ДЕКАБРИСТЫ: ПРИГОВОР ИСТОРИИ

№ 2015 / 46, 23.12.2015

Каждый декабрь мы не только вспоминаем декабристов, но и чествуем их. Помнить – это хорошо, но стоит ли прославлять? Как бы там ни было, а к 200-летию вспомнить придётся многое… Вообще декабрьское восстание – один из открытых вопросов русской историографии.

Чем больше погружаешься в него, тем становится неспокойнее: а что откроется ещё, меняющее привычную картину происшедшего? Помню, в школе я с гордостью играл роль Рылеева в большом школьном спектакле. В сценарии был момент, когда на допросе Рылееву задают вопрос о профессии, и тот гордо отвечает «Литератор». Я всю жизнь полагал, что так оно и есть. Даже в институте, читая его энергичные думы, не предполагал, что он мог считаться кем-то другим. Но когда я узнал, что Рылеев был, как бы сказали сейчас, финансовым топ-менеджером Русско-американской компании со значительной долей иностранного капитала, земля под ногами поехала, и я понял, что больше ничего не хочу узнавать. Однако пришлось. Современные события не дают истории покоя, накладывая свои отпечатки…

 

 К.И.Кольман. 14 декабря 1825 года на Сенатской площади

 

1.

Не хотелось бы менять знаки с положительного на противоположные, но что делать в контексте современных майданов и переворотов? Ведь, пусть с оговорками, но декабрьское выступление – по сути первый русский майдан:

 

1. Публичное психоделическое массовое выступление на площади – символе власти (Сенатская) рядом с другим символом власти – Памятником Петра Первого, «Медным всадником», – чтобы было понятно, что на что меняем.

2. Провоцирующиее убийство (Милорадовича), делающее солдат заложниками событий (отступать некуда).

3. Майданный обман – свержение под видом восстановления правильного монарха – Константина, среднего брата, который по династической логике должен взойти на престол, но завещание было на Николая, о чём мало на тот момент кто знал.

Исходя из сказанного, не провоцируем ли мы избыточным чествованием новые майданы?

 

2.

Что меня всегда удивляло в декабристах, которыми я занимался всю жизнь как литературовед и историк, так это их невиданная неподготовленность к правлению страной, которую они хотели захватить. Речь даже не о филькиных конституциях, еле написанных на коленке, а о количестве и несогласованности самих восставших. То есть они шли во власть, даже не имея между собой первичного согласия. И что они могли принести в страну, кроме хаоса и смуты? Наиболее ясной их идеей была, нет, не поднятие уровня технологического уклада страны, а разоружение и – по разным кружкам – роспуск армии. От почти поголовно военных и дворян слышать такое было странно – особенно в контексте прошедшей войны с Наполеоном, свидетелями которой многие были и понимали, что значит иметь ружья, которые не доставали позиций неприятеля тогда, когда неприятельские ружья убивали с расстояния, нам недоступного.

Эта неподготовленность давала ощущение, что так называемые декабристы и не должны были править страной, что это просто атакующая группа, за которой шло другое руководство.

 

3.

Ещё в упомянутом выше школьном спектакле на сцену вбегал, не помню кто по сценарию, и выкрикивал непонятную тогда мне фразу «А где же наш диктатор?», относящуюся к Трубецкому, который, как известно, не явился на площадь. Всю жизнь я полагал, что это фигура речи, на грани шутки, потому что советскому человеку, антисталинисту, и в голову не могло придти, что декабристы-республиканцы таким образом озвучивают настоящий, принятый в их сообществе будущий титул – диктатор. То есть у них было чёткое понимание, что они вводят именно диктатуру! Это был шок даже для стрессоустойчивого возраста.

Понятно, если бы у них тогда просто не нашлось вариантов названия. Но это не так. В США на тот момент имелся опыт утверждения после переворота президента. Пусть Первый консул, на худой конец, по французскому образцу! Но диктатор – это слишком. И довод, что тиранию может победить только тирания, меня уже не утешал, поскольку я всегда был убеждён, что тирания с любым лицом ею и останется. Тирания декабристов ничем не будет отличаться от тирании якобинцев, которые назывались конвентом.

 

4.

В культе декабристов настораживало всегда определение их по месяцу выступления. Другого лица – ни идеологического, ни политического, ни организационного – не было. Декабрь заменял все идеологемы, фактически обезличивая фигурантов восстания. Они стали воплощением сезонного путча – не более того. Не случайно после них не осталось ни серьёзных книг, ни учения, ни политических проектов. Мелочи не берём. Ясно, что ничего и не было. Только сообщество слепых, которые хотели затащить Россию либо в смуту, либо в диктатуру. Классический либеральный выбор из двух исторических тупиков: хаос или диктатура.

Россия в 1825 году отказалась идти в тупик.

P.S. Часто бывая в Кировском театре оперы и балета, мы с друзьями прогуливались по улице Декабристов. Но уже в начале восьмидесятых меня травмировало то, что улица Декабристов упирается в Пряжку (самая известная на тот момент психбольница в Питере). Склонный к символическому восприятию реальности, я немало на этот счёт переживал…

Но, может быть, история сама сложила адекватный контекст исторической оценки?

 

 Сергей МАГНИТОВ