ТАКОЕ БЫЛО ВРЕМЯ

№ 2015 / 40, 12.11.2015

1. Михаил Зощенко
и мой врачебный диплом

 

В середине шестидесятых прошлого столетия, вскоре после приезда из Ленинграда со специализации по медицине, я мог лишиться врачебного диплома по причине, не имеющей к моей специальности никакого отношения. И так сложилось, что косвенной причиной этого мог стать сам Михаил Александрович Зощенко.

Той памятной весной, прогуливаясь по Невскому и свернув к каналу Грибоедова, я вышел на небольшую улицу. Взглянув на табличку, увидел название: «Чебоксарский переулок». Меня словно током ударило – Чебоксарский в Ленинграде! Ну чем не тема для обстоятельного очерка.

14

 

«Наверное, он не сразу стал Чебоксарским, возможно после революции?», – подумалось мне. Но сухонькая старушка с белым мохнатым пёсиком на поводке охотно пояснила: – Всю жизнь прожила здесь, так всегда и назывался.

Вот об этом коротком, длиной метров в сто пятьдесят, переулке, всего-то с четырьмя домами, и решил написать. Начал с библиотеки Салтыкова-Щедрина, где в поисках названия просмотрел несколько томов «Истории Ленинграда». Там наткнулся на сведения, что в 1856 – 1859 гг. ряд улиц Петербурга по Сенатскому указу из Грязных, Песочных да Болотных переименовали в честь городов, рек и губерний России: Курская, Симбирская, Саратовская, Волжская, Окская, Чебоксарский….

Когда определился с названием, подметил, что переулок-невеличка попал в самый что ни есть цветник отечественной культуры. Судите сами: рядом Дворцовая площадь, Невский, Казанский собор, чуть правее – Русский музей, Ленинградская филармония. Антонина Сергеевна, с которой подружился и встречался тёплыми весенними вечерами, рассказала:

– До революции на наших улицах жил персонал, обслуживающий царский двор, Зимний ведь рядом. В одном доме жили придворные оркестранты. Они целыми днями репетировали. Из окон неслись звуки труб, флейт, литавр. Весёлый был двор. Ну, а после революции кто куда подевался – не знаю. Появились новые жильцы, некоторые и сейчас живут. В дни блокады народу осталось мало. Многие ушли на фронт, целые семьи уехали из города. В доме напротив был госпиталь.

Из мраморных досок на домах Чебоксарского узнал, что в разное время тут жили такие известные писатели, как В.Шишков и В.Саянов. Со слов Антонины Сергеевны, здесь же довольно долго проживал и Михаил Зощенко. Она знала его, здоровалась. На мой недоумённый вопрос, почему нет мемориальной доски – упоминания о писателе, ответила просто и понятно:

– Так ведь после войны у Михаила Александровича вместе с Ахматовой со Сталиным и Ждановым нелады начались. Тех вождей взял Бог, а новое начальство, что вместо них, до сих пор не может простить Зощенко.

Так из личных впечатлений и воспоминаний моей милой собеседницы рождался очерк о переулке.
Как давний почитатель таланта М.Зощенко, ему и уделил значительную часть написанного:
«В одном из домов Чебоксарского долгое время жил Михаил Зощенко. По мастерству и таланту он стоит в одном ряду с такими писателями-сатириками, как
И.Ильф, Е.Петров, М.Булгаков, и ждёт своего подлинного признания. Вся писательская жизнь Зощенко связана с Ленинградом. Да и герои его рассказов – коренные ленинградцы. Они – дети питерских улиц, площадей, дворов, наверняка некоторых из них писатель знал лично. Многие рассказы Зощенко так и начинает: «Жильцы нашего дома…», «Жила в нашем доме одна семья…». Писать о рассказах Зощенко сложно, их надо читать. Один из рассказов военного периода хочется привести почти полностью. Пусть сам читатель оценит его».

Далее в отрывках я привёл небольшой военный рассказ писателя.

Перед отъездом из Ленинграда я пришёл попрощаться с переулком. Потрогал шершавую стену дома, посидел на резной скамейке в скверике, под молодой, нежно шелестящей кроной старой липы. Было около одиннадцати часов вечера. Но на улицах совсем светло. Откуда-то с севера к Ленинграду шли белые ночи…

В июле 1967 года, заняв почти весь разворот, очерк «Переулок – наш земляк» напечатали в «Молодом коммунисте». На тот период это был мой самый солидный материал, и чувство гордости, некоего даже самолюбования переполняли автора. А несколько дней спустя, на первой странице партийной газеты «Советская Чувашия» появилась без подписи заметочка об один столбец, с подзаголовком «С угла переулка», где очерк подвергался жесточайшей критике. Основным мотивом упрёков безымянного автора стало то, цитирую: «что в очерке не отражена подготовка города великого Ленина к 50-летию октября, ничего не написано о крейсере «Аврора», Смольном. Зато воспеваются «высказывания» некой пожилой женщины и творчество скандально известного писателя Михаила Зощенко».

