Александр ТРАПЕЗНИКОВ. ОГОНЬ ОЧИЩАЮЩИЙ

№ 1997 / 35, 23.02.2015

– Спрашиваю последний раз: кто поджёг дачу?

Следователь хотел выглядеть очень строгим, но напоминал анемичного подростка, сутулого, с вялыми белыми ручками.

Перед ним сидели два брата. Один был бородат аж до самых глаз, другой – тучен и лыс, словно квашня с тестом. Они хмуро переглядывались, тая друг к другу ещё не остывшую злобу. Причина её заключалась именно в неказистой дачке, доставшейся им в наследство (вернее, одному из них – старшему, похожему на обросшего конским волосом лешего) и сгоревшей три дня назад. «Хрен бы с ним, с этим сараем! – с тоской думал следователь, глядя в окно. – Да ведь ещё полпосёлка выгорело…». По всей арифметике выходило, что поджог учинил младшенький, сорокапятилетний дуремар, мыкающийся в поисках заработка. Из мести и зависти. Но и старшой должен был вскорости получить неплохую страховку за сгоревшее имущество – чем не причина? Дать бы им обоим в шею. И следователь с ещё большей тоской посмотрел на свой детский кулачок.

– Самовозгорание, – неожиданно проскрипел Леший. – И давай расходиться.

– Может, того, молния ударила? – поддержал брата Квашня.

– Ага, – согласился следователь. – Гиперболоид Гарина. В ясный солнечный день. С Останкинской телебашни.

Дача, по свидетельству соседей, заполыхала голубым пламенем сразу с четырёх сторон. Взрыв газового баллона исключается по причине его полной профнепригодности и заржавленности – пищу себе хозяин готовил на полешках. Да его и не было в тот день на участке. Никто не видел и младшего брата. Однако дачка запылала и выгорела, а с ней ещё четыре дома вокруг, да ещё шесть – частично. Мистика.

– Будем признаваться? – рявкнул вдруг мальчик-следователь, наливаясь маковым цветом. – Я тут с вами шутки шутить не стану!

– Оно, конечно, понятно, – рассудительно произнёс старший. – Да только и так всё ясно.

– Чего – «ясно»?

– Мы к энтому делу не причастны.

– Ну-тк! – вновь поддержал сродственника Квашня. Глазки у него были маленькие, хитрые, чем-то напуганные. Он действительно крепко переживал, что брату досталась дача, а ему – лишь папанин ночной горшок. А за что такое несправедливое отношение в наше подлое время? Куда смотрит милиция, Дума и лично Президент со своей дочерью? В сортир, что ли? Так там то же самое плавает, что и везде вокруг. Нет, счастье прошло мимо, как бандитская пуля. Он и впрямь хотел её поджечь. В назидание потомкам. Вынашивал планы. Но не успел. Есть, есть Высший Судия!..

А старший в это время думал так. «Уж я-то знаю, кто поджёг дачу, да не скажу! Стану я братана топить, хоть он и таракан запечный. Надо было ему полдома отдать, перетерпели бы друг друга, не чужие… А может, и не он вовсе бензинчик плеснул? Кто ж тогда? Некому».

Поджигать дачу действительно было некому. Заклятых врагов братья не имели. Имели глупых и скверных жён, но и те не годились в Геростраты. Хулиганы со спичками в посёлке, конечно, водились, но они просыпались к вечеру. А заполыхало в полдень. И ведь здорово как горело, дым аж к небесам тянулся, смешиваясь с кучерявыми облаками. Существовал ещё там местный дурачок – юродивый, живший подножным кормом, но мог ли он учудить подобный фортепляс с копотью? Едва ли. Безобидным он был человечком, нематерьяльным. Одно слово – убогий. Когда умаявшийся следователь отпустил-таки погорельцев «под подписку», братья заглянули в ближайшую кафешку испить прохладного кваса. Где квас, там и водка.

– А ведь мне накануне отец снился, – промолвил старший после второй. – Странный какой-то… Точно обгорел где-то: и волосы, и одежда.

– Чё сказал? – деловито осведомился младший.

– Сказал, чтоб забор на даче подправил. А теперь ни забора, ни дачи. Зачем спалил?

– Иди ты! Была охота. Сам, небось, и натворил делов.

– Я в городе был. У меня алиби.

– А у меня таких «алиб» целых пять… Нет, батяня несправедливо поступил, – продолжил, думая о своём, младший. – Чего бы ему всё поровну не поделить меж нами? Чем ты лучше меня? Вот он рознь и посеял. Я ему этого никогда не прощу. А тебя ненавижу.

Слова эти страшные вырвались у него против воли. Он прикусил губы и замолчал. Только глаза посверкивали.

– Теперь-то за что? – усомнился старший.

– Брось. И он виноват, и я, и ты. Всех нас бесы путают. Ведут не по той дороге. Помнишь, какими мы в детстве были? Светлыми.

– Э, куда тебя занесло!

Они помолчали, как-то стыдясь смотреть друг другу в глаза. Жизнь у них со временем действительно почернела, как остывшее пепелище. Могло ли быть иначе, коль оказались они в стаде блеющих баранов, ведомых рыжими волками на убой? Радовались: наконец-то вздохнём свободно, заработаем столько, сколько и не снилось. Отец был сорок лет партейным и вмиг перешелушился, словно ужик. Деньги вложил в какую-то пирамиду Хеопса, а затем лишь с тоской глядел на стреляющих в телевизоре албанцев: «Вот как надо бы!..» Так и отдал Богу душу, ни за что не покаявшись. Старший пытался «дело» организовать – одно, второе – разорился, еле квартиру сберёг. Младший, глядя на других, воровать попробовал. Отсидел. Воровать тоже надо уметь, а учиться поздно. А как встретятся – обязательно поссорятся, начнут доказывать друг другу: тот плох, тот хорош, этот, вроде, наведёт порядок, а этот, глядишь, скоро за море сбежит. Чуть до кулачных боёв не дойдут. А зря. Пустые все разговоры, глупые. Нет воли – не будет и результата. Одна дача эта, может быть, и связывала их как-то. Только старшему она была в обузу, поскольку не было у него тяги к земле, а младшему – как кость в горле, потому что разъела его душу ржавчина зависти. И было им обоим невдомёк, что сгорела у них на глазах последняя пристань. Тихо сгорела, без огня и дыма.

