Александр ИГУМНОВ. НЕ ОСТАВЛЯТЬ В ЖИВЫХ

№ 1998 / 9, 23.02.2015

Рассказ

 

Посвящаю участникам афганского похода Ивану Цуприкову и Владимиру Баландаеву

 

Кишлак был уничтожен только к вечеру. Накануне группа захвата, высаженная из вертолётов в глухое ущелье, энергично вскарабкалась на горные вершины, выпирающие своими гранитными пиками в небесную высь…

Отделение сержанта Владимира Жданова пополнилось новичками – желторотыми салагами-спортсменами. На базе старички заставляли двухметровых «бугаёв» до седьмого пота ползать по-пластунски, носиться как угорелые, при полной выкладке, по сорокаградусной жаре, держали на голодном пайке, без грамма воды и пищи. Тот, кто осмеливался поднять спину от земли, получал громкого «леща» от самого сержанта. Резкий удар скрученной волосяной плёткой по заднице сопровождал дружный хохот старичков и насмешливый голос Кости: «Учись, салага, учись, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия».

Уморённые от казавшейся бестолковой муштры, новички взбунтовались и потребовали воды. На что грузин Гога бодро ответил:

– Тебе не дам, себе не дам, никому не дам. В тебе воды много, ползай давай. Вода вредно сейчас, терпи солдат, после дам. Вперёд, шайтан! – Он грозно закатывал глаза и левым боковым врезал по печёнке добродушного верзилу Сеню Савченко. От неожиданности и боли Семён изогнулся в три погибели. Грузин резко сделал подсечку, крутанул его бычью шею и рывком пустил грузное тело новичка в свободное плавание. Семён перевернулся через голову и рухнул лицом в горячий песок. Не успел фыркнуть, как резкий ожог ниже пояса заставил его прижаться к земле.

Плётка больно жиганула пышущее здоровьем тело Семёна. Жалко всхлипывая и постанывая, он задвигал руками и ногами. Рядом, усердно сопя, обгоняя его, ползли ещё три десантника его призыва. И казалось, что не будет конца этой песчаной дороге, что треснут от жажды высохшие, обкусанные губы, взорвутся от нехватки воздуха измученные лёгкие, выскочит из груди усталое сердце, сгорит в огне обожжённая плёткой задница, наступит конец света и всё кончится. Но мучения продолжались.

После ползанья приступом брали препятствия. Сотни раз лазали по лестнице и канату. Вверх – вниз. Вниз – вверх. Падали, поднимались, косились на плётку в руках сержанта и уже безоговорочно выполняли приказы. Потом были приёмы рукопашного боя. Лихо дубасили друг друга по мордасам. Доходило до драки, но Гоглидзе вовремя новичков растаскивал.

Затем кидали ножи в чучело. Сотни, тысячи раз – снимали часовых. И опять делали друг другу больно. Но уже не злились. Тупели от боли и становились равнодушными даже к собственным страданиям. В голове – шаром покати. Всего несколько слов команд, механических мыслей и вечное желание пить. Затем трёхкилометровый марш-бросок вокруг палаточного городка к стрельбищу! До сумерек стреляли стоя, сидя, лежа, набегу, в падении, через плечо, на шорох и звук. Кидали гранаты прицельно, как баскетбольные мячи в корзину. И ещё чёрт знает чем занимались. И так спозаранку и до заката. К концу дня получали долгожданную воду.

Сержант Костя Жданов, тоже уставший, как всегда, был расположен к шутке:

– Что, братва, трудно? Это вам не Гагры. Пить много нельзя. Привыкайте глотками, а не стаканами. Семён, тебе бы воду, как брагу, в ковшике подавай. Что морду воротишь? Я тебя плёткой только по заднице. Вон она какая у тебя толстая, всех демаскирует. Больно, да? До свадьбы заживёт. Не выставляй её напоказ, а то потеряешь. Я и говорю: духи прострелят или голову, или её. Ладно, кончай злиться. Мне ещё не так попадало, было время. Зато видите – жив… В горах или победишь, или подохнешь, или обузой будешь. Вот и выбирай.

