ДРЕВНЕРУССКИЕ ИНТРИГИ

№ 2015 / 38, 28.10.2015

За два с четвертью века нашего зачарованного предстояния перед всемирно известным и непостижимо таинственным творением древней Руси, именуемым «Слово о полку Игореве», это произведение вызвало и вызывает по сей день тьму недоуменных вопросов, а ещё больше заумно-туманных ответов. Один из самых популярных и интригующих – вопрос об Авторе, незримое присутствие которого ощущают все читатели и исследователи поэмы. За два столетия в завидном авторстве было заподозрено более десятка самых фантастических персон, в том числе и предполагаемых фальсификаторов. Однако все эти кандидатуры так и остались неподтверждёнными ни текстом поэмы, ни иными историческими свидетельствами.

Мы же, в свою очередь, спросим:

А сам таинственный Автор в дошедшем до нас тексте к кому обращается, к безличному читателю или к живым, но столь же таинственным слушателям? Т.е. наша древняя поэма изначально создавалась как «свободная» литература или она явилась необходимым следствием каких-то конкретных исторических событий? Но тогда – каких?

Если сумеем подобрать ключи к этим вопросам, то перед нами откроется самое неожиданное прочтение текста поэмы.

Именно к этой цели, шаг за шагом, мы и проследуем вместе с беспристрастным читателем.

05

Рисунок Алексея Артемьева

 

«Вещий» Боян

Момент истины

 

В XI–XII веках, т.е. как раз тогда, когда рождалось «Слово о полку Игореве», вся Европа была наполнена устной поэзией. В городах и сёлах, на дорогах и площадях, на ярмарках и карнавалах, в жилищах бедняков и в замках феодалов и королей увлечённо слушали жонглёров, гистрионов, йокуляторов, дружинных певцов-сказителей, трубадуров, менестрелей, бардов, хугларов, шпильманов, скоморохов, скопов, скальдов, миннезингеров, труверов…, которые исполняли песни, повести, баллады, поэмы, сирвенты, пасторели, фаблио, кансоны, новеллы – всего не перечислишь, но даже беглый список одних названий создаёт выразительную картину.

Сегодня мы знаем об этом, разумеется, исключительно благодаря дошедшим до нас письменным источникам. А сколько этой живой, динамичной устности так и не стало «написано пером – не вырубишь топором», а растворилось в необъятном океане разговорной речи!

В домонгольской Руси княжеские пиры и собрания тоже вряд ли проходили в угрюмом молчании. Вне всякого сомнения, поэтическое слово там звучало – не могло не звучать. При этом песнотворцы – «велесовы внуки» присутствовали на собраниях придворной знати не только для развлечения пирующих. Они были хранителями исторической памяти – «старых ратных повестей» и живым средством информации о «былинах сего времени», могли выполнять роль обозревателей, а иногда и аналитиков последних военно-политических событий.

Однако, зыбкость и недолговечность прозвучавшего в устной форме, возможно, осознавалась уже и тогда, возможно, делались попытки что-то записывать. Во всяком случае одна такая попытка до нас дошла – «Слово о полку Игореве». Но явилась ли эта попытка так вот сразу переходом к литературе? Тем более что литература не является некой более высокой ступенью по отношению к устной словесности. Устное общение поэта со слушателями обладает многими преимуществами перед литературой. Певец и слушатели пребывают в едином времени и пространстве, в едином информационном поле, в единой эмоциональной атмосфере, в единой разговорной лексике. Благодаря этому единству устанавливаются тонкие связи взаимопонимания, когда певец может многое сказать слушателям в форме намёков и аллюзий. Вступают в действие ораторско-артистические приёмы: акценты, паузы, повторы, жесты, тембры, произношение, музыкальное сопровождение и, наконец, личная харизма самого певца. В результате певец получает возможность вдохновенно владеть и гибко управлять сознанием слушателей.

Литература такими средствами воздействия не обладает. Поэтому, чтобы заковать эту устную подвижность в письменную неподвижность, нужно от живого артистического общения с персональными слушателями перейти к виртуальному общению с безличным читателем. Гениальный поэт-импровизатор XII века такого перехода явно не совершил, да и не мог совершить, т.к. требовалось время для рождения литературного языка, а такого времени в данном случае не было.

Певец пошёл по пути дословного воспроизведения текста, прозвучавшего из его уст на каком-то собрании княжеской знати. Он записал всё, даже чисто разговорные обращения к слушателям – «братьям». В результате у читателя создаётся впечатление постоянного присутствия где-то «за кадром» реальных слушателей. Да и вообще весь текст пишется будто всё ещё для тех же слушателей, а отнюдь не для читателя.

