Конспект «великого романа»

№ 2016 / 3, 27.01.2016

Александр Снегирёв написал «большой русский роман». Не по объёму, конечно, страниц в «Вере» немного, а по замаху, претензии. Прошёлся по российской истории XX века, по основным её вехам (революция, Отечественная война, диссидентство, перестройка, эпоха стабильности, «Марш миллионов»), связал, как и положено, судьбу страны с судьбой главной героини.

В итоге получилась книга, которую, по мнению критика Валерии Пустовой (см. её статью «Долгое лёгкое дыхание: современный роман в поисках жанра», опубликованную в журнале «Знамя», № 1 за 2016 год), писать нынче не следует, потому что время эпохальных произведений закончилось. Собственно, в этом парадокс. Осуждая клонирование «большого стиля», Пустовая увидела в «Вере» образчик новых веяний в прозе, проигнорировав тот факт, что книга Снегирёва в архаичный канон неплохо встраивается. Не продолжает, не развивает его, а именно встраивается, не отличаясь особым новаторством, если, конечно, не считать за таковое способность сжимать пространство и время, характеры и судьбы в небольшой по объёму текстовой файл. «Вера», если рассматривать её в целом – это и классическая семейная сага, выдержанная в безрадостных сексуально-исторических декорациях а-ля Улицкая, и, если хотите, мелодрама, роман идей и своего рода социально-историческая хроника. Лаконизм, сам факт краткости изложения, отсутствие многотомной логореи составляет основное достоинство книги. В остальном перед нами следование привычным шаблонам «большой литературы», обязательным пунктам «большого романа». Пусть книжка Снегирёва меньше пухлых томов Анатолия Иванова или Петра Проскурина и в своей оценке российской жизни диаметрально им противоположна, закваска в ней та же самая – большой роман о большой России, с большой, как и положено, идеей.

19

Книга Снегирёва излишне литературна. «Вера» – не столько плод творческой страсти, сколько продукт авторской конструкторской мысли. Слишком уж очевидно попадание в параметры, полагающиеся «серьёзной литературе»: нарочитые, литературоведчески одобряемые, ключевые сцены, обязательные, «наполненные глубоким символическим смыслом» детали, образ женщины как образ России и прочие хорошо знакомые литературные пошлости. Услужливо расставленные приманки для критиков. Толкуй, трактуй, восхищайся. Но лезть в приманки отчего-то не хочется.

«Вера» – излишне акцентированный замах на большую литературу, на нечто серьёзное. В этом нет ничего криминального, ставить большие задачи должно и нужно. Но вот искусственность, неестественность, какая-то подневольность этой попытки создать произведение большой темы вызывает отторжение.

Наиболее удачный опыт Снегирёва в плоскости большого повествования – роман «Нефтяная Венера» был испорчен под самый конец срывом в пафосную тему «Россия – Родина моя». В «Вере» этот досадный срыв разросся до размеров самостоятельного произведения. Собственно вся «Вера», похоже, выросла из реплики, прозвучавшей в «Нефтяной Венере»: «Россия, как капризная невеста, отшивает хороших женихов. А потом и брать никто не захочет». Вся философия примирения с жизнью, звучащая в «Вере» тоже, кажется, заимствованной оттуда: «Я люблю весь этот бардак, являюсь его частью. Мне не нужен никакой порядок, кроме этого хаоса. Кроме этой неопределённости. Спасибо тебе, страна, за страсть, спасибо за ужасы, за прелесть, спасибо за страдания…»

В предыдущих романах Снегирёва, в «Тщеславии», в «Нефтяной Венере», читателю предлагалась история нашего современника – шалопая, ставшего вдруг писателем, успешного человека, открывшего для себя новое, объёмное, более человеческое по своей сути существование. Может быть, в отдельных аспектах она выглядела мелковато. Но то были живые книги. В «Вере» Снегирёв вступил в область многозначительных метафор и аллегорий, словно взялся вдруг за написание новых «Мёртвых душ». Всё знакомо – странствие, путешествие, обозрение мест и человеческих типов. Чичиков устраивает смотр общечеловеческим и русским натурам на примере помещиков. Главная героиня «Веры» проходится по российским мужикам. Чичиков не может родить дела, знаменитого «вперёд!», потому что из мелких и мёртвых душ ничего не рождается, Вера не может родить ребёнка, потому что для этого сама недостаточно реальна, несамодостаточна.

Заглавием своей книги Снегирёв пытается связать имя нарицательное с именем собственным. Ход искусственный и излишне прямолинейный, подобную связь лишь декларирующий. Книга не состоялась ни в качестве размышления над религиозным феноменом, ни как повествование о судьбе героини. Для убедительного раскрытия религиозной темы одного пространственного примыкания первой части, рассказывающей о том, как умерла вера в отце Веры, ко второй, в которой на примере героини, её приятия действительности и растворения в ней, демонстрируется путь подлинной веры, явно недостаточно. Потому что сам процесс преображения в книге не показан. Да и сам ответ на вопрос о том, в чём заключается вера, смысл существования, по Снегирёву, для читателя остаётся не вполне ясным. Судя по стремлению к индивидуальному небытию, идеал существования выдержан в безличном, шопенгауэровском духе, состоит в примирении с действительностью. Но вот почему это растворение себя и есть истина, читатель из «Веры» так и не узнает. Автор не удосужился уделить этому сколько-нибудь времени, разменявшись на картинки современных нравов, политических событий и мужской типологии.