Новички гордо и демонстративно молчали, миролюбиво поглядывая на сержанта и главного их обидчика – грузина Гогу. И не было на сердце зла и обиды. Всё вышло с потом.

Так продолжалось с неделю. Так было надо. Так диктовала жизнь. А может, и смерть. Здесь, на базе, делились на молодых и стариков. Там, в горах, все были равны. Как перед Богом. В одних условиях. Разница была лишь в том, что выживал сильнейший. И духом, и телом. Разумом и сноровкой. Дисциплиной и инициативой. Жаждой жить и вернуться на Родину. Из стариков и из молодых. Из солдат и офицеров…

Они были одними из первых русских, ступивших на эту землю. А из русских – первыми, оседлавшими вершины Гиндукуша над злосчастным кишлаком. Всю ночь молча и упорно долбили горную гряду, делали лазы и норы, выставляли пулемёты, ставили мины-ловушкй, перекрывая возможный прорыв «духов» по рукаву долины. К утру замерли в ожидании. До обеда выдвигалась на позиции броня. Неторопливо, грозно и неотвратимо к селению приближалась гроза.

С запада и востока на клочках обработанной земли, на песчаных барханах и скалистых возвышенностях расположились расчёты ракетных установок. Мощные танковые орудия и стволы лёгких бронемашин, подошедших вплотную, взяли под прицел весь хаотично разбросанный жилой массив. Отступление на север преграждала бурная в это время года река, переправиться через которую не рискнул бы и сумасшедший. В воздухе барражировала дежурная пара вертушек, готовая немедленно нанести удар по противнику. А где-то на аэродромах, далеко в Союзе, уже выруливали на взлётную полосу стратегические бомбардировщики и ждали приказа.

Кишлак и прилегающая к нему «зелёнка» были блокированы полностью. Молоденький лейтенант из отдела пропаганды и агитации, курносый, с ямочкой на подбородке, в аккуратно пригнанной и ладно сидящей камуфляжной форме, с планшетом на боку и биноклем на груди, явно впервые участвующий в боевой операций, подбежал к командиру батальона спецназа майору Маликову и весело отрапортовал:

– К заданию готов. Разрешите выполнять.

– Давайте, – недовольно буркнул майор, совершенно не разделяя восторга лейтенанта.

Хорошего было мало. Только что радист получил приказ. Было сказано: никого не оставлять в живых. Это значит – работать на уничтожение. Вся и всех. Майору не привыкать. Он старый служака, хорошо знает своё дело. В его военной биографии были и не такие эпизоды.

Маликов не раздумывал. Сначала начнёт авиация, артиллерия, а затем продолжат его ребята. Чуть кто дернётся – снова авиация и артиллерия. Впереди броня. И снова ребята. Своих пацанов он берёг. В дело пускал в крайнем случае. Хорошо усвоил аксиому, что жалеть боезапас нельзя. Его в Союзе навалом. Гниёт на военных складах. На сотню таких войн хватит. Родом он был из деревни. И ему часто приходило на ум поле. Обыкновенное крестьянское, хлебное. Видел, как по нему идут трактора. Пашут, а затем боронят и сеют зерно. Так и он, прежде чем пустить ребят в атаку, старался поглубже пропахать землю снарядами, проборонить ракетами и засеять осколками. На его поле не рос ни хлеб, ни даже сорная трава. Зато наступать можно было смело.

Такого большого жилого массива обрабатывать ему ещё не приходилось. Намечалась обильная жатва. Думать об этом, решать, а тем более отдавать приказ ему на сей раз не хотелось. До последнего тянул резину. Вот и этого юнца из отдела пропаганды вызвал, пусть попробует. Может, что и получится. Он вновь встретился глазами с азартным взглядом симпатичного политработника. Вспомнил самого себя из далёкого прошлого, декабря семьдесят девятого. Всё повторяется. Разное время, другие сюжеты. Только тема одна. Война, убийство и смерть. Три неразлучных спутника в истории человечества. Чтобы смягчить обстановку, Маликов коротко добавил:

– Ты, Иван, осторожней агитируй, держи дистанцию.

