Я НА ПРОРАБОТКИ ЧИНУШ НЕ РЕАГИРОВАЛ

№ 2006 / 22, 23.02.2015


Начало творческой биографии Зубера Тхагазитова по времени совпало с бумом в эстрадной поэзии. Помните, какие многотысячные залы собирали тогда Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко, Римма Казакова, Андрей Вознесенский. Интересно, а как в начале 1960-х годов развивалась литературная ситуация в Нальчике?

– Конечно, у нас это проходило не так бурно, как в Москве, – говорит Зубер Мухамедович. – В республиках такого бума не было. Хотя после двадцатого съезда КПСС люди пробудились и у нас, мы на Кавказе тоже почувствовали себя раскованней.
К слову: я один из тех, кто ещё в 1949 году посвящал стихи Сталину. Что было, то было. Другое дело, что сейчас не все любят вспоминать то время. Я вот как-то на досуге перечитал все поэтические сборники, выпущенные за последние 70 – 80 лет на кабардинском языке. И что я обнаружил? Многие книги сплошь и рядом состояли из стихов о Ленине, о партии, о Сталине, о комсомоле. Если судить о нашей литературе, к примеру, по изданной в 1955 году антологии кабардинской поэзии, получается, у нас вообще никакой поэзии не было, существовала одна риторика. А это не так. Просто самые лучшие строки зачастую оставались за пределами всех антологий.
– А вы сами начинали с эстрадной поэзии?
– К эстрадным поэтам я никогда себя не относил. Да, я с удовольствием в начале 1960-х годов ходил на поэтические вечера в Лужники, с интересом перечитывал сборники «День поэзии» времён хрущёвской оттепели. Но когда мне самому давали слово в Политехническом музее, я с трудом находил у себя одно-два стихотворения, которое могло бы вписаться в большую эстрадную площадку.
– Русская поэзия одно время развивалась по следующему сценарию: сначала возник бум эстрадной (четвёрка Евтушенко, Рождественский, Ахмадулина, Вознесенский), потом был взлёт, по словам критики, тихой лирики (Соколов, Рубцов, Жигулин), а затем последовал расцвет философской лирики, связанной прежде всего с именем Юрия Кузнецова. А каким было развитие вашего поэтического пути?
– Всё начиналось, как у многих в моё время, с риторики. Потом я потихоньку ушёл в тихую лирику. Хотя термин «тихая лирика» мне до сих пор не очень понятен. Почему если поэт написал о любви, то он тихий лирик? Пушкин, когда сочинил «Клеветникам России», он был гражданином, а когда написал «Я помню чудное мгновенье…», то он уже тихий лирик?
– Некоторые критики как-то утверждали, будто в ваших стихах преобладали космополитические мотивы. Вы разделяете это мнение?
– Почему если человек увлёкся чем-то на другом краю земли, он уже космополит? Я не люблю все эти разговоры: мол, вот якобы своё ценить не умеем и поэтому преклоняемся перед Западом. Чушь всё это. Я думаю, все эти бредни о моём космополитизме возникли из-за Янова, точнее, после того, как Янов перебрался на Запад, где стал резко критиковать советский строй.
– Неужели Янов сыграл такую огромную роль в вашей судьбе?
– Никакого влияния на меня как на поэта он оказать не мог. Нас познакомило издательство «Эльбрус». У меня к середине 1960-х годов вышло четыре книжки на кабардинском языке, после чего издатели наконец включили в план одну мою книжку уже и на русском языке. А Янов тогда был знаком с Танзилёй Зумакуловой (он переводил её поэму). Узнав в издательстве, что в план попала моя книжка на русском языке, он сказал, что хотел бы со мной повстречаться. Так благодаря Танзиле мы впервые увидели друг друга. Он с ходу прочитал подстрочники некоторых моих вещей. Многое ему не понравились, но кое-что он всё-таки отобрал. А спустя день Янов пришёл в редакцию газеты «Советская молодёжь», где я тогда работал, и спросил, не буду ли я возражать против того, что он возьмётся меня переводить. Я согласился. В итоге в 1963 году появилась моя первая книга на русском языке. Она называлась «Эхо весны». Могу похвастаться: на «Эхо весны» тут же тёплыми словами отозвались в журнале «Знамя» и в газете «Литературная Россия». Но сейчас я из этой книжки перепечатал лишь где-то треть переведённых стихов. Остальные я не могу назвать ни плохими, ни хорошими, просто отказался от них. Мне не нравилось, что Янов позволял себе вольничать. Одно моё стихотворение из тридцати строк в его переводе оказалось в 75 строк. Получилось тридцать процентов моего, остальное Янов пересказал по-своему. Ну а в 1974 году он уехал на Запад.
– Вас случаем не из-за него зачислили в антисоветчики?
– Меня власти начали клевать намного раньше. Помнится, в середине 1960-х годов меня затаскали по инстанциям за стихотворение «Тучи». Партийные начальники решили, что уже само название этого стихотворения символизирует, будто я безвольный человек, могу пойти туда, куда ветер подует. Спасла меня от всевозможных проработок Римма Казакова, которая, кажется в 1964 году, напечатала в «Комсомольской правде» подборку моих стихов «К Чёрному морю». До этого меня местный обком партии в Нальчике ругал, зачем я вспомнил Кавказскую войну. Тогда об исходе черкесов официальные власти молчали. Тех, кто уехал, бросил родину, надо было ругать, а я, получалось, плакал по ним. И вдруг мой плач был напечатан в Москве. Только после этого наши партийные бонзы в Кабардино-Балкарии успокоились.