– Вопрос вопросов: кто ж дачу поджёг? – изрёк старший, погрузив пятерню в бороду. Младший неожиданно брякнул:

– Отец.

– Спятил, что ли?

– Не-а… Вражду меж нами снял. Ради такого дела – с того света отпросишься.

– Так не бывает. А жаль. И всё-таки: кто?

– Ну я! – соврал вдруг младший. Очень уж ему хотелось поглядеть на реакцию брата. А тот и бровью не повёл. Сразу было видно – ни на грош не поверил его словам. Сказал лишь:

– Если бы ты и сделал это – я бы тебе только благодарен был. Не из-за страховки. Мы её всё равно поделим поровну. А потому что и у меня руки чесались её поджечь. Не принесла бы она никому счастья – ни тебе, ни мне. Мы на этом месте, братан, новую построим. Ещё лучше и краше. Общий будет дом. Наш. И священника позовём, чтобы освятил его. Тогда уж никаких раздоров не будет. Согласен?

– Идёт, – загорелся этой идеей и младший. Лицо его даже подобрело, а глаза заблестели, как камушки в речной воде. – Только – чур! – жён на порог не пускать. Из-за них одни свары выходят.

– Да хрен с ними, пусть и они живут, – смилостивился старший. – Куда ж их деть? А станут тучи гнать – я их кочергой оприходую.

– Кстати, о кочерге. Печь-то осталась?

– Целёхонька. Выдержала Хиросиму.

– Вот это самое главное. Остальное – приложится.

– Так поехали, что ли, поглядим, с чего начинать?

Братья сели в электричку, отправились на пепелище. Тряслись минут сорок, доехали. Всю дорогу разговаривали, планы строили, даже смеялись, а как встали перед выжженной землёй – замолчали. Понурились, словно подсудимые, ожидая вынесения приговора. Но не было тут ни судьи, ни конвойных, ни прокурора, ни защитника. А было жаркое солнце, припекающее затылок, и чёрное дерево с растопыренными лапами, и остов настенных часов-ходиков с расплавленными стрелками, и золотом отливающий купол за горизонтом. Да ещё пела какая-то пичужка возле близкого озера.

– Поджигателя ведут! Поджигателя поймали! – донеслись вдруг до них мальчишеские крики, радостные и озорные. Братья посмотрели в ту сторону, откуда они раздавались. Через желтеющее пшеницей поле, по протоптанной меже шла толпа дачников – мужики и бабы, впереди бежали мальцы и подростки, а в самой гуще толкали и пинали какого-то человечка врваной одежонке. Он уже и на ногах-то не стоял, а его волокли и за руки, и за волосы. Нет ничего хуже людского самосуда. Братья переглянулись, поняв друг друга без слов. Когда злобно-ликующая процессия поравнялась с ними, они узнали в человечке местного дурачка – юродивого. А кто-то из толпы крикнул им пьяным голосом:

– Во! Видали? Это он, паскудник, дачи спалил! Я за ним да-авно-о-о слежу! И спички у него нашёл, и банку с бензином… Ах ты, гнида! – и он ткнул пудовым кулаком куда-то под рёбра. А дурачку, вроде, и не больно было: на безмятежном лице его, хоть и залитом кровью, глаза светились. И он быстро-быстро бормотал что-то. Или пел? Не разберёшь в шуме и гаме. Народ, обозлённый и изуверившийся во всём, жаждал расправы. Эх, Русь!.. Когда это было, чтоб юродивых забижали? А коли и сотворил он поджог, так по воле Божьей. Огонь очищающий ко времени, а не к месту… Но братьям сейчас некогда было о том думать. Они и не сговаривались даже, а врезались в толпу, раскидывая мужиков налево и направо. И так силён да напорист был их натиск, что те поначалу опешили, а потом и побежали врассыпную. За ними – жёны, крича визгливо и гневно, словно гагары. На поселковой дороге один юродивый остался. И братья по бокам.

– Теперь нам здесь совсем житья не будет, – произнёс младший, тяжело дыша.

– Ничего, одумаются, – рассудительно отозвался старший.

А блаженный меж ними продолжал улыбаться и бормотать. Слова его лились складно и радостно:

– …Огонь и град, снег и туман, бурный ветер… горы и все холмы, звери и всякий скот, пресмыкающиеся и птицы крылатые, цари земные и все народы, князья и все судьи… юноши и девицы, старцы и отроки – да хвалят имя Его – на земле и на небесах…

Побежал он вприпрыжку по дороге к полю – и дальше, дальше – туда, где золотистый купол высился.

– Ты глянь, какой шустрый! – усмехнулся младший. – А знаешь, на кого он похож? Вот только сейчас сообразил. На следователя нашего. Как с одной грядки.

– Чуток смахивает, – согласился старший. – Такая же овца Божья. Ну, что дальше делать будем?

– Строиться заново, – ответил младший, глядя на пепелище.

Черно было вокруг от выжженной земли, но, казалось, часы-ходики продолжают отбивать время.

 

Александр ТРАПЕЗНИКОВ

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.