Лицо лейтенанта расплылось в улыбке. В какой-то удальской и одновременно хищной, беспечно-нетерпеливой. Молодцевато козырнув рукой, он вспрыгнул на капот и скрылся внутри «бээмпэшки». Механик рванул газ, и, обдав комбата облаком пыли, боевая машина пехоты помчалась в сторону кишлака.

«Ерунда всё это, – неожиданно зевнув, подумал Маликов, внимательно наблюдая в бинокль за движением машины. – Всё равно «духи» мирных из селения не выпустят, будут держать в качестве заложников, живым прикрытием. Откуда им знать, что получен приказ уничтожить кишлак. Живые свидетели в таких случаях не нужны. Хоть бы сдались, черти! Профильтровали через одного. Глядишь, женщины и дети в живых бы остались. Сожгли бы пустой кишлак, как сожгли десятки подобных. И дело в шляпе. Так нет же, как истуканы, во имя своего Аллаха дружно умрут все. И лейтенант, вероятно, бесполезно дёргается. Одной стороной приговор уже подписан. Главарь, старейшина, мулла решил их судьбы. Теперь дело за другой».

Майор не спешил, он отчётливо сознавал, что именно ему предстоит дать команду, сделать последний толчок к началу бойни. Тоже одобренной старейшинами из Москвы и благословлённой патриархами Политбюро.

«Не надо было нам сюда соваться со своим уставом. Попали в дерьмо и чем это кончится?» – тоскливо оборвал поток своих мыслей Маликов, прислушиваясь к звонкому голосу лейтенанта. Тот нудно и долго о чём-то на «фарси» убеждал через мегафон афганцев. «Бээмпэшки» кружили вблизи «зелёнки», останавливались, и вновь раздавался настойчивый призыв лейтенанта. Майор поморщился, увидев, что агитаторы нарушили границу ориентира – одиночный пышный эвкалипт, дальше которого он запретил лейтенанту приближаться к кишлаку. Он оторвал взгляд от бинокля и сказал своему заместителю, капитану Баеву:

– Салага, мать твою, грохнут же. Куда лезет.

Вновь прильнул к окулярам, вглядываясь в пустынный кишлак. Приятно удивился, когда заметил одиночные фигурки людей, потянувшихся к «бэтээру». «Смотри-ка, сработало!» – успел подумать он, как короткие пулемётные очереди откуда-то из центра селения прижали сдающихся к земле. Гулко бухнули далёкие выстрелы, окружив «бээмпэшку» султанами разрывов. На бешеной скорости бронемашина попыталась выскочить из-под огня и вдруг подпрыгнула, как игрушечный мячик, резко остановилась, задрав носовую часть в небо. Затем накренилась, плавно перевернулась и юзом, на тормозах скатилась в ложбину. Тут же из ложбины рванул яркий столб огня, а затем чёрное облако чёрной копоти.

– 31-й! Вперёд! – несколько раз рявкнул в микрофон покрытый по уши пылью заместитель Маликова. Не удержался, выскочил на плато и замахал в сторону танковой роты руками. Тут же раздался далёкий одиночный винтовочный выстрел. Баев замер на миг с вытянутыми вверх руками, а затем грузно опустился на землю, схватившись ладонями за грудь. Его подтянули за плечи и волоком втащили тело в укрытие. На груди выступила кровь. Тело капитана дёргалось в предсмертных судорогах. Он сумел открыть глаза и с какой-то грустью и надеждой долго смотрел на комбата. Он так и умер с открытыми глазами, не проронив ни слова.

Лицо комбата ничего не выражало. Щёки его побелели, дрожь пробежала по скулам, спрятавшись в плотно сжатых губах. Зрачки глаз расширились и наполнились жестоким огнём. Он тяжело, с натягом вздохнул и вновь уставился в бинокль.

К БТРу мчались три танка, облепленных, как гроздь винограда, десантурой. С высотки, где находилось отделение сержанта Жданова, прозвучали выстрелы. Радист схватил наушники и несколько раз повторил:

– Без команды не стрелять. Слышите? Без команды не стрелять.

