Сергей КОЗЛОВ. ОТВЕРГНУТЫЕ

№ 1999 / 46, 23.02.2015

Уважаемая редакция!

Хочу поблагодарить всех «литроссов», и Вячеслава Огрызко в частности, за помощь и поддержку. В декабре 1999 года должна выйти моя книга «Ночь перед вечностью». Объём её вместил в себя роман, две повести и большую подборку рассказов. Благодаря «Литературной России» перестаёшь чувствовать, что варишься в собственном соку. Несколько экземпляров обязательно вышлю в редакцию. Может, найдутся читатели. А с этим письмом высылаю новый рассказ. Посмотрите…

 

Дойдя до школьных ворот, Мишка остановился. Нужно было опять перебарывать себя: несколько шагов до крыльца, открыть дверь, выслушать в сущности равнодушное ворчанье завуча: «Опять опоздал, Головин», краем глаза увидеть, как качает головой гардеробщица, подняться на второй этаж и войти в кабинет, извиниться за опоздание и услышать от Ангелины Ивановны: «Ну вот, Безголовин явился!»

Мишка и сам понимал, что с ним происходит что-то не то. С тех пор как от них ушёл отец, мать с утра до поздней ночи мыла полы в трёх организациях, трёхлетняя сестрёнка постоянно болела, старший брат не писал писем из армии, а Мишка… Мишка вдруг перестал верить в то, что в этой жизни для него ещё может наступить что-то важное и хорошее. Все дни стали беспросветно серыми и одинаковыми. Все люди вокруг него, кроме матери, если чего-то и хотели от него, так одного из двух: либо чтобы он не путался под ногами, либо чтобы он был примерным или хотя бы не самым плохим учеником и членом общества. Никто не спрашивал у Мишки, каково ему идти в ставших за лето короткими штанах в школу, легко ли знать, что не видать ему ни мороженого, ни шоколада, потому что все деньги уходят на самые необходимые продукты и лекарства для младшей сестры, больно ли получать подзатыльники за нерасторопность от дяди Олега, приходящего иногда к матери, и почему так спокойно сидеть на берегу, глядя на реку… Ничего не спрашивала и мать, только качала головой, получая сообщения из школы или рассматривая незаполненный Мишкин дневник. Глаза её время от времени наполнялись слезами, она порывалась что-то сказать, но наружу выходил только грудной всхлип, и, махнув в сердцах рукой, она отворачивалась, уходила в другую комнату. Больно было Мишкиной душе, когда он чувствовал боль матери, хотелось пойти куда глаза глядят, горы свернуть, добыть жар-птицу, чтобы она все желания выполнила, – лишь бы не видеть слёз матери. С другой стороны, Мишка хоть и ненамного, но всё же считал мать виноватой в том, что отец уехал от них к другой семье. От отца, который работал вахтовым методом, иногда приходили алименты. В такие дни они все вместе шли в магазины покупать продукты и кое-какую одежду для детей. Себе мать на деньги отца никогда ничего не покупала. Отец не писал, отец не звонил, отец не приезжал. Отца не было.

Постояв у ворот, Мишка решительно повернул в другую сторону – к реке. Он знал, что встречающиеся по пути односельчане не преминут рассказать матери, что он снова не пошёл на занятия. Поэтому шёл, опустив голову и ни с кем не здороваясь. В таких случаях он больше всего опасался встретить пожилую учительницу литературы, у которой не всегда были первые уроки, и она не торопясь шла в школу со стороны реки. Как раз с той стороны, куда направлялся Мишка. В отличие от остальных учителей и прочих воспитателей, Анна Николаевна никогда Мишку ни в чём не упрекала, а просто однажды взяла его за руку и привела к себе домой, где поила чаем с печеньем и конфетами и рассказывала свою жизнь. А жизнь у неё получилась не сахар. Муж, который не погиб на войне, вернулся в посёлок всего на несколько дней и скоро уехал в город к другой женщине, оставив Анну Николаевну одну с двумя детьми. И тогда ей, как и Мишкиной матери, пришлось много работать, вести много уроков. Пока она занималась чужими детьми, два её сына остались без присмотра. Часто хулиганили, даже в милицию попадали. А кончилось всё тем, что один поступил в военное училище и теперь служит на Дальнем Востоке, а второй попал в тюрьму и там его убили в драке. Анна Николаевна, когда рассказывала об этом, не плакала. Мишка понял, почему она не плачет: потому что за долгую жизнь она выплакала все слёзы; и глаза её стали к старости бесцветными и очень печальными. Настолько печальными, что смотреть в них, не испытывая стыда и смущения, было невозможно. И Мишке было непонятно, отчего ему стыдно, если он ничего плохого Анне Николаевне не сделал. Она даже уроков в его классе не вела. Он ещё не знал, но что-то в душе подсказывало ему, что стыдно может быть не только за себя, но и за весь мир, за всех-всех вокруг. Мишка потом ещё несколько раз приходил к Анне Николаевне, колол ей дрова, приносил тяжёлые сумки с продуктами из магазина, ещё чем-либо помогал. Она всякий раз поила его чаем или кормила, даже пыталась дать денег, но Мишка, обидевшись, убегал. Он понимал, что Анна Николаевна жалеет его, но жалость, как он считал, была ему не ужна.