Однако, такой синкретический подход при записи текста чреват непредвиденными казусами. Ярким примером именно такого «казуса» являются хрестоматийно известные, но до сих пор так и не понятые начальные слова поэмы:

 

Не лепо ли нам было, братья,

начать словами старых ратных повестей

(речь) о походе Игоря, Игоря Святославича?

 

В этой фразе, обращённой к «братьям» звучит ирония по поводу некого «начала», которое только что кем-то было положено. Этот «кто-то» «начал» речь о походе «нынешнего» Игоря «старыми словесами», а «братьям» такое «начало», видимо, было «лепо». Казус заключается в том, что текст этого «лепого начала» в дальнейшем не был записан – певец и недолжен был записывать речь своего коллеги – но при этом его собственный письменный текст начинается с реакции на это незаписанное «начало». Автор по поводу него полемически иронизирует. Он обращается к слушателям, которые прекрасно понимают, о чём идёт речь… а вот читатель даже не подозревает – о чём это они? Читателю вот уже более двухсот лет кажется, будто это самому Автору и «братьям» было (бы?) «лепо» начать «старыми словесами», но Автор сразу, вдруг, почему-то передумал и резко отказался от своего намерения:

 

Начаться же той песне по былинам сего времени,

А не по замышлению Бояна.

 

На самом деле никто ничего не передумал. «Старыми словесами» «начал было» речь о полку Игореве тот самый Боян, а Автор заявляет, что свою песнь он намерен начать не «старыми словесами», не «по замышлению Бояна», а «по былинам сего времени». С этой абсолютно ясной мыслью Автор и обращается к «братьям» – ясной тогда слушателям – «братьям», но отнюдь не нынешнему читателю, ибо для чтения посторонними лицами данный текст не предназначался. Он был записан исключительно для участников собрания, т.е. слушатели и читатели поэмы – это одни и те же лица. Поэтому нам, посторонним читателям, остаётся только один путь – попытаться вообразить себя присутствующими на собрании. И если мы окажемся внутри этого виртуального пространства, то начнём вдруг понимать многие намёки, недоговорённости и странности текста поэмы, начнём понимать, что предшествовало созданию письменного текста, обнаружим, что на данном собрании совершался удивительный акт – поэтическое состязание двух певцов и, что текст поэмы был записан певцом – победителем состязания.

Пришло время разобраться с двухвековой традицией, по которой «вещий» Боян – это якобы легендарный певец, живший за сто лет до похода Игоря.

Разумеется, двухвековая традиция – это тяжёлый камень, однако, посмотрим, на какие аргументы и факты этот камень опирается. Пусть приверженцы двухвековой традиции, со своей стороны, ответят на следующие, естественно и неизбежно возникающие вопросы:

1. Кто такой Боян, где и когда он жил?

2. Что сам Автор говорит об этом, Бог-весть откуда взявшемся певце?

3. Если, по общепринятому мнению, Боян жил задолго до создания поэмы об Игоревом походе, то для чего Автору поэмы, а главное, для чего слушателям-«братьям» перед рассказом о злободневных и столь драматических событиях понадобились этакие историко-литературоведческие рассуждения о поэтическом творчестве, да ещё и об исполнительской манере (!) какого-то, якобы давно умершего певца, причём умершего настолько давно, что во времена Игорева похода существование живых свидетелей его творчества и вообразить невозможно?

4. Почему рассуждения о творчестве Бояна повторяются в поэме дважды и при этом почти дословно?

5. Если, по тому же общепринятому мнению, Боян был легендарным певцом древней Руси, которого должны были почитать целые поколения его современников в XI веке, а затем их потомки в XII, то почему же это столь значительное культурное явление не оставило ни малейшего следа своего существования?

6. Из каких источников в конце XII века можно было получить столь подробную и достоверную информацию о творчестве певца, жившего якобы сто лет назад?

На все эти вопросы обоснованных ответов не существует!

А теперь возвратимся на собрание «братьев» и послушаем, что же наш второй певец, т.е. Автор «Слова о полку Игореве», говорит о предварившем его коллеге. Он в тонко иронической форме пытается объяснить «братьям» причину своего столь решительного отказа продолжать песнь «по замышлению Бояна». «Боян бо вещий, если хотел кому-то песнь творить, то растекался мыслию по древу, серым волком по земле, сизым орлом под облака». Ключевыми словами здесь являются «замышление», «мыслию по древу», «песнь творить». Говорится о творческом мышлении Бояна, которое Автор решительно отвергает.