Коль речь зашла о переводчиках, сделаю маленькое отступление. Если не ошибаюсь, в году 2002-м я оказался в Нальчике вместе с Юрием Кузнецовым. Мы тогда много и долго говорили о проблемах переводов. Кузнецов ещё воскликнул, что не прочь перевести строк триста кого-нибудь из местных авторов. Но при этом он выставил условие, чтобы по уровню это были стихи не ниже уровня Зубера Тхагазитова. Кузнецов очень высоко ценил Тхагазитова. Сначала они были знакомы шапочно. Ну мало ли с кем пересекаютися пути на писательских съездах и пленумах или в кулуарах ЦДЛ. Всё изменилось после смерти жены Зубера. Поэта это событие очень подкосило. Он долго не мог прийти в себя. И спасли его лишь стихи. Кузнецов, когда прочитал подстрочники, был просто потрясён. Он даже сам собирался перевести чуть ли не весь новый сборник Зубера. Но не успел. В ноябре 2003 года его не стало.
Раз мы столь много внимания уделили переводам, не могу не коснуться ещё одной темы. Дело в том, что Зубер Тхагазитов сам чуть ли не всю жизнь посвятил переводам. Он много лет отдал работе над антологией мировой поэзии на кабардинском языке. Увы, эта антология до сих пор не опубликована. Ну не умеем мы вовремя замечать и поддерживать уникальные начинания. Поучились бы этому хотя бы у других. Ведь как весь мир узнал про талант гениального чувашского поэта Геннадия Айги? Когда он перевёл на родной язык и издал антологию французской поэзии. Именно после этого Айги получил блестящую мировую прессу. Уверен, поддержи власть и издатели вовремя идею Тхагазитова, сегодня бы вся Европа умилялась и его таланту.
И ещё про переводы. Тхагазитов особо гордится тем, что он перевёл «Евгения Онегина» Пушкина и «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели.
Спрашиваю у Зубера:

– Поскольку вы много переводили современной поэзии, кто, на ваш взгляд, сегодня определяет лицо современной русской поэзии?
– Боюсь, что после Юрия Кузнецова ярких лидеров в русской поэзии не осталось.
– Чем вы сейчас занимаетесь?
– Мне уже за семьдесят, а всё равно что-то потихоньку пишется. Разумеется, как раньше, много не пишу, но иногда мыслишка шевельнётся и потом появится одно или два стихотворения. А переводами уже не занимаюсь.
– А вас кто сегодня переводит?
– Меня уже давным-давно никто не переводит.

Жаль, что наша беседа завершилась вот на такой печальной ноте. Но что поделаешь, раз жизнь такая…Вячеслав ОГРЫЗКО

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.