ТРИУМФ МАРГИНАЛА

№ 2004 / 46, 23.02.2015

Антона Салтанова (он же и Кузнецов) я для себя открыла год назад в Ханты-Мансийске на семинаре молодых писателей. Все традиционалисты в один голос кричали, что нас посетило новое явление. За Салтановым буквально по пятам ходили молодые авторы, выпрашивая рукописи с автографами.

Некоторые члены Союза писателей, входившие в клан организаторов семинара, указывая на повесть «Клубная жизнь», опубликованную в третьем номере альманаха «Литрос», говорили: «Класс!», поднимая вверх большие пальцы рук. При этом ни одно произведение молодого прозаика не рассматривалось. Тут явно пахло маргинальным, я подумала, что хорошо было бы что-нибудь прочесть.

Ничего, конечно, нового Антон для меня не открыл, по крайней мере, в своих первых трёх сочинениях — «Диггеры», «Клубная жизнь» и «Сургутская новелла». Изумлял язык — живой, динамичный, напористый, искренний, одновременно жутко обезображенный матом, сленгом, скандальными «штучками».

В целом Салтанов пишет о жизни так называемой «золотой молодёжи», её богемном стиле. Подобный стиль и для нас не новость, известен с «шестидесятников» — первых российских «неформалов» — стиляг. Приверженцев джаза и иностранного «бита», любителей брюк-дудочек, ярких галстуков и широких пиджаков. Но для нас «стиляга» — не столько дитя богемы, сколько диссидент.

Стиляги, отвергая повседневную жизнь современного цивилизованного общества как бесцветную и прозаическую, стали символом дерзости, создателями индивидуального стиля в одежде, языке, музыке, живописи, литературе. Они (вопреки идеологическим уставам) приподнимали железный занавес, скрывавший от «трудовых масс развитого социализма» западную культуру. И я согласна с Кристин Рот-Ай, которая в статье о стилягах пишет: «…стиляга идеальная эмблема «оттепели»: он индивидуалист, новый элемент нового советского общества, которое, обретя свободу самовыражения и сорвав железный занавес, может раз и навсегда оставить позади своё тяжёлое прошлое. Неудивительно, что стиляга — любимец истории: он словно квинтэссенция возможностей, квинтэссенция надежды». Нынешняя же молодёжь, по Салтанову, которую мы ежедневно видим и в реальной жизни, носитель такого бесшабашного нигилизма, такого негативного эмоционального выплеска, такого раскрепощения чувств, что воспринимается обывателем (в широком смысле слова), скорее, ошибкой, нежели плодом цивилизации, поскольку пристрастием к пагубным привычкам она определённо относится к «обществу риска».

В отличие от стиляг, ратовавших за снятие запретов, цензуры, склонной к уничтожению демократических институтов, к порождению социальных «клонов» — людей, похожих друг на друга, современные клаберы и неформалы, судя по тому, что пишет Салтанов, ведут себя беззаботно, без малейшей самокритики, многие сознательно выбирают пагубу. По признанию автора, его герои — слабые люди, платящие за мгновения счастья «под экстази». К слову сказать, лишь одна героиня («Сургутская новелла») на краткий миг задумалась о стоимости этих «мгновений счастья».

Салтанов понимает происходящее по-своему, с позиции небольшого, но реального жизненного опыта, он с горечью говорит, что его поколение — озлобленное, лишённое ценностей, теряет свои последние иллюзии. Родившиеся в пик развала Союза, они вынуждены были «прогребать» эту жизнь по-своему и самим определять для себя ценности, поскольку многие взрослые доселе остаются в растерянности. Слетаются в дома, чтобы напомнить чадам о своём существовании, а чада — убедить родителей в своей физической целостности, и после семейного ритуала (ужина) вновь разлетаются — одни в мир повседневных забот, другие — в мир своих интересов. Воспользовавшись «стиляжной» манерой говорить, одеваться, молодые люди разбились на множество молодёжных течений и стали действовать как социальные анархисты, как маргиналы со своей чувствительностью и агрессивностью, эгоцентричностью и приверженностью к низменным страстям. Они окунулись в жизнь потребления и наслаждения, отвергая всяческую ответственность, эксплуатируя свободу вседозволенностью. Новеллы не столько об этом, сколько — это.

Повествование у Салтанова ведётся от первого лица, и порой трудно отличать автора от героя. Максимально сливаясь с действительностью, сознательно эпатируя читателя, Антон наделяет героев сходством с собой. Белобрысые кудряшки, голубые глазки, фирменное шмотьё, знание зарубежной классики… И в личных беседах у интеллектуала-Салтанова сквозит то же пристрастие к року, не забывается нечастое, но деликатно-лукавое употребление слова «х…». Вот и думай, кто он? Если герой своих опусов, тогда мне жаль потраченного на него времени. Но если зеркало, отражающее разрастающийся маргинальный мир; действительность — без лицемерного покрова; глубокие психические переживания «обдолбленных» наркоманов, приводящие к нивелировке личности и пагубе, — тогда причина для разговора есть.