Ждали команды урчавшие в небе вертушки. Молотили двигателями в Баграме загруженные бомбами самолёты. Застыли на кнопке «Стрельба» пальцы операторов ракетных установок. Примкнули к окулярам прицелов глаза наводчиков танков и БТРов. Изготовилась к стрельбе артиллерия. Сняли с предохранителей и передёрнули затворы автоматов десантники. Застыла в ожидании чего-то ужасного и природа. Слабый ветерок, обдав жаром лица, умчался вдаль и спрятался за вершину гор. Усталое жёлтое солнце спешило на запад, подальше к закату. Всего несколько секунд отделяло ещё цветущий жизнью кишлак от границы хаоса и смерти.

Майор Маликов сверху вниз рубанул рукой. Радист молниеносно продублировал приказ о начале атаки, окончательно разрубив тонкую ниточку между жизнью и смертью. Рявкнули, застрочили десятки стволов. Ураган взрывов накрыл кишлак сплошным залповым смерчем, методично и беспощадно стирая с поверхности земли всё живое. Вероятно, и тех людей, кто пытался сдаться. Особенно досталось «зелёнке». После залповой стрельбы огонь танковых орудий, артиллерии и ракетных установок стал хаотичен. Расчёты сами выбирали цели и стреляли по готовности.

С пригорка, на который выдвинулся командный пункт батальона, хорошо было видно, как разрывы снарядов вдребезги разбивали глинобитные дувалы, а неуправляемые ракеты кучно ложились на кривые улочки, стремительно врывались в дверные проемы жилищ. Сотни ядовитых жал горячего свинца разлетались в разные стороны, круша на своём пути людей и животных. Ещё носилась по улицам чудом оставшаяся в живых курица, изредка из развалин появлялись фигурки людей, но уже вторая волна смертоносного урагана готова была низвергнуться на землю. В небе с востока появились «сухарики». Эскадрилья самолётов пропахала кишлак пятьсоткилограммовыми бомбами и вторым заходом, сорвавшись в пике, нанесла точечный ракетный удар. И наконец-то юркие «двадцатьчетвёрки», а следом «восьмёрки» плюнули огнём из всех стволов, закончив свинцовую смертельную пляску.

И тут же двинулся вперёд разопревший от ожидания и безделья, разгорячённый от увиденного спецназ. Через полчаса десантура захватила всю «зелёнку» вблизи кишлака, выйдя на финишную прямую.

К комбату стремительно подкатили две бронемашины. Бережно опустили с капота и положили на брезент рядом с телом капитана Баева и стонущего лейтенанта.

– Без сознания, – как сквозь сон услышал майор голос хмурого, с обвязанной белоснежным бинтом головой, полуголого десантника. – У меня куртка загорелась, когда лейтенанта вытаскивал. Сквозное ранение в голову и удар в затылок. Может быть, выживет. Механик и стрелок мертвы, раздавило всмятку.

Маликов старался не смотреть на лежавшие рядом тела капитана Баева и лейтенанта Суприкова, на всех ребят, убитых и раненых, приготовленных к загрузке в вертолёт. Боялся при подчинённых показать свои чувства. И ещё что-то такое, что на гражданке называется жалостью, а здесь слюнтяйством. Отвёл взгляд в сторону и буднично бросил:

– Лейтенанта и всех раненых в вертолёт и быстро в госпиталь. Убитые подождут, им теперь спешить некуда.

Про себя подумал: «К вечеру ещё больше будет, отправим потом. Может быть, и сам в ящик сыграю, кто знает. Баев погиб, хоть бы ты, Ванюша, остался жив. Помоги ему, Господи!»

Комбат резко оборвал поток мыслей.

– Пленные есть?

Радист пожал плечами и ответил:

– Начальник штаба собирает данные. По докладам ротных в «зелёнке» только трупы. В кишлак не совались – ждут команды.