А далее, употребив бравурную метафору о пальцах-соколах и струнах-лебедях, Автор, опять-таки иронически, противопоставляет «растекание мыслию по древу» «дотеканию» пальцами до струн, когда Боян слабость своей творческой мысли пытается скрыть за увлечённым исполнением занимательных «старых повестей», которые он «помнил».

И, наконец, уже совсем привычным для «живых» бояновых струн было угодливое «рокотание славы» живым князьям «сего времени», когда его «вещим перстам» до струн и «дотекать» не надо было – «струны сами…»

Автор заявил своё кредо и приступил к собственному повествованию: «Почнем же, братья, повесть сию от старого Владимира до нынешнего Игоря…»

Итак, вызов брошен, душа поэта воспламенилась предвкушением борьбы и победы. Как стрелы из натянутого лука полетели короткие, упруго сдвоенные строфы:

 

Не буря соколов занесла через поле широкое –

галки стадами побежали к Дону Великому.

     Или так воспеть, вещий Боян, Велесов внук!

Комони ржут за Сулою –

звенит слава в Киеве.

Трубы трубят в Новеграде –

Стоят стяги в Путивле.

 

Мы видим, что в поэтическом взлёте Автора до столь высокой ноты Боян сыграл роль этакого «пускового механизма». Именно поэтому Автор не мог не записать свои пассажи, обращённые то к «братьям», то к Бояну. Однако поэт не позаботился о далёком читателе. Он добросовестно записал всё так, как прозвучало, и счёл свою задачу выполненной. А теперь уже дело читателя догадываться, что же всё-таки тогда происходило.

Нас ожидает ещё один восхитительный «казус». Автор вдруг, ни с того ни с сего цитирует какую-то странную «припевку» Бояна: «Ни хитру, ни горазду, ни птицю горазду суда Божия не минути».

Что же говорят по поводу этой «припевки» восторженные поклонники «вещего» Бояна? Они считают, что «вещий» Боян изрёк данную «припевку» «вещему» Всеславу в XI веке, т.е. лет за сто до Игорева похода.

Подумать только! – в конце XII века вся дружинно-княжеская знать, выходит дело, благоговейно помнила, как сто лет назад некий певец Боян неуклюже озвучил вполне тривиальную мысль о неминуемости Божьего суда… Да неужели нам до сих пор не надоела эта наша унылая обречённость?! Давайте же всё-таки попытаемся найти что-то более осмысленное, а главное, вытекающее из реального текста.

Автор ведёт рассказ о князе Всеславе, который был одержим какой-то безумной страстью стремительного перемещения из одного княжества в другое. «Потому, – говорит Автор, – в Полоцке звонили к заутрене рано, у Святой Софии в колокола, а он в Киеве звон слышал». Да-да, так прямо и сказано: «слышал звон не там, где он». Автор посылает самому себе остроумно и точно рассчитанный «пас» и тут же завершает комбинацию: «Потому и вещий Боян, смысленый… припевку рече…» Этой «припевкой» Боян, видимо, подвёл итог своему повествованию о судьбе Игоря, видимо, он, доверившись каким-то слухам – «слышал звон» – с назидательным резонёрством похоронил Новгород-Северского князя. И вот Автор цитирует эту косноязычную «припевку» как некий боевой трамплин, как раз перед началом своего великолепно яркого рассказа о побеге Игоря из плена и о его благополучном возвращении в Русскую землю.

Думаю, что этот удар в поэтическом поединке двух певцов оказался сокрушительным.

Эпилог, повествующий о побеге Игоря из половецкого плена, заканчивается язвительной насмешкой над незадачливыми половецкими ханами, упустившими князя. Теперь надо быстро завершать поэму.

 

Рекъ Боян и Ходына –

     – Святославля пЂстворца,

       старого времени Ярославля, Олегова,

Коганя хоти.

Тяжко ти, головы, кромЂ плечю,

Зло ти телу, кромЂ головы,

Русской земли безъ Игоря.

 

Для читателя, убеждённого в том, что Боян – это легендарный певец XI века, данный текст оборачивается полным абсурдом, ибо в таком случае за всеми именами собственными должны скрываться совершенно новые персоны, непременно XI века. Какой-то другой Святослав, ещё один загадочный певец XI века, и уже совсем непонятно откуда взявшаяся жена какого-то князя Олега, и, наконец, кто и в каком веке произнёс слова: «…Русской земле без Игоря»? – о каком Игоре идёт речь?.. И это безумие обрушивается на нас в заключительной фразе!.. Да, нечего сказать – «золотое слово Русской литературы»!