В горячке и обиде, буквально за вечер отстучав на машинке ответ на критику, я поехал в Чебоксары восстанавливать справедливость. Решаю лично зайти к редактору «Советской Чувашии». Перед этим заглянул к шефу молодёжки Коле Каменскому. Николай Иванович, опытный искушённый журналист, отнёсся к моему порыву весьма скептически:

– Сочувствую и тоже возмущён, старик. Но маловероятно, чтобы «Чувашия» опубликовала твой ответ. Не в их это правилах. Коль уж приехал, Дон Кихот, пошли к главному, провожу.

В просторном кабинете, под большим портретом Брежнева я увидел худощавого человека, в тёмном строгом костюме. Кладу на стол свой ответ, произношу монолог в защиту творчества Зощенко. Замечаю, что партия полностью реабилитировала его, в качестве главного аргумента показываю только вышедший из печати том писателя.
По наивности даже хочу редактору подарить книгу.

– Мы не будем вступать в дискуссию, – услышал я сухой однозначный ответ. – У партийной газеты есть важнее дела. Кстати, Николай Иванович, где работает ваш автор?

– Он из Шумерли, по профессии врач-судмедэксперт, работает и на скорой, – даёт краткую справку Каменский.

– Значит, с высшим образованием, окончил наш советский вуз. – Хозяин встал, дав понять, что аудиенция окончена. И тут, уже с порога, я услышал леденящую и потрясшую меня фразу: – Вы, я полагаю, беспартийный, иначе бы не писали идеологически вредные статьи. Журналист на вашем месте мог бы заплатить и партбилетом. Но ведь и диплома можно лишиться, молодой человек. Нам далеко не всё равно, кто лечит людей в нашей республике…

На несколько месяцев, по совету мудрейшего Николая Ивановича, я ушёл на дно, перестал писать. Лишь когда отгремело «славное» 50-летие, в конце зимы, принёс в молодёжку очередной, под псевдонимом материал.

Ныне о том зловещем дне мне напоминают почти тридцатилетней давности газеты из архива да на удивление прочные импортные плавки, которые в юбилейный год прислала в наш могучий Coюз маленькая Япония.

 

2. Моё открытие Шукшина

 

В библиотеке, которую собирал почти полвека, около пяти тысяч книг. И среди десятка раритетов самый ценный стоил всего-навсего 21 копейку. Речь идёт о первой книге Василия Шукшина «Сельские жители», изданной в далёком
1963 году.

Поделюсь, как она попала ко мне. Окончив Горьковский мединститут, я по распределению был направлен врачом-судмедэкспертом в чувашский городок Шумерля, боком прилепившийся к быстрой и чистой реке Суре, славящейся своей стерлядью. Из конца в конец Шумерлю можно пройти за какой-нибудь час, на этом пути тогда находилось два книжных магазина.

Один из них, скорее даже не книжный, располагался в лавке потребкооперации, где средь разных хозяйственных предметов и скудного съестного было разложено несколько десятков книг. Я просмотрел их, ни одна не привлекла внимания. Заметив незнакомого человека, единственная на весь магазинчик продавщица предложила:

– Тут у нас на складе полно разной литературы. Вся недорогая, уценённая. Взгляните, может, что приглянется.

Захожу на склад. О, да тут целые штабеля книг! Небрежно, в беспорядке сложены вдоль стен. Начал в них копаться, да так и пробыл три часа. Кое-что отложил, и среди этого томик рассказов неизвестного мне писателя Шукшина в скромном зелёном переплёте с изображением окраины деревни, реки и лесочка у горизонта. Помнится, полистал книгу и что-то – фраза ли, выражение или диалог, привлекли внимание, зацепили… Стоила прежде книжка 42 копейки, эта цена зачёркнута, рядом синеватый штамп – 21 коп. Стало быть, вдвое дешевле.

Начал дома читать и уже не мог оторваться. Всю книгу проглотил буквально за несколько часов, тогда сразу понял, что в нашу литературу пришёл самобытный большой писатель. Василия Макаровича в начале шестидесятых мало кто знал. Он явился миру счастливо и непредсказуемо, как бел-боровичок после грибного дождичка, каких не счесть в его светлых рассказах. Узнав это имя, я искал его прозу, следил за Шукшиным по редким публикациям в толстых журналах, а пару лет спустя он уже гремел по всему огромному Союзу.

