КУЛЬТУРА: Александр Рекемчук. МЯТЕЖНАЯ ДУША

№ 2001 / 8, 23.02.2015

   Мне уже не раз случалось писать об удивительном наборе Литинститута 1996 года, о тех, кто писал вступительный этюд по теме: “Мы закончим Литературный институт в 2001 году”. Тогда эта дата завораживала, внушала настроения почти мистические.

   Имена некоторых юношей и девушек, поступивших в институт в том году, ныне уже известны читателям, и прежде всего читателям “Литературной России”, поскольку их творческие дебюты состоялись на страницах еженедельника.  Это Роман Сенчин, автор множества громких публикаций в “толстых” журналах (“Общий день”, “Афинские ночи”, “Погружение”), Наталья Клевалина (“Хроника деревни Долгинихи”), Ольга Шемякина (“Один козёл в Измайлове”), Андрей Прокофьев, Валентина Юрченко, другие молодые прозаики. Нынешней весною все они защищают свои дипломные работы.

   Среди выпускников нет покуда Светланы Тремасовой, а ведь речь идёт именно о ней. Жизнь есть жизнь. То, что называется “академическим отпуском”, отдалило срок завершения учёбы. Сейчас Светлана учится на третьем курсе, опять посещает творческий семинар, пишет новые рассказы.

    Есть искушение хотя бы мельком взглянуть на сделанное ею в предыдущие годы.

    Меня поразил уже её вступительный этюд, который, кстати, был опубликован “Литературной Россией” под названием “Поездка в Дивеево”. Спор двух девушек у монастырской обители:

    “— Человек не может жить без веры, но нужно к ней прийти.

    — Человек рождается с верой, а значит — важно не забыть…”

    И такое неожиданное разрешение спора:

    “…Через несколько месяцев из её письма я узнала, что она уехала в Америку с христианской миссией.

    А на следующее утро мы с Матвеем, сотрудником одной из наших местных газет, поехали в дремучее село Шокша. Там, на языческом кладбище, с крестов в три человеческих роста от времени слетели перекладины, и они стали похожими на идолов…”

    Христианство и язычество. Ныне эта тема часто возникает в творчестве молодых писателей Мордовии, Марий Эл, Удмуртии, Коми. Сохранив язык, эти финно-угорские народы сохранили и память о религии предков. Да и само православие, войдя в их духовную жизнь, не обрело безмятежности: вспомним о том, что два неистовых оппонента в истории православной церкви — патриарх-реформатор Никон и апостол старообрядчества протопоп Аввакум — оба были мордвинами по рождению.

    Эта тема органично вошла в повесть Светланы Тремасовой “Колыбельная”, первая публикация которой тоже состоялась на страницах “Литературной России” (1999, N 40).

    За бесхитростной историей детства эрзянской девочки встаёт весь сонм исторических проблем народа: деревенский старик Илябай сокрушается о том, что Евангелие так и не переведено на мордовский язык и, мол, за этот грех народ терпит кары; отзвуки междоусобиц Гражданской войны, заставляющие вспомнить о Марютке из “Сорок первого” Бориса Лавренёва; изумительные картины уклада мордовского села — чего стоит хотя бы вечернее возвращение с пастбищ крестьянских стад, торжественный венец трудового дня; и поразительная концовка повести, подобия которой я вообще не знаю: “…я вдруг подумала о своём давнем детском срне, быть может, первом сне в моей жизни: я лежу, свернувшись калачиком, в утробе матери, в совершенной темноте, и думаю: “Интересно, какая у меня будет мама?..”

    Профессионалы в таких случаях бормочут: гениально.

   Публикуемый рассказ Светланы Тремасовой как бы вбирает в себя, фокусирует темы “Поездки в Дивеево” и “Колыбельной”, но расширяет круг зрения: здесь теперь и Москва с литинститутским общежитием на улице Добролюбова (об этом общежитии уже написаны “все сто томов!”), с “Макдональдсом”, с удушливым смогом окраин; и сегодняшний Саранск — столица Мордовской Республики, хозяйски осваиваемая “новыми русскими” всех национальностей; и опять — деревня, тихая пасека, узнаваемый хитрый дед, ровесник Бориса Ельцина…

    На днях, приехав в Москву из родного города, Светлана Тремасова вручила мне сувенир: глиняную фигурку лапотного мордовского деда, который держит в руках лоток, а на нём — кусочек янтаря. Я долго размышлял: при чём тут янтарь? Хлеб-соль? Деревенское масло?

    Ах, как же я сразу не догадался: ведь это — мёд! Тот самый, про который написано в рассказе: “Дед вернулся, поставил на стол вазочку с янтарной густелью…”

 

Александр РЕКЕМЧУК, 
профессор Литературного института