На самом деле этот короткий текст органично завершает всю поэму. Надо только не забывать, что он записан так, как прозвучал перед слушателями, которые присутствовали на поединке двух певцов ещё и в качестве арбитров.

Автор подводит итог. Он называет имена певцов – «Боян и Ходына», их служебное положение – «Святославля песнотворца» (двойственное число), возвращается к главной теме изначальной полемики с «братьями» – «старое время» – «Ярославово», о котором пел Боян, и «Олегово», о котором пел сам Автор (Ходына), как бы ещё раз напоминая о том, что «старое время» было не только «лепым», но и «крамольным», и заканчивает какой-то загадочной аллюзией – «коганя хоти» – княжья любовь – разумеется, любовь к «старому времени».

Так вот оно, наконец, имя Автора великой поэмы – Ходына, оно написано самим Автором. Оно идеально входит в ряд имён собственных, звучание которых автор поэтически «обыгрывает» в своей поэме: Олег «Гориславич», река Каяла – окаянная, река Стугна – чуждая, Великий князь Всеволод – всем владеющий – Волгой и Доном, князь Всеслав – одержимый стяжанием всей славы, Борис Вячеславич, которого вящая слава «на суд привела», Боян – рассказывающий байки и т.д. И вот – Ходына. Профессиональный певец тех времён не должен был засиживаться на княжеских пирах, ему надлежало быть ходоком, ходебщиком, ходыной по местам событий, видеть всё своими глазами или узнавать со слов очевидцев, а потом ярко и правдиво рассказывать об этом слушателям-«братьям».

Надо думать, что гениальный Ходына тогда одержал победу над своим соперником. Эта, поразившая всех слушателей поэма, и была записана.

 

Великий Всеволод

Пророческая «мысль»

 

В «Слове о полку Игореве» сосуществуют одновременно два пространства. Одно – видимое. Это половецкое поле, где разыгрывается драма Игорева похода. Другое – невидимое. Это некая аудитория слушателей, с которыми Автор, время от времени, будто вступает в диалог. В связи с этим и текст поэмы расслаивается на два отдельных жанра: на описательно-повествовательный и на авторские реплики, как отзвуки актуальных событий общественно-политической жизни того времени. Через эти реплики мы и обнаруживаем существование в поэме того самого «закадрового» пространства, которое требует от нас совсем иного слуха, иного зрения. Тут нужна работа не столько читателя, сколько следователя, ибо обращение Автора к слушателям это не описание чьих-то действий, а само действие, за которым стоит некая скрытая мотивация самого Автора, действующего в «закадровом» пространстве. Эту мотивацию и надо разгадать.

Названные два слоя в композиции поэмы постоянно сменяют друг друга.

06

Начало поэмы прямо-таки выплывает из «закадрового» пространства, как продолжение оборвавшейся киноленты. На экране появляется будто давно всем знакомый Боян со своим, якобы всем известным, «замышлением» и некие инкогнито-«братья», с которыми Автор будто продолжает прежде начатый диалог. Затем следует магической красоты описание похода Игоря и после сообщения о поражении и пленении князя возникает довольно обширный текст, объёмом в треть всей поэмы, в котором звучат обращения Автора уже не к безымянным «братьям», а к поименованным князьям с призывом подняться на борьбу «за землю Русскую, за раны Игоревы…» Кто же эти князья и почему из всех русских князей того времени Автор выбрал именно их? Да потому, что это и есть те самые «братья», которые в тот момент присутствовали на том самом собрании или съезде князей. Они там, несомненно, присутствовали. Они должны были слышать призывы, обращённые к ним, иначе «Слово о полку Игореве» теряет свою военно-политическую актуальность, а выглядит просто мечтательно-романтическими упражнениями, не преследующими никаких практических целей.

Но перед этой большой темой обращений к князьям находится ещё один, прямо скажем, загадочный текст. Это длинная прямая речь, воспроизводящая разговор Киевского князя Святослава со своими боярами. Этот текст образует в поэме как бы ещё одно, третье пространство, ибо где и когда этот разговор произошёл (если вообще произошёл) мы не знаем. Сказано только, что в Киеве этой ночью Святослав видел сон. Святослав видит во сне собственные похороны, что предвещает скорую смерть князя.

«Уже стол без князя в моём тереме златоверхом…» Бояре, которым Святослав рассказывает сон, пытаются отвести ум князя от мрачных мыслей о смерти. Они напоминают князю, что причиной «туги», которая ему «ум полонила», является поражение и пленение «двух соколов» – Игоря и Всеволода и те тяжёлые последствия для Руси, которые возникли в результате этих печальных событий.