Мишка вышел к реке. Здесь, на крутом берегу, в низкорослом жиденьком сосняке он давно соорудил себе дозорный пункт. Из ветвей и досок был сделан добротный шалаш, в котором можно было укрыться от дождя и ветра, а можно было просто выспаться. Сюда же Мишка перетащил свой нехитрый скарб: перочинный нож, старенький атлас мира, несколько тетрадей, в которых вёл дневник наблюдений, а то и записывал всё что наболело или то, что посчитал важным. Из сарая перенёс в шалаш старый отцовский спальник, с которым тот ездил на рыбалку. А железный ящик из-под снастей приспособил под НЗ – склад сухарей и консервов. При желании Мишка мог отлёживаться в шалаше несколько суток, но не хотел волновать мать и каждый вечер возвращался домой.

По дороге он, разумеется, сталкивался с учителями, чьи уроки пропустил сегодня или вчера. Каждый из них считал своим долгом отругать Мишку за прогулы, пригрозить ему спецшколой, «раз уж мать с ним не справляется», а то и чем пострашнее. Когда Мишке обещали найти на него управу, он почему-то всегда представлял дореволюцинного полицейского – урядника, усатого, краснолицего и круглолицего дядьку в синем камзоле с револьвером в кобуре. Таким он увидел его на рисунке в одной из книг. Но вот никак не мог себе представить, что будет делать этот урядник с Мишкой. Разве что выпорет.

Больше всех «отрывался» на Мишке молодой учитель географии. Высокий, худой, с вечно недовольным лицом, он, как уличный фонарь, зависал над Головиным, чтобы, кривя губы, произнести что-нибудь типа: «А мы, Головин, с ребятами в поход ходили. Таких, как ты, туда не берут! Понял? Я не понял – ты понял или нет? Ты вообще на что годишься? Ты ни на что не годишься! Короче, Головин, по географии тебе двойка за четверть будет. Как ни крути – всё равно двойка!»

Мишка и не крутил, но даже был согласен с тем, что он ни на что не годится. Раз взрослые так говорят, значит, так оно и есть. Но и про самого Андрея Андреевича, географа, все в посёлке знали, что приехал он сюда работать учителем, что не призвали в армию. Наверное, поэтому Андрей Андреевич с таким превосходством и едва скрываемым пренебрежением относился ко многим ученикам, которых считал неспособными. Ему было обидно, что он, городской умница, вынужден тратить своё драгоценное время на этих олухов. И первым их этих олухов стал в прошлом году Мишка Головин.

До слёз насмотревшись на реку и проходящие баржи, Мишка решил подкрепиться. В школьной столовой как раз сейчас кормили. Он хотел было залезть в шалаш, но отпрянул. Оттуда торчали огромные ботинки. Попятившись, он наступил на сухую ветку, которая выстрелила на весь осенний лес, спугнув ворон на ближних соснах. Большие ноги тут же заелозили по дёрну, и в проёме появилась коротко остриженная мужская голова. Глаза у этой головы были заспанные и долго моргали, чтобы привыкнуть к свету и точно передать в просыпающийся мозг информацию о происходящем. В руке, появившейся следом за головой, блеснул клинок большого ножа. Мишка отошёл ещё на два-три шага и намеревался уже развернуться и побежать, но голова заговорила с ним хоть и хрипло, прокашливаясь, но достаточно дружелюбно.

– О! Выходит, я тут твои припасы съел! Ну извини, парень… У тебя тут штаб? Ты меня не бойся, я из тюрьмы сбежал, но…

– Вы кого-то убили? – напрямую задал главный вопрос Мишка.

– Нет, упаси Бог, это меня чуть не убили. Я за драку сел, а в тюрьме снова подрался. Долго в больнице лежал, думал уже, отдам Богу душу, но всё же выкарабкался. Да мне срок добавили. Несправедливо добавили, понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Мишка и покосился на нож в руке беглеца.

