ребячьи страхи и тяготы детской жизни отличаются от взрослых. В детстве страшно, но не так как это видится взрослому. Нет такой детализации, таких подробностей. Да и пугает совсем другое, нередко пустое и незначительное, не с взрослой точки зрения, а по бытию. Детство мнительно. В детстве многое расплывчато и не отличается определённостью. Без этой неопределённости, специфичного фокуса, тезис о детстве как несвободе, тёмной поре, просто повисает в воздухе. Детство трагично в своей серьёзности, бесхитростности, открытости миру, доверчивости, в своей диалектике свободы и несвободы.

    Благодаря стараниям Д. Быкова, усилиям Л. Улицкой, М. Веллера, А. Иличевского в «Детском мире» просматривается хоть какая-то философия детства, общее понимание специфичности этого культурного, социального и личностного феномена. Правда, в устах Иличевского эта философия грешит псевдонаучной безапелляционностью: «В детстве человек имеет дело только с пространством. Время ему беразлично». Звучит красиво, а аргументации никакой. Да и лишено фактического подтверждения. В детстве время есть – только это время настоящее. Ребёнка не гнетёт будущее, потому что он о нём не думает за пределами настоящего, и не мучает прошлое, потому что у него его ещё нет.

    Художественно замах на концептуальное видение детства подкреплен лишь проверенным литературным материалом – рассказами Ю. Казакова, Т. Толстой, А. Битова. Произведения последних лет до заданного идейного уровня не поднимаются. То есть страх, конечно, есть, но вот детство пропадает.  Кому-то не хватает типизации, обобщения (А. Кабаков, М. Веллер, А. Матвеева, М. Шишкин). Кто-то, как и в сборнике «Русские дети» занимается подменой темы (А. Терехов, М. Степнова). В конечном итоге, заявленная программа крушения стереотипов оказывается невыполненной. Отчасти и потому, что весь ужас детства в ряде рассказов, особенно автобиографических, сводится к иллюстрации чисто идеологической позиции: советское детство было серым, голодным и жестоким. Ярче всех здесь блистают А. Макаревич и М. Шишкин. Тексты обоих – идеальный образчик советского литературного агитпропа наоборот. При этом главная задача автора спроецировать свои нынешние убеждения на прошлое, показать себя как борца с режимом с самой колыбели.

    В итоге получается, что небезразличие к детству, как ни пытается откреститься от этого в предисловии Д. Быков, оказывается продиктовано чисто идеологическими мотивами. И здесь уже не знаешь, что хуже – безразличие к теме, или манипулирование ею. И то, и другое одинаково плохо.

    «Детский мир» поделен на две части. И это деление отражает две формы освоения темы детства – художественный («о других») и мемуарный («о себе»). Деление, естественно, при нашем литературном субъектоцентризме весьма условное. Да оно и в философском плане не может быть иным – детство, как и смерть, всегда свое детство, оно персоналистично, личностно окрашено. Условно оно и в плане мифотворчества детства. И там, и там, в конечном счёте, перед нами образ детства, созданный различными способами. М. Веллер ярко пишет о своём детстве. Но у него, как и у Т. Толстой представлено олитературенное детство, детство мифологизированное, поэтизированное. Такое детство похоже на банку варенья, которое умело заготовили, но добавили такое количество сахара, что вкус натуральных ягод изменился в нём до неузнаваемости.

    Вопрос о том, можно ли, нужно ли преодолеть этот изъян, открыт. Плохо ли это? Это не тот вопрос, который следует озвучить. Гораздо важнее указать на то, что ничего другого у нас, к сожалению, кажется, не предлагается. Конечно, линия А. Толстого, Б. Зайцева, И. Шмелева, рисующих, невзирая на тяготы детской жизни, свои ранние годы в карамельных литературных тонах, достойна продолжения. Но неплохо было бы пойти и другими путями.

    Какими? Чёткого ответа здесь нет. Тема детства в «большой литературе» может быть представлена в трёх видах: детство как память, детство как урок и детство как ценность. И память, и урок представляют собой взрослые рационализации, в которых детство всегда выступает как средство: средство политической борьбы, психотерапии, нравственного самосовершенствования или, напротив, разнуздания. Большей значимостью обладают произведения, в которых детство схвачено как ценность, как значимая часть человеческого существования, во всей своей жизненной противоречивости, без излишних кренов в чёрное или розовое. Но для этого нужен взгляд изнутри, для этого нужно самому стать ребёнком не в биологическом, а в евангельском смысле.

    «Люди, прожившие детство всерьёз и с открытыми глазами, выходят в жизнь готовыми…»  говорит Д. Быков. О подавляющем большинстве авторов «Русских детей» и «Детского мира» этого не скажешь. Они не готовы ни как люди, ни как писатели. Глаза их широко закрыты. Может быть, потому что родом они не из детства?

 

Сергей МОРОЗОВ

 

г. НОВОКУЗНЕЦК

 


Русские дети. Сборник рассказов/ Сост. А. Етоев. П. Крусанов – СПб.: Азбука-Аттикус, 2013

Детский мир. Рассказы / Сост. Д. Быков. — М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.