Майор Маликов и радист так и не узнают, что пленные были. Один мужчина и его жёны, откликнувшиеся на призыв лейтенанта Суприкова о сдаче. Оглохших и обессиленных, жалких и растерянных людей захватило отделение Кости Жданова. Позже десантура распорядилась их судьбой – жёстко и безжалостно. Убитых «духов» насчитали более полусотни. Несколько человек бросились в реку. Многие слышали их крики о помощи.

Отделение Кости Жданова после нанесения авиационного бомбово-штурмового удара (БШУ) спустилось в долину на изгиб горной реки. По пути взяли в плен трёх женщин и мужика. Сорвав паранджи, были приятно удивлены милыми мордашками молоденьких жён трясущегося от страха крестьянина. Мысль пристрелить пленных и скинуть тела в реку сразу же вылетела из головы сержанта. Он плотоядно ухмыльнулся и приказал:

– Гога, спрячь их с глаз подальше. Мужики, пока не тронь, а то выть начнут. После ближе познакомимся…

– Понял, командир, всё будет в ажуре, не впервой…

Жданов уже не слышал своего бравого помощника. Его острый слух уловил крики людей, тонувших в бурном потоке горной реки. Взгляд выхватил из пузырящейся горной реки чью-то голову. Хищно сверкнув глазами, он схватил «снайперку». Методично и хладнокровно расстрелял несколько человек, всаживая в каждое тело пулю для страховки. Довольно ухмыльнулся и объяснил стрелявшему короткими очередями Сене Савченко:

– Всё равно потонут. Так я их вне очереди к Аллаху. Чем больше этой дряни убьёшь, тем больше сам проживёшь. Мы – их, они – нас. Диалектика жизни.

Но потонули не все. Двоих молодых и сильных парней, вовремя нырнувших под воду и избежавших пуль сержанта, река вынесла на песчаную отмель в трёх километрах от кишлака. Они с трудом отползли в укрытие и отлёживались до сумерек. Яростно и бессильно кусали губы, наблюдая, как русский спецназ уничтожает кишлак. Ночью направились в сторону Пандшера к Ахмад-шаху Масуду.

Комбат в сопровождении ротных командиров брёл по «зелёнке», внимательно рассматривая хмурые, искажённые гримасой боли лица убитых. Что он хотел увидеть, найти, понять, осмыслить в этой дикой картине смерти? Таинственное, загадочное, завораживающее желание, отвратительное, нездоровое любопытство звали его посмотреть на жестокое деяние рук своих и соотечественников. Женщин и детей не было. Видимо, прятались в подземных норах или были погребены под развалинами глинобитных дувалов. Разве только вон тот мальчишка с автоматом в руках, с разорванным животом и застрявшим где-то в пояснице окровавленным осколком.

Его изуродованное, ощерённое в оскале лицо уже покрылось бледной плёнкой смерти. На песок через лохмотья чёрного стёганого халата вывалились зеленоватые кишки. От них ещё шёл пар, лёгкая пепельная дымка. В огромных открытых глазах ещё сохранились отблески жизни. Молодецкая удаль и отвага. Боль и печаль запечатлелись в его глазах, внимательно смотрящих на комбата.

Вероятно, мальчуган принял мгновенную смерть, не познав предмогильного стариковского страха, не почувствовав границы между светом и мраком.

Майор медленно наклонился, провёл ладонью по глазам убитого и приказал прикрыть тело обрывком брезента. Отвёл взгляд в сторону и остолбенел от неожиданности. Прямо перед глазами, в каких-то трёх шагах, лежал труп девушки, совсем не похожий на покорный и послушный облик восточной женщины. Она была прекрасна в последние секунды жизни. В джинсовых, облегающих бёдра брюках, с согнутыми коленками, она ласково обнимала рукой камень, прижавшись правой половиной лица к зеленоватой гранитной поверхности. Копна пышных светлых волос, плотно обтянутых по лбу зелёной лентой, мирно покоилась на покатых девичьих плечах. Концы золотистых завитушек прикрывали поясной ремешок, на котором болтался широкий армейский патронташ. Левый глаз остался прищуренным, как у молодой кокетки, подмигивающей понравившемуся парню. То ли европейка, то ли американка, то ли метиска. Любительница приключений или идейная мусульманка? Откуда забросила судьба эту амазонку-воительницу в суровые афганские горы? И это для майора Маликова осталось навсегда тайной.