Повествование о живой, а не формальной вере, и, соответственно, подлинном, а не иллюзорном существовании не получилось. Причина тому – не то неопределённость религиозных воззрений самого автора, не стремящегося разъяснить читателю, в чём заключается слабость христианского персонализма и сила индивидуального небытия, не то нежелание Снегирёва писать тяжёлый по смыслу роман, не то блёклость и бесцветность самого центрального образа Веры, который оказался неспособен стать воплощением живого религиозного начала.

В идеале, мы должны стать свидетелями качественного перерождения героини. Но как раз это в книге и не показано. Перерождение Веры обозначено красивыми финальными картинками, но по сути так и не изображено. Снегирёв вынужден прибегать к оптическим иллюзиям и фокусам, имитирующим преображение героини, потому что Вера – персонаж, не развивающийся, не эволюционирующий. На протяжении всего текста перед нами безликое, покорное, лишённое индивидуальности существо, с неестественно стёртым Я.

Есть основания сомневаться в том, что Вера вообще является полноценным образом. Её присутствие не так уж необходимо. Развалившаяся, вечно дикая, несуразная Россия достаточно описана в первых страницах романа. Загулявшего вельможу-олигарха, блудливого банкира, художника-диссидента, лысого мента с подземным убежищем, дружное семейство таджиков – всё это можно было бы изобразить и не прибегая к образу Веры. Он ничего не добавляет к картинкам причудливых, извращённых человеческих типов, которые, в свою очередь, тоже никаких новых сторон в героине не раскрывают. Вера – самый блёклый, самый скучный, ненатуральный и искусственный персонаж в книге. Убери Веру из текста, – повествование о беспутной, идущей в никуда самодостаточной, верующей в себя, чушке-Руси, населяемой фриками, всё равно состоится.

Можно предположить, что блёклость образа главной героини подчёркивает проповедь погружения в некое подобие нирваны, помогает передать общий околотолстовский смысл книги – «сопрягай». Но тогда исчезает вся наглядность конфликта, пропадает смысл глобального урока веры, который читателю хотят преподать.

Что же такое вышло из-под пера Снегирёва?

История русской бабы? Она не получилась. Возьмите с полки хрестоматийную «Душечку» Чехова, «Аграфену» Зайцева, или «Житие одной бабы» Лескова, и вы поймёте, почему. Потому что Вера – не женщина, не личность. Она лишь функция в литературном тексте. Внутренней Веры, её чувств, мечтаний, желаний, стремлений, в книге Снегирёва нет.

Роман о вере? Но на него, как было замечено выше, откровенно не хватило сил. Снегирёв оказался неспособен выйти за рамки общего плоского суждения о христианстве, распространённого в современной разновидности светского общества: Бога нет, верующие – фанатики, дети верующих – носители незаживающих психологических травм, Церковь – корпорация. Столкновение концепта живой веры с настоящим христианством в тексте по существу отсутствует. Первый внятно не описан, второе и вовсе не представлено, будучи подменено катакомбным, обрядовым или конфетным православием. Идёт борьба с ветряными мельницами, камни летят, не разберёшь, в чей огород.

Книга о жажде нового и неспособности к нему? Символическая история «стремления» Веры к деторождению вовсе этого не иллюстрирует. «Вера хочет ребёнка, которого ей не способны дать, это составляет её суть» – звучит едва ли не в каждом критическом отклике на книгу. Но с точки зрения индивидуальной судьбы, характера Веры, это «стремление» никак не мотивировано в личностном плане. Оно возникает для героини совершено спонтанно, за несколько десятков страниц до конца повествования. Оно вброшено извне. Оно бессмысленно, бездумно и фактически бесперспективно. Финал книги демонстрирует, что ребёнок, в сущности, всё тот же ложный путь индивидуализации, продолжение дурной бесконечности смертей и рождений. Смысл столь поразившей многих сцены группового соития со среднеазиатскими мигрантами, не в ребёнке, а в самоотдаче, отречении от своего Я. Но ассоциации, возникающие в процессе чтения, связаны не столько с дионисийским началом, сколько с другими литературными источниками.
С книжкой госпожи Арсан, например, «Эммануэль», называется. Там тоже было что-то о сексе, Боге, вере и преодолении своего Я. Правда, не так масштабно. Но там, понятное дело, французы, мелко плавают. А у нас, ого-ого, литература-то российская!

Что же имеем в идейном остатке по прочтении «Веры»? Прежде всего, тривиальный вывод – «жизнь такова, какова она есть, и больше никакова». Эта книга никуда не зовёт и ничего не предлагает. В лучшем случае подмечает. Для чего? Для того, чтобы перечеркнуть всё это идеалом «единой участи». «Вера» безжизненна, пуста, мертва. Перед взором читателя промелькнуло много картинок, но на развёртывание фундаментальных идей и характеров Снегирёву элементарно не хватило места. Форма вошла в конфликт с содержанием.

Логику развития характера, процесс раскрытия идеи невозможно подменить таинственным мистическим туманом и пошлостью символических сценок. В жизни и в искусстве важен процесс, сам ход, а не только его внешние показатели, вопрошание и поиск, а не итог в виде афоризмов. Фиксация процесса влияет на качество и объём. Так рождается большой во всех смыслах роман. Отображение процессуальности, глубокое и искреннее, и делает книги великими.

Лучше дышать не длинно и легко, а коротко и глубоко. Но коротко – это и не роман вроде. В романе нельзя коротко, надо подробно. Краткость, конечно, сестра таланта, но только тогда, когда она точна и сама талантлива. На уровне эпизода в тексте Снегирёва краткость подчас эффектна и эффективна, но в отношении к целому не срабатывает. Вместо великого романа мы получили его конспект. Но конспект – это вторичный текст, в котором мало подлинной эстетической ценности.

Сергей МОРОЗОВ

г. НОВОКУЗНЕЦК

 

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.