Когда-то, будучи во Владимире в командировке, на «Сельских жителей» «покушался», просил подарить мой ныне покойный друг, известный столичный журналист Гриша Орловский. Шукшина за вечерним застольем я отстоял. Грише же, которому был многим обязан (хотя бы квартирой, в которой и по сей день живу), презентовал старинную казачью саблю.

Эта первая, самая тоненькая книжка Василия Макаровича мне дороже любых других и всегда в моём сердце. Читаю, с годами перечитываю, и всегда, как впервые, когда мне было 28 лет…

 

3. Однажды у Михаила Светлова

 

Давно, где-то в семидесятых, я познакомился с режиссёром «Мосфильма» Александром Светловым. Вскоре у нас созрел проект создания художественного фильма, к слову – так и не осуществлённый. Здесь же речь пойдёт вовсе не о фильме и несбывшихся надеждах.

15

 

Пронзительно холодным в тот год январём с черновым вариантом сценария я приехал в Москву. С вокзала звоню Светлову.

– Мы с оператором ждём вас, – отвечает Александр Михайлович. – Мой дом найти легко, он напротив Центрального телеграфа на Горького. С фасада вас поприветствует самый большой в Москве градусник.

Термометр, известный всей столице, беспристрастно сообщил, что погодка подстать сибирской: мороз слегка за тридцать. Сворачиваю во двор к нужному подъезду, и вот я в тёплой московской квартире. В ней просторно, не меньше пяти-шести комнат, основательная, красного дерева мебель, высоченные далёкие потолки. Пока мать Светлова, стройная царственная грузинка, со смуглым одухотворённым лицом сервирует стол, знакомлюсь с оператором Виктором Шейнисом.

После завтрака с превосходным марочным «Цинандали» последовала продолжительная деловая беседа с профессионалами кино. Когда я собрался уходить, из-за какой-то мелочи, разыскиваемой режиссёром, оказался в дальней из комнат. Все стены её были увешаны фотографиями поэта Михаила Светлова. Михаил Аркадьевич в молодости, зрелости, с известными людьми, в кругу писателей, артистов. Тут же шкаф с его книгами, сборниками стихов, изданных за рубежом. Впечатление такое, что попал в музей, посвящённый замечательному поэту.

– Так вы почитатель Светлова? – обращаюсь к режиссёру. – Я тоже очень люблю его поэзию…

– Сандрик просто его сын, – с лёгкой иронией замечает Шейнис. – Разве вы не заметили на фасаде мемориальную доску, посвящённую Михаилу Аркадьевичу?

Так вот я куда попал! Не без смущения, ссылаясь на спешку и мороз, задаю вопрос режиссёру: – А не тот ли вы Шурик, который в детстве выпил бутылочку чернил?

Шурик, которому уже далеко за сорок, смеётся: – Было дело, факт сей, благодаря папе, общеизвестный.

Вот как описал этот курьёз сам Михаил Светлов: «Однажды я вернулся домой и застал родных в полной панике. Судорожные звонки в «неотложку»: Шурик выпил чернила. – Ты действительно выпил чернила? – спросил я. Шурик торжествующе показал свой фиолетовый язык.

– Глупо, – сказал я, – если пьёшь чернила, надо закусывать промокашкой. – С тех пор прошло много лет – и Шурик ни разу не пил чернил…»

Потом, уже на улице, на видном месте я узрел мраморную доску с чеканным профилем Светлова. И по сей день считаю, что мне по-крупному повезло: так я неожиданно оказался в квартире замечательного поэта и узрел легендарного Шурика, о любви которого к чернилам знают немногие.

Марк ФУРМАН

г. ВЛАДИМИР

 

2 комментария на «“ТАКОЕ БЫЛО ВРЕМЯ”»

  1. Зощенко звали Михаил МИХАЙЛОВИЧ. А не Александрович.
    Эх, а ещё “Литературная Россия”…

  2. Сейчас пойдут инвективы с намеками на разные обстоятельства. Чего, не ведаете, кто автор этого опуса? Да вы, батенька, этот самый. Автор пишет душой, какие-либо точные сведения тут неуместны. Еще скажите, что пересказывать старые байки, которые, разве что, на заборе еще не начертаны, стыдно. Стыдно таким вот умникам, которые кичатся своими познаниями в русской литературе. Стыдно, мерзко, нехорошо. Малопростительно.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.