На камне лежала современная снайперская винтовка, рядом валялось несколько стреляных гильз, забрызганных кровью.

Поблизости оказался сержант Костя Жданов. Он бесцеремонно растолкал толпу десантников, мельком взглянул на труп девушки и, заметив снайперскую винтовку, злорадно схватил её. Его всегда бледное лицо побагровело, в глазах вспыхнул яростный огонёк.

– Гадина! – заорал он. – Притаилась, курва, за камнем. Из снайперки ребят била. Замкомбата, стерва, срезала. Я её в бинокль вычислил, ловко спряталась. Думал, мужик, а это баба, сучара французская!

Он пнул носком массивного ботинка по её изогнутым бёдрам и, просунув ногу под живот, резко перевернул тело на спину. Её голова скатилась с валуна, и перед глазами десантуры открылась отвратительная картина смерти, реальный мир, в котором они существовали.

Правая щека девушки и левый глаз были вырваны напрочь. На камне остались тёмно-бордовый сгусток засохшей крови и кусочек прилипшего мяса. Был непонятен убийственный ход пули, исковеркавшей правую сторону лба, глаз, щёку, подбородок и не задевшей левую сторону лица и тыльную часть затылка.

Комбат недовольно покосился. Повернувшись в сторону начальника штаба, он спросил:

– Потери подсчитали?

– Пятеро наповал, семеро еле живы и эти, агитаторы…

Начальник штаба оторвал заворожённый взгляд от трупа девушки, сосредоточился и внимательно оглядел местность в бинокль. Уже спокойным и деловым тоном ответил:

– Добивать надо недобитков, иначе очухаются. Хотя навряд ли. После такой долбёжки в земле разве только кроты выживут. Пора наступать, командир, на кишлак.

Основной удар был нанесён по позициям «духов» в распаханной под посевы земле, в плантацях цитрусовых. В самом кишлаке в живых оставалось ещё много людей. Женщины, старики, дети, больные и раненые. Обессиленные, оглохшие от бешеной бомбёжки люди боролись за жизнь, зарывались в землю. Прятались в ямах. Прятали своих детей, стариков, прятались сами.

Так устроен человек, так устроен весь животный мир. Каждая мало-мальски земная тварь имеет инстинкт самосохранения. Прятались, твёрдо зная, что тоже вскоре умрут под пулями спецназовцев. Кто попадёт в ад, кто в рай. Кого услышит Аллах, кого нет. И будет ли что потом, после смерти?

Майор Маликов посмотрел на наручные часы, что-то окончательно решил для себя и скомандовал:

– Прочесать кишлак. И чтобы по всем правилам.

Он в последний раз взглянул на красавицу-снайпершу. В памяти промелькнуло бледное, обескровленное лицо раненого лейтенанта, красное пятно на груди заместителя, шеренга рядком лежащих убитых его солдат. Он поморщился, сунул в рот сигарету, ощерился и громко рявкнул:

– Без потерь, мать вашу за ногу! Работать на уничтожение, всех к ногтю… Слышали приказ?

Ротные вскинули руки к вискам. Кто-то промямлил «Есть!», вскочили на «бэтээры» и разъехались по своим позициям.

Учить, как работать на уничтожение, десантуру было не надо. Прозвучали гортанные команды взводных. Радист Коля Ефремов, прислонив мегафон ко рту, громко забубнил:

– Все на кишлак. Работать на уничтожение, уничтожение, уничтожение…

Согласно отработанной системе, впереди медленно, по-медвежьи, натужно урча двигателями и лязгая гусеницами, пошли тяжёлые танки. Подпрыгивая на камнях, словно сорвавшиеся с привязи псы, вдогонку устремились бронемашины. Строча из автоматов короткими очередями, прикрываясь «матерками», вперевалочку двинулась десантура. Танковые пушки постоянно напоминали о себе. Звонко бухали в подозрительные точки, но чаще для острастки, бесприцельно стреляли по центру кишлака. Ну а пулемёты заливались вовсю, поливая свинцом пустые улицы. Окружив вплотную селение, ещё с полчаса обрабатывали уцелевшие строения из всех видов оружия.