Не обсуждая живой язык, о котором упомянули, сюжетные линии новелл просты. В «Диггерах» молодой человек Антон (полное портретное сходство с автором) познакомился в метро с девушкой Сашей — хорошим человеком, с родственной душой и романтическим увлечением диггера, обживающего подземные коммуникации Москвы. У Антона и Саши (любителей «травки», «экстази», грибов-галлюцигенов) отношения завязывались дружескими по определённым причинам. Антон был проклят цыганкой, в результате девушки, вступавшие с ним в интимную связь, погибали. Антону нравилась Саша, и он старался сдерживать свои желания. Саша, будучи бисексуалкой, относилась к Антону как к брату. Наступил роковой час, когда чувства взяли верх. Девушка погибает. Антон переживает смерть очередной жертвы. Возлюбленная Саши — Женя намерена отмстить Антону. Зная о проклятье цыганки, она считает парня виновником смерти подруги. Она заманивает незадачливого донжуана в заброшенные катакомбы и сбрасывает его в старый глубокий колодец. Сделав дело, Женя попадает в обвал. Замурованная осыпью, она погибает мучительной смертью. Антона, который лежал в отрубе (со страху съев припасенные на троих грибы-псилоцибы), случайно спасает бомж, с которым его раньше познакомила Саша. В заключение сочинения выбравшегося на свет божий Антона встречает друг с предложением пойти по новому кругу жизни — кокаиновому. Всё.

Тут не до психологизмов, за кадром авторских рассуждений остаются даже самые простые вопросы. Зачем милосердная жизнь пощадила Антона, если после колодца он идёт нюхать кокаин? Есть ли свет в конце его тоннеля?

Становясь героем «Клубной жизни», а потом и «Сургутской новеллы», у Антона идёт опустошение души. За всем этим прочитывается безысходность, бездна отчаянья, будто у них нет будущего. Читая подобную «романтику», можно подумать, что эти молодые люди — прямая противоположность мещанам с их узкими домовитыми рамками, интеллигенции с заплывающими туком мозгами. Ни мещане, ни интеллигенты, в понимании молодёжи, научить их «жизни» не могут, поскольку сами её не знают. Антон и сам делит мир на «запрограммированных» законопослушных обывателей (как в «Матрице») и на маргиналов, знающих «реальность». Но в «реальности» Антона, к сожалению, нет Нео, Тринити, Морфиуса, которые бьются с Матрицей, и погибают, спасая Зеон. Тем не менее «жизнь» не только Антоном постигается через чтение Ричарда Баха, Чака Паланика, Ирвин Уэлша и Рю и Харуки Мураками, некогда пережившими то, что переживают теперь наши юнцы.

Если в «Диггерах» сюжет прост, то в «Клубной жизни» — банален. Его можно уложить в одну фразу. Молодой человек приходит в ночной клуб, ищет девушку, чтобы «вставить» ей между «…больших пальцев. Ног». При этом его гложет другая мысль: как бы скрыть это от постоянной партнёрши. Если та узнает, то он потеряет «дырку», куда можно «вставлять» в любое удобное время. За банальным сюжетом раскрывается мир «жестокого реализма», где раскрепощённые молодые люди считают себя «свободными». И это уже самостоятельно развивающаяся грозная форма жизни, набирающая силу, пока «наивное» общество, почивая в беспечных обывательских снах, не вглядывается в души своих чад. Как явствуют новеллы, эта жизнь протекает вне нормальных общественных связей. Им всё труднее и труднее сохранять лицо. Если в «Диггерах» это ещё удаётся, в «Клубной жизни» с трудом, то в «Сургутской новелле» вступивший в фазу оргий герой как человек выдыхается.

«Сургутская новелла» — полнейшее безобразие. В ней просматривается влияние Сергея Довлатова и «Эдички» из сочинения Эдуарда Лимонова. Тот, вырвавшись из государства, в котором «нет секса», примеривал к себе секс так, как обезьяна в басне Крылова примеривала очки. Лимонова можно любить, не любить, но он — зрелый писатель. В самых «клубничных» местах читатель понимает жизнь так, как предлагает её понимать автор. Видимо, в пятьдесят лет можно поделиться опытом. Двадцатичетырёхлетний Салтанов в своих «клубничных» зарослях матерщиной и детской сексуальностью наивен.

Я задумываюсь, чем цепляют работы молодого маргинала? В хорошие дни перекрестилась бы и поплевала через левое плечо. Но, читая скабрезности Антона, я думала, как человек быстро свыкается с несвойственными ему явлениями. Борется за личную безопасность и не решается противостоять грубой силе. Ищет общества тех, кому может объяснить свою позицию, и прячет её, становясь болванчиком. Куда дальше отступать, если учителя на уроках рассказывают детям о бисексуальности Цветаевой, а в детских отделениях больниц компьютеры врачей-педофилов забиты детской порнографией. Это реальность, с которой приходилось сталкиваться. И я благодарна Антону, что он вытаскивает меня из летаргии, пусть таким шокирующим мои нравственные чувства образом.

Но, несмотря на то, что Салтанов откровенными сочинениями приоткрывает мир молодёжи, я бы его сочинения в нынешнем виде печатать не стала. Да, Салтанов необычайно талантлив. Но мне не хочется желать ему скандальной славы, когда есть реальный шанс стать серьезным молодым писателем.

 

P.S. Когда уже была написана эта критическая статья, молодой автор порадовал весьма приличной лирической прозой, что даёт надежду на дальнейшее развитие его творческого вкуса.

 

Алла ЦУКОР

 г. СУРГУТ