Тот перехватил его взгляд и улыбнулся:

– Не бойся, этот хлеборез я сам сделал. Хочешь – подарю? Нет, лучше мы с тобой поменяемся, на твой складенок? Не веришь? Держи! – И он бросил на землю перед Мишкиными ногами свой нож – с огромным серебристым лезвием и деревянной, украшенной резьбой ручкой. Не поднять его Мишка не мог, а подняв, долго любовался и даже попробовал потесать им ветку. Беглец с интересом наблюдал за ним.

– Ну что? Меняемся?

– Идёт, – согласился Мишка.

– Меня Георгием зовут, в детстве Жоркой звали, а сейчас Георгием, как Жукова…

– Какого Жукова?

– Как какого? Главного победителя всех фашистов!

– Фашистов и Гитлера солдаты побеждали!

– А-а… Ну а тебя-то как зовут?

– Мишка…

– Михаил, стало быть, как архангел.

– А архангел – кто? Тоже генерал? Тоже солдатами командовал?

– И командует, только на небе.

Последнего Мишка не понял, но в подробности вдаваться не стал. Раз в небе – значит, лётчик. Лётный генерал или маршал. Осознав это, Головин испытал к своему имени настоящее уважение. И решил, что теперь его тоже все должны звать Михаилом. Отчество, конечно, не обязательно. Да и какое отчество без отца? Но Михаилом – обязательно.

– «Михаил» – знаешь, как переводится? «Кто как Бог?»!

– Кто переводится? Откуда переводится? – опять не понял Мишка. – Командующий переводится?

– Ладно, не ломай голову, – махнул рукой Георгий, и только сейчас Мишка заметил, что рука эта легла ему на плечо. Бояться уже было поздно, но он решил, что будет настороже.

– А ты почему не в школе? – удивился вдруг Георгий, а Мишка в свою очередь удивился тому, что все взрослые одинаковы, и приготовился к тому, что сейчас его здесь, в лесу, отчитает за прогулы сбежавший из тюрьмы человек. При этом он так вздохнул, что Георгий захохотал. – Ну не хочешь говорить, не надо! Давай лучше твой шалаш прочнее сделаем. Мне тут, пока отлёживался, много мыслей в голову пришло, как его усовершенствовать. У меня в своё время тоже такой штаб был. Во-первых, мы его углубим, у меня ещё сапёрная лопатка есть. Сделаем полуземлянку…

Вдвоём они принялись за работу. Георгий копал, а Мишка стаскивал к шалашу большие еловые ветви, которыми планировалось застелить пол. Работали весело и споро, но в какое-то мгновенье Мишку вдруг тоже посетила мысль. Глядя на то, как старательно выворачивает дёрн Георгий, он подумал о том, что тот может остаться здесь навсегда. И следом пришлось думать о том, как они будут вдвоём уживаться.

– Дядя Георгий, а вас не поймают? – спросил Мишка.

– Поймают, – не отрываясь от работы, ответил Георгий. – Я вообще-то сюда по делу прибежал. Понимаешь, я причинил своей матери много горя, и когда меня ранили, я сделал так, чтобы ей сказали, что я умер…

– Анна Николаевна! – всплеснул руками Мишка.

– Конечно, ты её знаешь. Она, наверное, до сих пор в школе работает?

– Да, уроки литературы и русского ведёт. Только в старших классах.

– Ну вот. Я ей письмо написал. Из твоей татради листок вырвал и написал. Передашь?

– Передам, а из тюрьмы написать нельзя было?

– Можно, но тюрьма есть тюрьма. А тут, посмотри, красота какая!

– Обязательно надо было бежать?

– Ну ты же не хочешь в школу идти?

– Школа – это не тюрьма, мне просто… – и дальше Мишка не нашёлся, что сказать. Он вдруг понял, что именно хотел сказать Георгий. – Но вас же поймают…

– Поймают, – согласился Георгий. – И тебя всё равно заставят в школу ходить. И ты уж мне поверь, лучше тебе ходить в школу. Не знаю, какая беда тебя из колеи вышибла, но ты же мужик! Негоже мужику разнюниваться, правда?

– Наверное…

– Меня поймают, но в тюрьму я не вернусь, понял? – погрустнел Георгий.

– Понял. – Ничего Мишка не понял, только каким-то самым далёким, самым задним умом начал догадываться.

– Так, понимаешь, сложилось. Сам я, конечно, во многом виноват. А у нас уж как заведено – виноват, так во всём. Ну и получается, что я как бы отвергнутый. Последний человек, которому я был нужен, моя мать. И ты запомни, пока на свете есть мать, ты кому-то нужен. Все остальные отказаться могут. А уж чтобы мать отказалась – это очень большим грешником надо быть.

Где-то над тайгой загудел вертолёт. Услышав его, Георгий принялся копать с новой силой.