Всё делали как надо, как учили. Планомерно, неторопливо, надёжно. Кишлак доживал последние минуты. Кое-где ещё ревела чудом уцелевшая, одуревшая от боли и страха скотина. То и дело во дворах порхала экзотическая азиатская живность. На кривых улочках подыхали верблюды и ослы, где-то за разрушенной мечетью жалобно ржала лошадь. Изредка слышался визг собак и мяуканье кошек. Рядом с животными валялись трупы людей, исковерканные, обезображенные, десятки женщин, стариков, детей. Раненые истекали кровью, пытались ползти, хватались руками за голову, вскакивали на ноги, всхлипывали, кричали и замолкали под градом пуль. Некоторые добивали себя сами, вонзая холодную сталь ножей себе в живот. Взрывали укрытия, превращая подземные дыры в семейные могилы. На предзакатной синеве неба инородным пятном расползлось зловещее облако копоти и дыма. Стремились вверх, в небо, выхлопные газы бронетехники и души убитых людей. За горами поспешно пряталось солнце. В соседнем кишлаке неожиданно затянул тоскливую мелодию мулла. Он совершал вечерний намаз, может быть, проклинал неверных или провожал в последний путь своих несчастных соплеменников. Как будто не было войны, не гибли рядом люди.

Десантура вошла в кишлак. По команде взводных бойцы, разбившись на тройки, окружали полуосыпанные, разрушенные постройки дувалов. Двое подбегали к дверным и оконным проёмам, а третий прятался в укрытие и прикрывал тыл, держал под прицелом ближайшие дувалы и всю улицу. Внутрь домов летели гранаты. Десантники заскакивали за порог, внимательно разглядывали внутреннее убранство жилищ чужого народа и немедленно расстреливали всё движущееся, шевелящееся и ползущее. Заметив лаз, погреб, глубокую подозрительную дыру, вызывали огнемётчиков. Струя плотного яркого огня завершала дело. Для верности сделав по контрольному выстрелу, прихватив ценные вещи, вся тройка устремлялась к следующему дувалу – продолжать дьявольскую вакханалию.

Уже в центре кишлака сержант Жданов, не обнаружив на поясе гранаты, отступил от своих правил. Без предварительной обработки смело переступил порог дувала. Всё же на всякий случай пустил по окружности длинную очередь. Мельком заметил растерянное, бледное лицо ещё живой женщины, прижимавшей к груди тельце голого ребёнка. Но «калашник» чётко выполнил свою чёрную работу. На светлом халате женщины, поперёк живота и через холстину, прикрывавшую тельце ребёнка, пропечатались строчки зловещих дырок, из которых незамедлительно засочилась кровь. Женщина умерла мгновенно, но глаза… Мольба, ужас, страх и ещё что-то женское, материнское, недоступное нам, мужчинам, ещё жило в её взгляде. И руки… Перебитые, все в крови, они плотно прижимали к груди ребёнка, защищая ладонями его лысенькую головку от того ужасного, что с болью вошло в её тело.

Костя замер посреди комнаты, долго смотрел на дело рук своих, допустив вторую ошибку, за которую тут же поплатился. Гулко хлопнул одиночный выстрел, и левую руку сержанта пронзила боль. Он молниеносно брякнулся на «пузо», перезарядил автомат, поморщился и, не обращая внимания на простреленную руку, приподнял голову. «Сержант! Лежать!» – услышал он голос Савченко, который исправил его первый промах. Прогремел взрыв гранаты, и боком из-за угла вывалился изрешеченный осколками мужчина. И тут же резко отпрянул назад под очередями спецназовских автоматов. Он что-то успел пробормотать, прежде чем грузно рухнул на тело женщины. В проёме двери появился Савченко, держа наготове автомат. Облизал губы языком и прохрипел:

– Фу, думал, тебе каюк. Я его сразу заметил, только ты мешал стрельнуть, пришлось гранатой. Пошли на воздух, перевяжу. Мерзко тут, кровища кругом. Рыгну ещё.