Конечно, Игорь и Всеволод своим необдуманным походом причинили Киевскому князю большое огорчение – «что же сотворили моей серебряной седине!» Но князь бодрится: «А что за диво, братья, и старому помолодиться…!» И наконец, итог: «Да вот зло – князья мне не в помощь – в ничто времена обратились».

Из всего этого пространного диалога князя с боярами со всей очевидностью возникает картина плачевного состояния дел на Киевском княжеском дворе. И даже бояре, пытавшиеся утешить князя, грустно проговариваются: «А мы-то, дружина, заждались веселия».

Добросовестные учёные непременно предложат проверить,так ли, на самом деле, были плохи дела в тогдашнем Киеве.

Но ведь мы читаем «Слово о полку Игореве», а там именно так написано. Это феноменальное свидетельство записано прямо с голоса на собрании князей, оно само обладает всеми признаками уникального исторического документа.

Однако самое поразительное ожидает нас впереди.

Кратко сообщив о бедственном положении жителей города Римова, которые «кричат под саблями половецкими…», и о тяжёлых ранах Переславльского князя Владимира Глебовича, Автор обращается к Великому князю Владимирскому Всеволоду. В «Слове» упомянуты только два Великих князя – Киевский Святослав и Владимирский Всеволод. Приведём текст этого обращения целиком и без «перевода».

 

Великый княже Всеволоде!

Не мыслЇю ти прелетЂть издалеча

Отня злата стола поблюсти.

Ты бо можеши Волгу веслы раскропити,

А Дон шеломы выльяти.

Аже бы ты был,

То была бы чага по ногатЂ,

А кощей по резанЂ.

Ты бо можеши посуху, живыми шереширы

стрЂляти удалыми сыны ГлЂбовы.

 

«Перевода», как видим, и не требуется.

Мы ещё находимся под впечатлением слёзных старческих жалоб Киевского князя, под впечатлением его мрачного сна, предвещающего князю скорую смерть, пугающего опустевшим – «безъ кнЂса» – княжеским столом, а Автор уже предлагает этот самый «отчий злат стол поблюсти» молодому могущественному Великому князю Владимирскому Всеволоду. И «немыслЇю» только – она известна – а «перелететь» сюда «издалеча» со всей своей военной мощью. Автор с надеждой предвкушает, что, когда бы Всеволод был князем в Киеве, то рабы на киевских торгах продавались бы за бесценок. И, наконец, если Святослав заканчивает своё «золотое слово» жалобой, что «князья ему не в помощь», то Всеволод «может… стрелять удалыми сынами ГлЂбовыми», т.е. молодые «удалые» князья находятся у него в полном подчинении.

И всё это было произнесено тогда несомненно в присутствии самого Всеволода.

Да, невероятно! Какая-то ошеломляющая политическая интрига? Легче всего сказать, что «этого не может быть, потому что не может быть никогда». Но, в таком случае, как прикажете понимать этот совершенно открытый текст?!

К сожалению, до нас не дошло никаких исторических «мемуаров» о придворной жизни Руси домонгольского периода. Но вряд ли она уж так резко отличалась от общеевропейской, полной политических интриг придворной жизни того времени.

Из истории мы знаем, что Великий князь Владимирский Всеволод «Большое гнездо» на Киевский «отчий злат стол» так никогда и не «перелетел» и закончил свою жизнь князем Владимирским. Однако, в патриотическом стремлении к объединению Русских земель «мысль» о том, что молодой могущественный князь Владимирский может осуществить это объединение под своей властью, была тогда, пожалуй, единственным реальным политическим решением данной проблемы.

Мы не знаем, какими путями развивалась политическая мысль в древней Руси, но вся дальнейшая история Руси показала, что «мысль», на которую намекает Автор «Слова», была пророческой, что именно оттуда, с Северо-востока началось объединение русских земель. Именно по этому пути пошло Русско-Московское государство, двигалось по нему много веков и твёрдо стоит на этом пути по сей день.

 

P.S.

История обретения рукописи «Слова» в конце XVIII века тоже сокрыта в дымке таинственности. Известно только, что знаменитая находка так или иначе связана со Спасо-Ярославским монастырём. А монастырь и библиотеку при нём основал старший сын Всеволода Константин в 1213 году, т.е. сразу после смерти Великого князя, а может быть и в память о нём.

Алексей АРТЕМЬЕВ

 

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.