– Так ты унесёшь письмо?

– Унесу… А почему вам самому не пойти?

– А этого я тебе, Михаил, объяснить не смогу. Сам себе не очень-то могу объяснить. По многим причинам. Не знаю, как в глаза ей смотреть буду. Не хочу ещё, чтобы у неё на глазах браслеты мне на руки надевали и в спину гнали. Да и… Ох и больно мне, Миша. Не дай Бог никому. А ей ещё больнее.

Он замолчал, и Мишка заметил, как он вытирает рукавом телогрейки слёзы. Редко приходилось видеть, как плачут мужчины, и на всякий случай Мишка наклонился, будто ветки перебирает. Ещё через пару минут Георгий достал из-за пазухи сложенный вчетверо тетрадный листок и протянул его Головину. Мишка бережно взял его и положил во внутренний карман куртки.

За какие-то полчаса разговора с Георгием Мишка вдруг повзрослел до Михаила. Он тоже рассказал Георгию про отца, про мать, про вечно пьяного дядю Олега, про больную сестрёнку и даже про учителя географии Андрея Андреевича. В первый раз в жизни Мишку внимательно слушал взрослый человек.

А когда брёл Головин по тропинке к посёлку, ему подумалось, что Георгия посадили в тюрьму ни за что. Или, правильнее сказать, не за что-то конкретное, а за всех. За злые поступки всех вокруг, за то, что обстоятельства так стекаются, за то, что надо иногда кого-то посадить. За то самое, за что Мишке стыдно смотреть в глаза Анне Николаевне.

У клуба на Мишку налетел Пашка Векшин, сын начальника поселкового отделения милиции. Налетел и затараторил:

– Ты пока неизвестно где шатаешься, у нас тут беглых бандитов ловят! Меня отец даже на рыбалку не отпустил. Вертолёт слышал?! Спецназовцы прилетели! Лес прочёсывать будут. Ты никого подозрительного не видел?

Мишка пожал плечами. Нет, мол. Он был уже намного взрослее Пашки Векшина. Ему даже показался глупым весь этот милицейско-сыскной восторг одноклассника.

– Ты в школу-то опять не ходил? – спросил, будто сам не знал, Пашка. – Не боишься, что на второй год оставят?

– Не оставят, – твёрдо ответил Мишка.

– Я завтра приду. Буду теперь каждый день ходить. Учиться надо и матери помогать.

Пашка как-то странно посмотрел на него, точно в первый раз видел. И вдруг сказал:

– А я, Мишка, никогда не верил, что ты дурак. И отцу говорил, что никакой ты не потен… тьфу… не потенциальный бандит.

– И в этот момент Пашка Векшин тоже повзрослел.

Мишке очень хотелось рассказать Векшину о встрече с Георгием, но что-то подсказывало ему, что делать этого нельзя. Да и торопился он выполнить настоящую мужскую просьбу. Они пожали друг другу руки и разошлись.

До дома Анны Николаевны оставалось совсем чуть-чуть, когда из проулка вырос своей сутулой худобой Андрей Андреевич.

– О! Опять Головин! Ну кто у нас ещё таскается без дела по улицам! Ты же бесполезный человек!..

«Сам ты без дела!» – хотел крикнуть Мишка, но, как мужчина, проявил выдержку и просто обошёл учителя, ринувшись к цели. Оторопев от такой неожиданной наглости, Андрей Андреевич пообещал ему вслед ещё что-то посмотреть, а там уж… Но Мишка не прислушивался.

Анна Николаевна сидела у окна на кухне и плакала. Плакала без звучно, но так горько, что Мишка до крови прикусил губу, чтобы вместе с ней не заплакать и в этот миг остаться мужчиной. А ведь казалось, уже никогда не увидеть её плачущей. Казалось, всё она уже пережила и просто будет печальной до конца своих дней. Ан нет, и эти беззвучные слёзы, точно такие, как у мамы, безостановочно текут по её лицу. И кухонное полотенце в её руках в пору выжимать. И снова хочется убежать куда-нибудь за тридевять земель, найти молодильное яблочко или ещё что, только бы доставить ей хоть минуту счастья и радости.

На какое-то время Мишка задумался, стоит ли отдавать Анне Николаевне письмо. Он уже понял, что ей придётся второй раз похоронить сына. Человека, которого отвергли все, кроме неё. В том числе и те, из которых она делала порядочных людей.

Анна Николаевна смотрела на Мишу плачущими глазами и ждала. Она знала, что он принёс ей письмо.

 

Сергей КОЗЛОВ

 

пос. ГОРНОПРАВДИНСК,

Ханты-Мансийский автономный округ