Жданов приподнялся, качнувшись, шагнул к трупам, приподнял автомат и спокойно сделал контрольный выстрел в затылок мужчины. Это был последний выстрел в этот день. Последние жертвы. Кишлак был окончательно зачищен. Солнце наконец-то спряталось за горами. Близился вечер. Бесконечный и тёплый.

Ещё сутки батальон находился на краю «зелёнки». Ночью ярко горели костры, на которых жарились куски мяса. Десантура жевала свеженину, изредка сонливо поглядывая на мёртвый кишлак. Когда появился знакомый сладковатый запах разлагавшейся мертвечины, Маликов отдал приказ отойти от кишлака и рыть окопы по периметру. Ещё пару дней спецназовцы, матеря всех и всякого, торчали в окопах. Но никто из кишлака так и не появился. Последними покинули селение бойцы отделения Кости Жданова.

На вопрос своего спасителя, что делать с пленными, сержант, усмехнувшись, ответил:

– Если бабы надоели, бери мужика.

Лицо Семёна залилось краской. Но чтобы не казаться опытному командиру пацаном, он развязно хихикнул:

– Его уже того, Гога. А бабы всем приелись. Взводный приказал отходить. Куда их девать будем?

Жданов неосторожно двинул простреленной рукой, охнул от резкой боли и уже со злостью, зловеще выдавил:

– Дерьмо собачье. Свидетелей не оставлять, кончай их…

Поняв, что сержант не шутит, Савченко заморгал глазами, суетливо роясь в кармане маскхалата.

– К реке их, Сёмка. Предупреди братву, ни гу-гу. Все одной верёвкой повязаны. Пулю в затылок, камень к ногам и в воду. Что уставился? Слизняк хренов. Веди баб, сам кончу. Тоже мне, вояки.

Привели закутанных в тряпки женщин. Истерзанные, поруганные, полуголые, они и сейчас упорно прикрывались руками, стыдясь своей наготы. Послушно встали на бережку на колени, опустив лица в землю. Одна не удержалась, зачерпнула в ладони воду и хотела выпить. Не успела. Костя передёрнул затвор автомата и выстрелил ей в затылок. Неторопливо добил и остальных. Братва суетливо привязала к ногам камни и быстрёхонько столкнула трупы в воду. Костя закурил и хмуро проговорил:

– Не в бирюльки играем. У них все воюют. И дети, и бабы. Сами видели. И этих оставлять в живых нельзя. В снайперки определятся, как та стерва, или нас заложат. Нет человека, нет проблем. Сёмка, понаблюдай, чтобы не всплыли, не дай Бог…

Тела без вины виноватых женщин надёжно укрыла река. Не будут они матерями. Оборвалось ещё одно звено между прошлым и будущим.

Ещё раньше мужа женщин, забитого до полусмерти крестьянина, привязали на верёвку и спустили на солнцепёк поджариться. Обнаружив, что он ещё жив, решили напоследок потренироваться в меткости стрельбы. Тут отличился Гога. Его выстрел оборвал верёвку, и тело бедняги кувыркнулось в ущелье. Сеня Савченко полоснул очередь вслед из автомата. И его сердце погрузилось в трясину жестокости и равнодушия.

А в Москву ушло очередное донесение о крупной победе Советских войск в Афганистане. Многие получили ордена и медали. Позже в кишлак пришли люди и нашли трёхлетнюю девочку. Как она уцелела, только Богу известно. Её грязная, умная мордочка тоскливо смотрела по сторонам. Искала маму. Не приведи Господь стать ей снайперкой в своей или чужой стране.

 

Александр ИГУМНОВ

 

г. СОВЕТСКИЙ,

(Ханты-Мансийский АО)

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.